— Я… я боюсь, — залепетала она. Это была скрыто выраженная просьба о защите, которая неизменно льстит мужскому самолюбию. — Это было бы… возникла бы страшная опасность…
— Какая опасность? — спросил он.
— Это могло бы вызвать возмущение. В Константинополе убийства стали обычным явлением…
— Меня это не пугает!
— А что будет со мной? Если народ окажется достаточно сильно взбудоражен, то слишком высоко нацелившуюся уличную девку вполне могут отдать на растерзание толпе…
— Им пришлось бы сразиться с моими лучшими воинами! Сначала им пришлось бы убить меня! — Он решительно и зловеще сжал губы. — Между прочим, — добавил он, — что могло бы заставить народ пойти на это?
— Я ненавистна императрице и церкви. Да и многим во дворце… — Она готова была упомянуть Иоанна Каппадокийца, но не успела.
— Чепуха! — как и подобает мужчине, он стал теперь наседать на нее. — Ты разве не хочешь стать моей женой, Феодора?
В ответ она улыбнулась сквозь слезы.
— Хочу ли я? О, любимый, для меня это единственное, чего я хотела бы больше всего на свете — Бог тому свидетель. Но я не могу стать ею. И знаешь почему, дорогой? Существует закон империи. Он запрещает мужчине твоего положения и происхождения вступать в брак с такой… такой, как я. И ты не можешь нарушить закон, даже если б я согласилась стать твоей женой. Моя смерть не имеет особого значения, но твоя оказала бы огромное влияние на весь мир.
— Я отменю этот закон! — У Юстиниана был свирепый вид.
После такого пылкого заявления ей захотелось снова очутиться в его объятиях, осыпать его, плача от счастья, поцелуями. Но она сдержала себя. Оставалось еще одно: заключительное действие, чистый опыт, проверка любви и преданности.
Она выскользнула из его рук, немного отодвинулась от него на ложе и опустила глаза.
— Ты ведь наследник престола, сиятельный. — За многие месяцы 'она впервые употребила это официальное обращение. — Ты не можешь жениться на… на проститутке…
Он в бешенстве вскочил на ноги.
— Проститутке? Я запрещаю тебе впредь называть себя так! Запрещаю! Ты понимаешь? Ты — женщина, которую я люблю! И ты будешь матерью моего сына!
Он сделал три широких шага, а она, съежившись, сидела на диване, не отрывая от него взгляда… взгляда, наполненного страстным желанием, висящей на волоске надеждой.
Наконец Юстиниан остановился, хмурое выражение на его лице исчезло. Когда он заговорил, у него был голос человека, спокойного оттого, что важное решение принято.
— Я был себялюбцем, — сказал он. — Когда ты стала моей, для меня это было только удовольствием. С тобой я мог убежать от забот и тревог моей жизни. Но за эти несколько месяцев я полюбил тебя совсем иначе. А такая любовь кое-что значит. Поверь, несмотря на все трудности и опасности, ребенок получит законное имя! Мы с тобой станем настоящими мужем и женой перед Богом — я торжественно клянусь тебе в этом святым Михаилом и всеми архангелами!
И только теперь Феодора шагнула к Юстиниану, подняла на него глаза, и в них можно было прочитать мольбу, благословение и заверение в вечной верности…
Известие о том, что любовница Юстиниана беременна, долетело до Иоанна Каппадокийца почти так же быстро, как и до императрицы Евфимии. Получив его, префект претория так обрадовался, будто неожиданно нашел клад.
Его последующие поступки явились ярчайшим проявлением его характера и изворотливости ума.
Он начал с того, что провел в высшей степени тайное совещание с неким монахом — отцом Поликратом, носившим длинную бороду и бывшим сторонником крайне ортодоксального течения в богословии. Помимо этого, Поликрат был исповедником и доверенным лицом императрицы. Оказалось совсем нетрудно убедить это духовное лицо в том, насколько важно и необходимо поддерживать Евфимию в ее неприязни как к шлюхе из Гормизд, так и к самой мысли о возможности рождения этой распутницей ребенка от Юстиниана.
