Ночь, окутавшая эту улицу и тесные кварталы, примыкавшие к ней, таила смертельную опасность для одинокой путницы. Не только бесшабашные и распутные ювенты, но и грабители, убийцы, иные ублюдки готовы были наброситься на несчастную жертву из-за медной монеты или дешевых серег. По утрам в узких каменных переулках находили задушенных или зарезанных женщин, но виновников их гибели отыскать было невозможно.

Феодора упрямо спешила вперед, прячась в тени стен домов. Маршрут был знаком ей с детства: она знала здесь каждый камень, сидела в пыли рядом с Айосом, бродила с нищими возле этих порогов, убегала от стражников. Она знала, что Айос ждет ее, чтобы сообщить что-то необыкновенно важное, и это придавало ей решимости.

Вдруг она почувствовала, что ее преследуют. Она ускорила шаг. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, ладони стали влажными. Феодора добежала до угла и нырнула под каменную арку. В лицо ей ударил запах нечистот, летучая мышь задела волосы крылом. Девушка едва не вскрикнула.

Преследователь догонял. Инстинктивно Феодора прижалась к стене. Черный силуэт перекрыл выход, обдав запахом пота и перегара, грубые пальцы впились в плечо.

— Куда спешишь, малышка? — грабитель приблизил к ней обезображенное лицо с бельмом на глазу.

— Никуда… я по поручению…

— Хо, поручение подождет!

— О, нет, пусти меня, мне нужно идти! — она попыталась вырваться.

— Ах ты, маленькая шлюха! — прорычал он.

Пальцы сжали ее горло. Феодора отчаянно завизжала.

В этот миг сразу с нескольких сторон раздался крик: «Братья! Братья! Братья!» Гулкое эхо заметалось по переулку, послышался топот нескольких пар ног. Под покровом темноты невидимые тени спешили на помощь Феодоре. Грабитель вскрикнул, получив удар палкой по темени, отпрянул и исчез.

Девушка была близка к обмороку. Она боялась пошевелиться. Все мгновенно стихло. Трудно было поверить, что несколько секунд назад она едва не погибла.

«Братья!» — клич Братства Нищих. Они охраняли Феодору и без колебаний проломили бы череп грабителю. Разбойник упустил добычу, но был рад, что благополучно унес ноги.

— Спасибо, братья! — Феодора не узнала собственный голос.

Из темноты донеслось:

— Иди спокойно, маленькая сестра. Мы следим за тобой. Иди, он ждет тебя.

— Спасибо! Спасибо вам и ему.

Ответа не последовало. Феодора кинулась дальше. Дорога вела вниз, к городским докам. Проход сузился, теперь девушка могла коснуться влажных стен, расставив руки. Снизу потянуло морской сыростью. Теперь предстояло преодолеть те четыреста двенадцать ступеней, которые она любила считать в детстве. Днем эта выщербленная тысячами ног лестница кишела грузчиками и купцами, сновавшими вверх и вниз, но сейчас тут не было ни души. Феодора ощупывала каждую ступеньку ногой, опасаясь упасть.

Наконец она одолела лестницу и свернула в мрачный проход, миновав кучи мусора и полуразрушенные склады. Услышав приглушенный свист, она остановилась. Рядом с ней распахнулась дверь низкого каменного строения, и Феодора без колебаний шагнула в темноту проема. В кромешной черноте она вытянула руки вперед и нащупала дверь, которая легко поддалась, и девушка оказалась в тесной клетушке, похожей на склеп. Напротив входа на скамье стояло блюдце с маслом, плавающий фитиль давал тусклый свет, отбрасывающий причудливые тени на облупленные стены. Прямо под этим светильником, на полу, на куче лохмотьев сидело существо с огромной головой на тонкой шее.

Не мигая, Айос смотрел на вошедшую.

— Ты пришла быстро.

— В записке было сказано «немедленно». Я знаю, ты не стал бы меня звать по пустякам ночью.

Айос кивнул.

— Хорошо. Здесь ты в безопасности.

— Я понимаю, что после пира у Хионы мне следует ждать неприятностей. Но что случилось? Что тебе стало известно?

— Завтра утром в твой дом нагрянут эскувиты, чтобы арестовать тебя. Приказ об аресте отдан сегодня, но гвардейцы ленивы и отложили дело до рассвета.

— Откуда ты знаешь об этом?

