— И вообще, прости, что прерываю. Хорошо, что уселась, рот открой, горло посмотрю.

Регина со всех сторон обложилась подушками и исподлобья глядела на незваного гостя. Доктор понимал, что тут придется уговаривать, а быть может и торговаться. Что ж, хмыкнул про себя, давай попробуем:

— Ну ладно. Давай так. Ты показываешь горло, а я тебе про Амыра рассказываю, — и взял паузу, знал, что не надо в этом случае торопиться, — все честно, ты — горло, я — про Амыра. Он еще тебе велел кое-что на словах передать.

Пауза явно затягивалась и она все-таки решилась:

— Ладно, только без ложки.

— Без ложки, так без ложки. Только вот так тебя поверну к свету. Тра-та-там, тра-та-там. Теперь надо легкие послушать, — он уже знал, что сейчас будет. Ожидание его не обмануло.

— Нет.

Посмотрел на нее, потер пальцем бровь и неожиданно для себя согласился:

— Ладно. Нет, так нет. Амыра прооперировали, но вставать ему еще рано. Мы-то думали аппарат Елизарова поставить, а не получилось. Так вот, есть вопрос, зачем он ночью в дальний бокс ушел?

— Петь.

— Петь? Бред. Пел бы в палате, коль приспичило.

Девушка плотнее завернулась в одеяло:

— Это не пение в общепринятом смысле. Он так называет одну из своих духовных практик. Амыр должен говорить с духами или с душами предков, которые либо его призывают, если кому-то нужна его помощь или он сам такой помощи просит.

— Вот как. Занятно. Давай, все-таки, легкие послушаю. Ты даже майку снимать не будешь. Хочешь, глаза закрою?

— Хочу.

— Годится. Видишь, я закрыл. Все честно.

Она сидела к нему боком. Пока выслушивал со стороны груди, глаза и вправду держал почти закрытыми, когда перешел на спину, то чуть не заорал. Спина была покрыта толстыми рубцами. Он, как хирург, сразу понял, что из кожи на спине вырезали ремни, а потом просто несколькими стежками все стянули внахлест. Кожа была воспалена, шелушилась и выглядела жутко. Как доктор он прекрасно знал, что она ощущает. И, честно говоря, растерялся. Механически переставляя головку фонендоскопа, судорожно искал решение, прикидывал варианты событий, результат которых видел сейчас.

— Вдохни поглубже и задержи дыхание, — его пульс грохотал так, что мешал диагностике. Сам глубоко вдохнул, медленно выдохнул, собираясь с мыслями.

— Так, все понятно. Теперь градусник держи, а мы пока померяем давление твоим ртутным монстром.

— Ничего это не монстр. Это аппарат времен моей прабабушки и по сравнению с электронными, этот более точен. Мы проверяли.

— Погоди. Дай разобраться. Я такие раритеты, только в музее видел, мне же интересно. Так, штуцер вот сюда. Грушу — сюда и качаем.

Минуту помолчал:

— Низковато, но не критично. Давай термометр. И температура почти нормальная, всего-то тридцать восемь и девять. У тебя жаропонижающее есть?

— Не знаю, может и есть. Я погреться под водой хочу. Пусти.

— Сидеть! Ты куда?

— Под душ. Мне холодно.

— Погоди минутку. Сейчас погреемся.

Пошел на кухню, щелкнул клавишей чайника, залез в аптечку, а там — пусто. Абсолютно. Бинт, йод, жгут резиновый и лейкопластырь не в счет.

Внезапно раздался звонок в дверь. За дверью оказалась бабулечка. Кругленькая, седенькая, в цветастом платочке, фланелевом халатике, надетом поверх еще какой-то одежки. Она держала в руках тарелку, накрытую вышитой салфеткой, а оттуда шел умопомрачительный аромат свежеиспеченной сдобы. С любопытством оглядела гостя:

— Здравствуйте, молодой человек!

— Здравствуйте.

— Я к Регине. Она дома?

— Дома, проходите. А вы, так понял, — соседка.

— Правильно понял. Меня Мария Петровна зовут. Регина, — бабушка повысила голосок, — вот, булки нынче пекла и к тебе с гостинцем.

— Да вы проходите в комнату. Болеет Регина. Ангина. Слушайте, а у вас жаропонижающего не найдется?

Бабуля почти оскорбилась:

— Как это не найдется? Все у меня найдется. Это у Регины в аптечке пусто. Там даже пыли нет — я права?

