Работалось туго, потому что нельзя было не думать о грядущем вечере. Рассуждая о предстоящем свидании, я сама себя невольно заставила нервничать, беспокоясь из-за всего подряд: а действительно ли я нормально одета, а не даю ли я согласием повода думать, что легкомысленна, а прилично ли вообще соглашаться ехать куда-то с человеком, которого почти не знаю? Поскольку у меня остался номер после его звонка, я раз десять тянулась к мобильному, чтобы позвонить и отменить всё, но успокаивала себя и призывала не паниковать. Просто я никогда в жизни ещё не была на свидании… Нет, в Томске была как-то раз, однокурсник пригласил в кино, и я без задней мысли согласилась, думала, что это дружеский поход. Когда же оказалось, что идём мы вдвоём, без друзей, я ощутила дикую неловкость, жалась к противоположной от него стороне сидения в кинозале, делала очень увлечённый фильмом вид, чтобы поменьше говорить, а после сеанса отказалась, чтоб он меня провожал, позвонила двоюродному брату и попросила отвезти домой. В Париже я уже всегда понимала, куда меня зовут, поэтому отказывалась. В основном приглашали коллеги, кто-то, с кем связана по работе — других знакомств мне взять было неоткуда, — но я предусмотрительно избегала романов в кругу, в котором всё равно потом пересекаться до конца жизни. Если роман закончится ничем или взаимными претензиями, зачем портить отношения? Да и настойчивостью французы не отличались. Во-первых, их «выдрессировали» феминистки, указав отведённое им место, во-вторых, они были какими-то слишком рациональными и прагматичными для больших поступков и красивых ухаживаний, так что это граничило с жадностью, и совсем не располагало мою «широкую русскую душу».

И вот, впервые я сознательно иду на свидание. Несмотря на то, что сама же себе сказала «из этого ничего не выйдет», несмотря на то что понимаю — браком это не закончится. Почему же я иду? На что надеюсь? Покорить Набиля настолько, что он примет православие? Или переедет сюда? Впрочем, у него же какие-то дела в Париже и без этого есть, значит, он мог бы какую-то часть времени проводить во Франции… Боже, неужели я всё-таки начинаю строить серьёзные планы? Но почему я не должна? Если таково моё требование, согласованное с моим воспитанием, что любовь — это про брак, один и на всю жизнь, а не про кратковременные случки с каждым встречным. Почему же тогда я должна смириться с чужим взглядом на эти вещи и сказать: «Ах, Лена, вы должны просто общаться, не рассчитывай на многое и оставь свои устаревшие целомудренные законы поведения!». Нет, я останусь при своём, и если его не устроит то, чего я хочу — он может больше не приезжать.

Даже если бы захотела, я бы не смогла его не заметить. Когда вышла из Лувра, то увидела Набиля, стоявшего у всё той же чёрной машины, но — на этот раз — с букетом алых роз в руках. Понимая, что придётся взять их в свои, я почувствовала себя одной из тех фальшивых инстадив с бровями шириной в палец и губами-сардельками, которые хвалятся подобными букетами от своих «папиков», выдаваемых за женихов и любовь всей жизни. А букет и впрямь был огромным.

— Mon dieu![1] — подошла я к нему. — Сколько их тут? Сотня?

— Всего лишь пятьдесят одна.

— Не стоило.

— Пустяк.

— Кому как… — интонация у меня вышла такая, что это не он уязвил меня относительной бедностью, а я поддела его понтёрством и показушничеством. Набиль открыл заднюю дверцу и положил туда цветы, поняв, что я не оценила до писка этот амурный жест:

— Если тебе не нравятся…

Когда это мы перешли на «ты»? Но я не стала делать замечания.

— Нет, я люблю цветы. Не люблю только, когда они становятся средством достижения цели.

— Твой острый ум и деловой подход так… не сходятся с твоей юностью! — просиял он, подобрав устроившие его слова. Как будто бы он подразумевал что-то другое.

— А, так я ввела тебя в заблуждение? Выглядела наивнее, чем есть? Всё ещё можно отменить… — развернулась я и сделала вид, что ухожу.

— Нет, Элен! — он поймал меня за запястье, но отпустил, как только я остановилась. Засмеялся. — Напротив, я приятно удивлён, что ты столь… рассудительна?

— Я, кстати, не так уж юна. Мне двадцать семь.

— Шутишь? Я думал, что тебе лет двадцать, ещё удивился, что Сотбис принял у себя студентку…

— Льстишь?