— Слухи, девочка. Слухи доходят до меня окольными путями, но очень быстро. При дворе есть евнухи, слуги, мусорщики — кое-кто из них помогает нам.

Айос помедлил. Феодора нетерпеливо встряхнула кудрями.

— Я раньше тебе не говорил, меня здесь называют «протомендикус»[40], это что-то вроде царя нищих, забавно, правда? Ко мне стекаются новости из разных источников, я обязан принимать важные решения, отдавать распоряжения, разбирать тяжбы, словом, следить за порядком в Братстве.

— Да-да, я только что почувствовала это. Твои люди спасли мне жизнь. Спасибо тебе, Айос. Я даже и не подозревала, что меня охраняют всю дорогу от самого дома. Когда какой-то бродяга пристал ко мне в темном переулке, действия твоих людей заставили его отступить.

Айос едва заметно ухмыльнулся, и его лицо на мгновение стало угрожающим.

— Его счастье, — проворчал он, — иначе ему выпустили бы кишки, выбили глаза и проломили череп дубинками и костылями. Мы слабы и убоги, даже последние бедняки испытывают к нам сострадание, но иногда и с нами приходится считаться.

— Я знаю это лучше, чем кто-либо, и вновь благодарю тебя за спасение.

Айос кивнул.

— Вернемся к тому, о чем мы говорили: окольными путями до меня дошли слухи, что некий важный сановник вернулся во дворец с пиршества с сильнейшей головной болью…

— Это, должно быть, Иоанн Каппадокиец.

— Что тебе о нем известно?

— Только то, что он грубый и низкий мужлан, который даже не способен разгадать притворства такого ничтожного создания, как Хиона.

— Знай же, что он невероятно тщеславен и к тому же злобен. Человек, который при удобном случае отомстит всякому, кто ему перечил или вызывал неудовольствие. Но он же примет любой нагоняй от того, кто стоит над ним, с улыбкой и рабской угодливостью.

— Охотно верю.

— Случилось так, — продолжал Айос, — что при этом во дворце были такие люди, как Трибониан, законник, а также правитель Юстиниан, они были свидетелями его похмелья и посмеялись над тем, что увеселение, им оплаченное, вышло ему же боком. Ему нечего было возразить, но самолюбие его уязвлено, и сейчас он мечет громы и молнии и жаждет крови.

— Ты имеешь в виду, что он обратил свой гнев на меня? — спросила Феодора упавшим голосом.

Айос мрачно кивнул.

— Но разве это не унизительно для столь великого мужа — обращать внимание на столь ничтожное существо, как я?

— Собака обязательно отыщет и прихватит на зуб крошечную блоху, укусившую ее, — отвечал Айос. — Даже если эта собака из императорской псарни.

Феодора обдумывала услышанное.

— А что станет делать дальше эта собака?

— Пустит в ход закон. Закон о добродетельном поведении.

У Феодоры остановилось дыхание.

— Против меня одной?

— Да, именно. Даже городской префект не решится потревожить такое гнездо шершней, как улица Женщин.

Несправедливость всего этого была вопиющей, опасность — смертельной.

С глубокой древности, еще до первых цезарей, нормы, регулирующие поведение и одежду куртизанок, включались в своды законов. Так, римский сенат запрещал блудницам носить такие достойные одежды, как стола[41], головная повязка и любые цвета, кроме всех оттенков желтого. Были и другие запреты и ограничения, и одно из наиболее существенных состояло в том, что куртизанки, чтобы заниматься своим ремеслом открыто, обязаны были зарегистрироваться в магистрате.

Однако эти законы так давно не соблюдались, что считались как бы умершими. Куртизанки в Константинополе, если хотели, одевались так же, как самые достопочтенные матроны, и никто их за это не призывал к ответу. Обычно они все же предпочитали одеяния Сирии или Вавилона, которые, хотя и были самых разнообразных оттенков, в одном походили одно на другое — были сшиты из таких легких и прозрачных тканей, что, казалось, существуют только для того, чтобы подчеркивать прелести. Это предпочтение было совершенно добровольным, и законы тут были совсем ни при чем, поскольку женщины с прекрасным телом всегда стремятся продемонстрировать его из инстинктивного женского тщеславия. Еще более важным это является для куртизанок, поскольку вид обольстительной фигуры, лишь слегка прикрытой дымкой ткани, лишает мужчину благоразумия.