После тайного наставления монаху Иоанн покинул дворец и на роскошной барке переправился через бухту Золотой Рог на свою виллу, расположенную в предместье Сики. Там, в тишине и спокойствии, он намеревался тщательно обдумать все случившееся, ибо ему казалось, что сам Бог предоставляет ему счастливую возможность должным образом повлиять на события.
Вилла в Сиках была поистине изумительной: большой дом, к которому примыкала мраморная крытая галерея, имел целых два атрия и был окружен садами, рощами и виноградниками, а такую обстановку в доме мог себе позволить только столь влиятельный человек, каким являлся префект претория. Имея свободный доступ к казне, он мог тратить сколько угодно. В этот дворец никто не попадал иначе, как по приглашению, и сюда не приглашался никто, кроме тех, с кем Каппадокиец занимался особыми и тайными делами.
Иоанн был православным и в свое время должным образом был крещен. Какое имя он носил до того, как принял крещение в купели, неизвестно; кажется, это было какое-то языческое имя, и Иоанн изменил его при крещении. Однако, несмотря на показное благочестие, Каппадокиец, о чем было известно лишь немногим посвященным, так и не признал христианских догматов и продолжал исповедовать прежнюю веру — некий темный и таинственный культ.
Он был настолько ловок и хитер, что, несмотря на все это, поддерживал самые доверительные отношения с высшими сановниками церкви. Иногда для ее высших иерархов на его вилле с показным радушием устраивались приемы, которые на самом деле были не чем иным, как тайными совещаниями, в которых церковных прелатов заставляла участвовать жестокая необходимость оказывать влияние на мирскую политику. Здесь подчас приходилось принимать и такие решения, которые довольно слабо согласовывались с христианской доктриной и по этой причине должны были сохраняться в совершеннейшей тайне.
Высказанные на таких встречах советы Иоанна, будучи в высшей степени практическими и в то же время ловко сформулированными в таких выражениях, что выглядели почти невинными, высоко ценились иерархами церкви и зачастую воплощались в жизнь с истинно религиозным рвением.
На второй день кратковременной добровольной ссылки префекта претория отправилась из города, пересекла залив и вступила в роскошный дворец Каппадокийца группа представителей высшего духовенства — соборный митрополит и несколько избранных епископов вместе с наиболее преданными священниками и монахами. В этот же день поздно вечером все они покинули виллу — но уже с глубоким осознанием первоочередных задач и опасностей, угрожающих церкви в связи с беременностью девицы из дворца Гормизды. Кроме того, подтвердилось, что она является монофизиткой, что для духовенства было более тяжким грехом, нежели тот факт, что она была проституткой. Принадлежность либо даже симпатия к этой секте могли послужить достаточным основанием для обвинения в ереси!
Другая делегация с еще большей скрытностью посетила виллу в Сиках на третий день. Лишь немногим было известно, что Иоанн временами проводит тайные встречи с лидерами партии Зеленых с Ипподрома. Поскольку те были ярыми сторонниками еретического толка монофизитов, истинно православный не мог иметь с ними ничего общего. Но это, очевидно, нисколько не смущало Каппадокийца.
Когда Зеленые возвратились той же ночью из Сик в Константинополь, то принялись обдумывать возможность выступления партии, ибо для этого сейчас, как стало ясно, появилась отличная возможность. Потерявшие доверие народа и попавшие в зависимость от ненавистных Синих в годы правления Юстина, Зеленые могли восстановить свои силы и влияние, воспользовавшись неожиданно обнаружившейся слабостью Юстиниана, наследника престола, который, оказывается, безумно влюблен в девицу с улицы Женщин. Положение усугублялось еще и тем, что девица забеременела от наследника. На основе этого, вызвав в народе ненависть ко всему правящему дому, представлялось возможным добиться наконец падения династии и, после того как окровавленные головы правителей скатятся в пыль, получить неограниченный доступ к власти.
