По лености, а также стесняясь своего происхождения и прошлого, Евфимия обычно не вмешивалась в дела, не связанные с ее непосредственным окружением во дворце Сигма. Но на этот раз она решила проявить твердость.
Во дворце Гормизды в те первые дни царило настроение, очень близкое к отчаянию.
Нет никого более одинокого, нежели женщина, лишенная друзей, оказавшаяся во враждебном окружении, не имеющая возможности приобрести положение, имущество, репутацию и вынужденная полагаться единственно на свое влияние, подчас весьма эфемерное, на непостоянное, переменчивое, ненадежное существо, которое именуется мужчиной.
У Феодоры было такое чувство, будто она кончиками пальцев рук и ног цепляется за крутой утес, испытывая ужас от того, что при любом случайном порыве ветра сорвется и полетит вниз, навстречу гибели.
Этот страх она тщательно скрывала. Но он не оставлял ее, и временами ей казалось странным, как это она еще в состоянии совершать все эти бесконечные усилия, которые все равно так или иначе закончатся ее поражением, тем более горьким, что она была так близка к большой цели.
В минуты глубочайшего упадка духа лишь одно удерживало ее от полного отчаяния — врожденное упрямое мужество, которое никогда не иссякало и помогло ей выжить, когда она бездомной умирала от голода и ночевала в холодных подворотнях улицы Женщин, которое провело ее через ад Ливийской пустыни, где каждый шаг казался ей последним.
Она собиралась с силами, и каждый вечер, когда Юстиниан возвращался к ней из своей канцелярии, старалась очаровать его по-новому.
Иногда она заводила беседу на какую-нибудь новую забавную тему, иногда изменяла свой облик посредством нового наряда или прически, а иногда вносила что-нибудь неизведанное в любовную игру.
Ей нужно было выиграть время, и она это знала. Из того, чем женщина может завоевать мужчину, едва ли не сильнее всего привычка — с нею приходит к нему ощущение довольства и покоя от ее присутствия рядом. Привычка не возникает за несколько часов или даже дней, для этого нужны недели, может быть, месяцы, а то и годы.
Однако, обнимая своими прекрасными руками голову принца или привлекая ее к своей груди, девушка нисколько не лицемерила.
Женщина зачастую влюбляется в мужчину, проницательно угадывая то, что он собой представляет. Иначе не объяснить, почему бесконечно повторяется сюжет, в котором очаровательные, блестящие, великолепные женщины выходят замуж за толстых, лысых, близоруких и вовсе ничем не примечательных мужчин, которых часто преданно любят. Эти мужчины — люди действия. Именно за способность к деятельности и достижению цели и любят их женщины, и потому для них оказывается возможным закрыть глаза на все остальное.
Юстиниан был не особенно хорош собой. Наружность его была по-мужски привлекательна, но с годами эта привлекательность поблекла. Умственные его способности также были не блестящи, хотя должностные обязанности он исполнял с фанатической добросовестностью. Но для Феодоры он был — Принц. И он всегда был с нею добр, добрее всех остальных мужчин в ее жизни.
Эта девушка, всю жизнь продававшая любовь, узнала, как можно щедро дарить ее, не зная даже, нужна ли эта любовь.
Юстиниан был влюблен в нее — в этом у нее не было сомнений. Но его влюбленность, как она опасалась, была совсем не такой, как ее чувство к нему. Он не полюбил — он был лишь очарован, а очарованность может иной раз совершенно неожиданно смениться охлаждением.
В том-то и заключались трудности Феодоры — ведь любовь женщины, изливаемая на мужчину, если он не отвечает на нее равноценным чувством, становится приторной и требует пряных приправ и театрального разнообразия.
И Феодоре не было покоя. Она все время должна была сохранять бдительность, подстегивать фантазию и размышлять тогда, когда ей больше всего хотелось бы помечтать и понежиться.
