Я попыталась поискать свой телефон, но поиск не дал результата. Стационарного телефона в доме не было, да и куда бы я позвонила? Наизусть я знаю только мамин номер, а сообщи я ей, что в Марокко, заперта мужчиной, за которого, после каких-то трёх месяцев знакомства, попыталась выйти замуж… Её удар хватит! Нет, я не могу позвонить ей. Сгорю со стыда, помимо прочего, да и что сможет сделать мама? Обратится в посольство? Набиль успеет сделать какой-нибудь документ, подтверждающий, что я его жена (ну вдруг?), и по какому-нибудь местному закону меня не посмеют требовать на родину. Чёрт! Но ведь кто-нибудь из моих близких так и так попытается мне позвонить, потому что мы регулярно созваниваемся. Меня охватило волнение не за себя, а за них, за то беспокойство, которое вызову у них своей пропажей. Во что бы то ни стало надо вернуть мобильный! Набиль хочет, чтобы я успокоилась? Хорошо, я буду спокойна.

Вязкая гадливость поползла по мне. Я себя чувствовала даже не похищенной, а цирковым зверем, которого пытаются выдрессировать. Ему хочется воспитать из меня покорную мусульманскую женщину? Прислугу? Уж точно не возлюбленную, потому что с возлюбленными так не поступают! Но я прикинусь присмиревшей и успокоившейся. С лжецами надо сражаться их же оружием!

Вечером он нашёл меня в спальне, стоявшей у окна. Я слышала, как он вошёл, но не повернулась.

— Мне сказали, что ты не спускалась к обеду.

— Не было аппетита.

— Но ты со мной поужинаешь?

Теперь я повернулась. Мы встретились взглядами. Он развёл широко руки:

— Видишь? Я снова здесь. С тобой. Будь у меня с женой хоть что-то, мог бы я столько ночей не проводить дома?

— А с Фатимой? Ты действительно не спал с ней с момента нашего знакомства?

— Я же сказал тебе.

Выспрашивать у него — дохлый номер. Набиль готов сказать любые слова, потому что считает, что именно их я хочу услышать. Он не понимает, что для меня горькая правда лучше сладкой лжи. Признайся он перед тем, как сделал предложение, что женат, я бы переболела этим, но постепенно — кто знает? — приняла бы и простила. Если бы убедилась, что он с ней не живёт и честен со мной, я бы смогла! Но так, как он сделал — это не прощается.

Подойдя, он приобнял меня, и я это позволила, решив изображать успокоившуюся. Успокоившаяся — это не строптивая. Но когда Набиль наклонился, чтобы поцеловать меня в губы, я всё-таки отвернулась:

— Прости, я не могу вот так быстро всё отпустить…

— Хорошо, — он провёл тыльной стороной пальцев по моей щеке и поцеловал в неё, — идём есть?

Я кивнула.

— Оденься, пожалуйста. Мустафа всё-таки мужчина, — мягко попросил он. Кажется, моя покладистость начала работать. Он сам стал великодушнее. Но сразу просить телефон не нужно, надо подождать немного. Пусть окончательно расслабится! — Как прошёл твой день? — пока я облачалась в восточные одежды, спросил он.

— Скучно. Мне совершенно нечем было заняться. Ведь ты лишил меня даже прогулок в обществе Малика.

Подумав, Набиль сказал:

— Я не хочу, чтобы ты при нём устраивала сцены. Скандалы. Я не знаю теперь, будешь ли ты с ним просто гулять или придумаешь какую-нибудь ерунду!

— Ерунду — это побег? — хмыкнула я.

— Так говоришь, как будто я тебя в тюрьму посадил!

Держись, Лена, держись, не выдавай своих эмоций и не взрывайся!

— Я бы при всём желании не знала, куда бежать. Ну, убегу я от Малика, и что дальше? Ты сам понимаешь, что это ни к чему не приведёт.

— Но ты по-прежнему хочешь уйти от меня?

— Ты нанёс мне душевную травму. Мне хочется переболеть ею в одиночестве, а ты не даёшь мне этого сделать.

— Я не думаю, что одиночество когда-либо кого-либо от чего-либо могло исцелить.

— Тогда предложи мне другое средство!

