Она сделала паузу, и все мужчины в зале затаили дыхание. То, что она произнесла далее, вобрало в себя всю ее страсть, решимость и твердость:

— Что же касается меня, то я верю в старую максиму: трон — лучшая и наиславнейшая из гробниц!

Закончив, Феодора какое-то мгновение стояла молча, глядя на мужчин, потом повернулась, чтобы уйти.

— Постой… — раздался голос.

Она остановилась, а Юстиниан встал, подошел к ней и взял за руку.

— Феодора… моя повелительница… — проговорил он, тяжело дыша.

Он был глубоко тронут. Всех, кто находился в этом зале, взволновало до глубины души ее прекрасное и отчаянное воззвание к их мужеству. Они расправили плечи, словно по-новому увидев ситуацию и обретя новую доблесть.

Император склонил голову и запечатлел царственный поцелуй на лилейном запястье супруги.

— О царица мира! — воскликнул он. — Повелевай нами!

А так как он не испугался этих своих слов, то и другие не сочли власть женщины оскорблением для себя.

Дальнейшее стало достоянием истории.

В эту минуту, едва отзвучали слова Юстиниана, Феодора, молодая женщина, некогда занимавшаяся столь презренным ремеслом, слабая телом, но наделенная божественной красотой, взяла в свои руки судьбу империи и всей западной цивилизации, ибо никто другой на это сейчас не был способен.

Итак, решено было дать бой. И поразительно — в эти минуты самые высокие умы и самые доблестные воины ловили каждое ее слово и повиновались.

Кратко и четко Феодора повелела Велизарию и Мунду:

— Постройте комитатов и герулов’ Приготовьтесь к бою. И ждите моей команды. Действовать сразу же, быстро и решительно.

Рослые бородатые военачальники отдали. честь и вышли. Они еще не знали, что она задумала и когда придется выступить. Им было достаточно того, что сказала императрица.

— Гестат! — позвала она.

Командир эскувитов, верный человек, но чрезмерно полагавшийся на преданность своих дворцовых гвардейцев, вытянулся перед нею.

— Собери своих людей, и ждите дальнейших распоряжений. А чтобы не скучали, займись отработкой оборонительных приемов. Во главе подразделения поставь верных тебе людей. С минуты на минуту может все начаться, так что проследи за тем, чтобы не случилось измены.

Гестат, отдав честь, поспешил выполнять распоряжение.

— Нарсес! — продолжала она.

Дворецкий послушно ждал, склонив голову.

— Есть какие-нибудь известия? — спросила она.

О каких известиях она спрашивала, никто, кроме них двоих, не догадывался — их с евнухом затея оставалась тайной.

— Да, великолепная, — отвечал тот. — Твои рас поряжения выполнены.

— Полностью?

— Демарху Синих и его подручным я ясно дал понять, что если во время правления Юстиниана их партии покровительствовали, то теперь, возможно, возвысятся Зеленые, а Синие по собственной глупости будут оттеснены на задворки.

— А деньги?

— Раздал, как ты велела. У меня есть список, кто получил и сколько.

Она кивнула.

— Хорошо, Нарсес. Я думаю, что посеянные нами семена дадут такие всходы, что мы будем приятно удивлены.

До сознания присутствующих стало доходить, что разговор этот связан с неким шагом, предпринятым императрицей без обсуждения с кем-либо из них. По-видимому, речь шла о каких-то переговорах с партией Синих. И, судя по ответам правителя дворца, достигнут некий благоприятный результат. У сановных членов имперского совета затеплилась хоть и слабая, но все же надежда. По крайней мере что-то сделано, и, что бы это ни было, сделано впервые с самого начала мятежа.

Теперь государственные мужи с глубоким вниманием и почтением выслушивали слова императрицы, обращенные к ним: одним она давала поручения, других — просто одаряла улыбкой или полушутливой фразой, выражая расположение и вселяя уверенность.

Члены совета выходили из зала преображенные, с поднятой головой. Их сердца были преисполнены решимости, и решимость эта передалась им от Феодоры. Ни у кого не возникало сомнений, кому здесь надлежит повелевать. Юстиниан смотрел на Феодору точно так же, как и остальные, невольно испытывая при этом и благодарность, и облегчение.