До сих пор ей удавалось неизменно давать Юстиниану почувствовать, что он все более постигает смысл любви, а не просто существует. Он не был безразличен к этому и не оставался неблагодарным.
Однажды он сказал ей:
— Ты настоящий парадокс!
— Почему? — спросила она.
— Ты неизменно и щедро даришь себя мне, и все только ради удовольствия дарить. Мое блаженство для тебя важнее своего. Ты радуешься оттого, что даришь радость мне.
— Такова женщина, — сказала она, улыбнувшись своей легкой улыбкой.
Она могла бы выразиться несколько иначе: «Таково женское искусство»; но одно из искусств женщин и заключается в том, что они не признают за собой никакого владения искусством.
Иногда в промежутках между любовными играми она рассказывала ему что-нибудь, подобно Шахразаде, жившей в более поздние времена. Например, о мертвом городе Кирене и о том, как узнала его страшную историю. Или о своих скитаниях по пустыне. Или о проповеди престарелого Северия, патриарха монофизитов.
— И что же, Северию было что сказать? — спросил в тот раз Юстиниан.
— Он говорил прекрасно и показался мне добрейшим человеком.
Его лицо приняло непроницаемое выражение.
— Северий закоренелый еретик и враг истинного учения церкви.
Такое проявление религиозной нетерпимости удивило ее, оно так резко контрастировало с его обычно почти циничными взглядами. Этому настроению суждено было в будущем усиливаться в Юстиниане, но в тот момент Феодора ничего не сказала.
Однажды вечером он вернулся во дворец с новостью.
— Гонцы только что принесли с границы известие, что царь Кавад и Хосров, получив наше предложение об усыновлении посредством «Обряда оружия», тотчас же сняли шатры и ушли в глубь Персии вместе с войском.
— Что же это означает? — спросила она.
— Этим доказывается, что их намерения не были добрыми! Как ты верно все угадала! Тебя бы следовало ввести в государственный совет.
Он произнес это шутливо, и она засмеялась.
— Не удастся. Я женщина. Разве смогу я быть советником, или военным, или законником, или хотя бы привратником в совете?
— Да, — сказал он и привлек ее к себе. — По-моему, ты можешь быть только подругой для любящего мужчины.
Он поцеловал ее, а затем она сказала:
— И все-таки я чувствую, что у меня как бы два ума. Один для женских мыслей и чувств. А другой тем временем строит всякие теории…
— Какие же теории возникли в твоей милой головке?
— Наступит день, когда ты станешь императором и окажешься в самом центре подмостков истории. Именно история рассудит, останется ли твое имя жить в веках или нет.
— Ах, скажите, пожалуйста! — воскликнул он со смехом. — Ради Бога, как же мне добиться, чтобы мое имя жило в веках?
— Следует снискать славу великого правителя.
— Это не так просто, милая. Не многие правители становятся великими. Если бы я носил порфиру — как мне достигнуть того, что оказалось недоступным ни одному из моих предшественников за два столетия, минувших со времен Константина, прозванного Великим?
— Удача и обстоятельства иной раз сопутствуют правителю, — отвечала она, — но я полагаю, что громкую славу может стяжать и политическая деятельность.
Он перестал посмеиваться и спросил уже с интересом:
— Скажи мне, каким путем, по-твоему, может правитель добиться, чтобы его звали великим?
— Мне случилось однажды поговорить об этом с одним весьма умудренным человеком, — ответила она медленно и серьезно. — Это был нищий.
— Нищий? Что может знать нищий об искусстве правления?
— Мудрость может пребывать там, где ее не ищут. Этот нищий был также и философом. Разве Диоген[57] не принимал подаяния?
— Допустим. — Он кивнул. — Каковы же советы твоего нищего императорам?
— Прежде всего я хочу сказать тебе, что в бытность мою в Киренаике я развлекалась преимущественно чтением исторических сочинений, которые брала в дворцовой библиотеке. И тогда я убедилась в правоте мудреца, который говорил, что правителей называют великими по различным причинам, а не по какой-то одной.