Лукину понравилась эта пожилая женщина.

— Вот милок, держи тарель, сейчас все принесу. Малину, наверное, тоже надо захватить, и чего-нибудь горло полоскать тоже надо взять, — Мария Петровна, рассуждая вслух, поспешила к себе.

Сергей подошел к Регине. Она сидела. Глаза закрыты, сама что-то бормочет. Подошел, тряхнул за плечо. Глаза распахнулись, и она закричала так, что у него моментально покрылся испариной лоб. Так кричали в полевом госпитале молоденькие бойцы от боли и страха, когда на них резали обмундирование, добираясь до поврежденного участка тела. Безумный взгляд, сухие губы, и зубы, выстукивающие дробь.

В себя его привел женский голос:

— А вот и я, с таблетками — микстурками, малинкой, да лимоном. Что ж ты ее, мил человек, пугаешь? Ну-ка отойди, — сухая старческая ладошка легла на горячий лоб.

— У нее около тридцати девяти. Надо бы водкой обтереть. Неси, там где-то в шкафчике у нее стоит.

Пожилая женщина устроилась на краешке кровати:

— Региночка, посмотри на меня. Скажи-ка мне деточка, как меня зовут?

— Мария Петровна, здравствуйте.

— Здравствуй, здравствуй! Чего это вы с Амыром хворать задумали? Все-то вы с ним вместях делаете, все-то вы вместях обретаетесь. Вместях помойных котов ловите-моете, потом вместях от блох дом отмываете, а теперь вместях и хворать надумали. Неча сказать — команда. Давай-ка вот это выпьем, мужика выгоним, водочкой оботремся и все, даст Бог, наладится.

Старушка вышла на кухню. Внимательно осмотрела Лукина.

— Доктор?

— Да.

— Военный.

— Да.

— Ох, ты ж, как все складывается. Вот и не верь опосля этого шаману. Прав ведь был стревец. Проспорила ить я ему бутылку наливки черносмородишной, что военный придет ей в помощь. И не жаль. Нет, не жаль. Тебя-то как звать-величать?

— Лукин Сергей Владимирович — военврач, полковник медицинской службы. Хирург.

— Вестимо, что хирург, по ухватке-то сразу видать. А я терапевтом в районе всю свою жизнь оттрубила. Сколько деревенских через мои руки прошло — страсть. Не об этом речь. Ты сходи-ка в аптеку, принеси то, что напишу. Забеги в районную поликлинику к участковой, по фамилии Тырина, пусть эта дура нам больничный дён на десять выпишет. Скажи, от Марии Петровны — привет, она сразу забегает. А мы тут с Божией помощью пока жар уймем.

— Мария Петровна, там на спине…

— Знаю, милок, знаю, — старушка пригорюнилась, — только не ведаю, как к ей подступиться. Не дается она. Раздеть не получается. Всегда в закрытом под горло ходит. Чем лечить этакую страсть — не ведаю. Там рассекать, да шить наново надобно. Мазилки эти не помогут. Может у вас, вояк, что новое придумали? Ты поспрашай, авось и полечим нашу деточку. А сейчас иди, сынок, у нас время дорого. Днем и посижу, и полечу, и с хозяйством помогу. А ночь — твоя. Стара я для бессонных ночей. Нужна буду — квартира насупротив. Ступай уже.

«…богатой и знаменитой! …богатой и знаменитой!».

Понедельник — день тяжелый. Это Александр Иванович Белояров знал не только из цитирования народных перлов. На первом месте китайцы. С силой потер бровь. Его интересовало, как эта фитюлечка Тошка ухватила суть? Мимо бы проскакала, пробежала, и пошел бы ты, милый, побираться. Ладно, мы их к ногтю прижмем! Умные самые? Вот же…! Стоп! Сам себе обещал не накручивать? Обещал! Вот и не накручивай! Если за эту канитель Ромка с Моисеичем взялись, то можно быть спокойным. Они всю шоблу быстро раскрутят-разгонят и на место поставят. Эх, не хотелось бы, чтобы к нам Интерпол влез. Хотя Подольский обещал, что только зацепочку даст, пусть сами копают, а то нам только дурной славы не хватало. Итальянцы на подходе, работы — валом, слава Богу! Что ж, благословясь приступим.

Аккуратно нажал кнопку старенького Интеркома:

— Полина, все старье ко мне гони.

— Подольский занят.

— А он и не нужен. Поль, сделай мне чаю, нормального, черного и покрепче. Раз в день можно.