— Нет, правда, ты не выглядишь на свой возраст. Совсем.

— Значит, ты рассчитывал на двадцатилетнюю? — прищурилась я, опять вызвав у него улыбку. От неё по мне бежали мурашки. Было что-то в этой уверенной мужественности от жеребца, застоявшегося в стойле, когда лучше не выпускать его оттуда, если не умеешь укрощать.

— Мне всё равно, что написано в твоём паспорте. Я об этом не думал, просто поделился впечатлением.

— А сколько тебе лет?

— Тридцать пять, — он кивнул на машину, — может, продолжим беседу за ужином? Что тут стоять.

Окинув взглядом округу, убеждалась, что никто знакомый не видит совершаемого, точно это было преступлением или как минимум неблаговидным проступком, я кивнула:

— Кажется, мы достаточно взрослые для этого, как только что выяснилось.

— Тогда — прошу, — обошёл он авто и открыл мне дверцу. Я, придерживая юбку, чтобы она не помялась, опустилась в салон.

— Куда поедем?

— Я хотел заказать столик в «Мёрисе», но там за несколько часов это невозможно, поэтому обойдёмся банальностью — «Жюль Верн».

Я поняла, почему он назвал это банальностью, ведь ресторан располагался в Эйфелевой башне, а романтический ужин и башня Эйфеля — это самый избитый шаблон в мире.

— Фи, какая пошлость, — поморщила я нос в шутку. Набиль поддержал веселье:

— Вот и я об этом. Прости за предсказуемость.

— Это не самое плохое качество.

Мне понравилось, что с ним было легко иронизировать и не возникло никакой напряжённости. Удивительно, но пока что я действительно не замечала каких-либо культурных расхождений. Глобализация дала более глубокие корни, чем думалось. Может, я была неправа в своих предубеждениях? Его смуглая рука с увесистыми наручными часами на запястье легла на коробку передач. От неё исходила сила, привычная к властвованию и управлению. Почему-то это действовало возбуждающе — в таких руках хотелось бы оказаться. Но при условии, что это не на одну ночь, а на всю жизнь. Нет смысла испытывать что-то прекрасное, чтобы вспоминать потом об этом до смерти. Оно либо должно быть постоянно, либо нечего и начинать.

У окна свободных столиков не было, но я не расстроилась — я поднималась на башню и любовалась видами с неё не раз. Набиль не был поклонником французской кухни, поэтому заказал себе что-то наименее на неё похожее, в чём не было свинины. Это снова напомнило о расхождении между нами.

— Так… давно ты работаешь в Лувре? — чтобы как-то завязать беседу, спросил Набиль.

— Больше двух лет. А ты кем работаешь?

Отведя глаза к вилке, которую завертел в пальцах, он с иронией улыбнулся:

— Самозанятым.

— А серьёзно?

— У нас семейный бизнес. Производство строительных товаров.

— Судя по купленной картине — доходы неплохие.

— Жаловаться не на что. А ты… только изучаешь картины или рисуешь тоже?

— Рисовала. У меня даже были выставки…

— О-о! Надо же! А можно посмотреть на твои полотна?

— Не ври, что тебе это интересно, — отмахнулась я, — не стоит из вежливости делать вид.

— Нет, я…

— Не ври, — повторила я строже. Мне не нравилось, когда имитировали энтузиазм, и не нравилось, когда имитировали увлечённость. Особенно тем, что мне-то по-настоящему дорого.

— Ты категоричная.

— Мне часто это говорят. Как и то, что я слишком прямолинейная.

— Это и я успел заметить, — посмотрев мне в глаза, Набиль превратил характеристику в что-то среднее между комплиментом и насмешкой. Блеск его карих, почти чёрных глаз всё превращал в лёгкую двусмысленность. — Мне нравятся открытые люди, без второго дна.

— Мне тоже.

Отвлёкшись на еду, он спровоцировал паузу. Я не умела вести разговоров на свиданиях, потому что не было возможностей потренироваться. И я не умела вести себя с мужчинами, которые мне нравятся, потому что до Набиля это буквально были певцы и актёры на экране телевизора, а с ними не поболтаешь как-то. С каждой минутой я всё отчётливее понимала, что хочу нравиться тоже, то есть, я вроде бы как уже понравилась, но что сделать, чтобы не разочаровать, не отпугнуть? Нет, это должно быть его головной болью! И всё же… как дать понять, что я не против его ухаживаний, если всё… имеет серьёзные намерения?