Однако оставшись наедине с императором, Феодора сникла. Только она знала, что конкретных планов нет, а шансы на успех мизерны. Она взяла бразды правления в свои руки против своего желания, только для того, чтобы вернуть мужество растерянным мужчинам. Но теперь назад пути не было. На нее смотрели с надеждой, от нее ждали невозможного.

В этот час Феодора испытывала глубочайшее одиночество, которое приходит с абсолютной властью и безоговорочным авторитетом.

Юстиниан безотрывно смотрел в ее глаза, благоговея перед нею и страшась за нее. А она ничего не видела, кроме его убогой монашеской рясы, которая сама по себе была воплощением покорности и слабости. Ибо, надев ее, император как бы отрешился от бремени обязанностей и тягот, налагаемых венцом властелина.

Нет, негоже сейчас делиться с Юстинианом своими сомнениями, признаваться в неуверенности. И она осталась в гордом одиночестве, взвалив на свои хрупкие плечи судьбу великой империи.

— Устала до изнеможения, — пожаловалась Феодора.

Император обнял ее и с тревогой заглянул в глаза. Такая маленькая, хрупкая… Эти события могут оказаться выше ее слабых сил. В этот миг ее жизнь показалась Юстиниану важнее власти, славы и поклонения — всего того, что дает смертному венец.

— Ты себя не щадишь… так больше нельзя, — начал было он и осекся.

А что, если она и в самом деле устранится? Что, если сейчас, в самый решающий момент, она сломается? И к боязни за Феодору внезапно примешалось беспокойство за свою судьбу и судьбу империи.

Как много зависит от нее! Он смотрел на эту женщину едва ли не с ужасом. Но императрица в ответ только подняла голову и расправила плечи:

— Спать… всего час сна, и больше мне ничего не нужно, — проговорила она.

Юстиниан отвел ее в опочивальню; служанки торопливо омыли ее и уложили в постель.

Спустя час с небольшим она уже была на ногах и одета. Юстиниан как раз находился в зале аудиенций и, когда Феодора появилась в дверном проеме, шагнул ей навстречу.

— Как ты сейчас? — обеспокоенно спросил он.

— Немного лучше, — ответила Феодора, но вид у нее при этом был такой, словно внутри у нее вновь забил некий источник энергии.

— Я велел принести тебе поесть…

— Не сейчас, — она оглянулась. — Меня разбудил гул толпы.

— Да, они снова собрались на Ипподроме.

— Чтобы провозгласить Ипатия императором?

— Думаю, что да. Насколько мне известно, его голову обернули золотой цепью, похищенной из церкви, венца-то у них нет, и подняли его на щиты у монумента императора Константина.

Она заметила:

— Ипатий — тупое ничтожество. И тем не менее это самый опасный час.

— Ты думаешь, он сумеет…

— Он — нет. Он всего лишь прикрытие для истинных главарей мятежа, дабы от его имени издавать повеления. Все уже налажено. Толпа организована. И то, что было прежде, просто ничто по сравнению с тем, что надвигается сейчас.

— Но ты говоришь так… словно у тебя есть какой-то план…

— Давай выйдем на воздух. Хочу послушать шум на Ипподроме.

Они встали за колоннами дворца Дафны. Воздух содрогался от надсадного рева.

— Ипподром переполнен. Должно быть, там сейчас тысяч сто. Слышишь?

Рев толпы перешел в продолжительное скандирование: «Ника! Ника! Ника!»

Потом раздался другой, еще более мощный клич: «Да здравствует Ипатий! Многая лета!»

Здравица в честь императора!

— Еще недавно они так же вопили, приветствуя нас, — заметил Юстиниан.

— Времени почти не осталось, — обратилась к нему Феодора. — Кликни посыльного.

Когда тот явился, Феодора приказала:

— Немедленно к Велизарию. Передай, пусть спешно ведет всех своих воинов сюда.

Мучительно потянулось время. Феодоре стало казаться, что они с Юстинианом стоят тут уже целую вечность, прислушиваясь к реву толпы на Ипподроме, глядя на его могучие арки, возвышающиеся прямо за дворцовой стеной. На плацу со стороны дворца Гормизды блестели доспехами эскувиты, вяло топтавшиеся в строю; доносились громкие команды — их начальники старались занять воинов муштрой. Гестат лез из кожи вон, исполняя повеление ее величества.