Он подошёл ко мне, одевшейся и, взяв за руку, опять подвёл к окну, выходящему на балкон. Небо ещё не стемнело окончательно, горизонт красиво окрашивался закатом, позолотившим воду в бассейне.

— Наслаждайся жизнью, хабибти. Я готов дать тебе всё, баловать тебя, заботиться о тебе, любить тебя. Любовь исцеляет. Миллионы женщин мечтают о такой жизни! Без забот о завтрашнем дне. Без финансовых трудностей.

— Но я — не миллионы. Мне нужна только честность. И верность, — посмотрела я ему в глаза.

— Ты капризней, чем я думал, — улыбнулся он, тонко давая понять, что мои требования идут вразрез с его возможностями.

— Я за справедливость. Если ты хочешь иметь несколько женщин, то я должна иметь несколько мужчин.

Его улыбка исчезла. Взгляд потемнел.

— Даже в шутку не говори такое! Я очень ревнив, Элен.

— А что делать с моей ревностью? Она в счёт не идёт?

— Разве я дал повод?

Нет, он действительно не понимает. По его логике, если я чего-то не вижу, то этого не существует, и думать мне об этом не нужно. Я попыталась ласково улыбнуться, и хотя скулы сводило, у меня получилось:

— Фатима довела меня до безумия…

— Забудем о ней. Идём ужинать.

Сделав вдох поглубже, я вновь кивнула и пошла за ним.

Все дни после «свадьбы» я ждала ночь с предвкушением; каждый момент страсти с Набилем влёк меня, затягивал, хотелось вновь и вновь попасть в его объятья, утонуть в них, раствориться. Теперь всё было не так. Я страшилась уединения с ним, не знала, во что оно превратится. Не принудит ли он меня к чему-то, если я стану сопротивляться? Я как будто бы больше не знала этого человека — властного, самодовольного, обманчивого. Обманывающего. Неискреннего. Я перестала его понимать.

И всё же мы поднялись в спальню, ведь мне следовало играть роль, если я хотела добиться своего, то есть, получить обратно свой телефон и вообще свободу распоряжаться собой.

— Идёшь в душ? — стоя в одной галабее на пороге ванной комнаты, спросил он у меня. Сглотнув, я замерла в нерешительности. Душа отвергает близость с ним, если задуматься о ней, становится немного тошно. Набиль потянул белоснежную одежду через голову и оказался совершенно обнажённым. Смуглое, стройное тело с совершенно очерченными мышцами, длинными ногами, узкими поджарыми ягодицами, широкими плечами. Я сразу же вспомнила его тело на своём, жаркое, крепкое прикосновение, напор, заполняющее меня изнутри ощущение. — Ну же?

— Да, я иду, — кивнув, скинула с себя платье, вытащила массивные серьги из ушей. Прошла за ним в одном нижнем белье.

Набиль включил воду и наладил её температуру. Закрутив заплетённые в косу волосы в пучок, я заколола их на затылке шпильками, чтобы не промочить насквозь. Пока мои руки занимались этим, я почувствовала мужские руки на спине. Они расстегнули лифчик и, разводя его, спуская лямки, ласково погладили плечи. Потом кожи коснулись губы. От чуть выпирающей косточки на углу плеча, вдоль по ней, к шее. Когда губы были на изгибе, они слегка разошлись и тронули меня языком. По спине побежали мурашки, заставляя её выгибаться. Голова невольно закидывалась назад, и вот уже ладони Набиля гладят мою обнажившуюся грудь, а поцелуи обжигают загривок.

Пальцы по-хозяйски очертили бока, пройдясь по рёбрам, легли на бёдра. Он потёрся о меня сзади пахом и возбуждённым членом. Мне передавалась его пульсация, напоминая обо всём, что между нами было. Неужели я способна хотеть это, несмотря на нанесённую обиду и оскорбление? Неужели секс бывает так сладок, что ради него можно простить? Нет, нет! Этого нельзя допустить! Я не смогу забыть.

— Я хочу тебя… как же я хочу тебя! — шепнул он мне в ухо и, резко спустив трусики, заставил из них вышагнуть. Потянул за собой под воду и, когда я встала рядом с ним, Набиль вновь повернул меня к себе спиной, уперев в стену. Рука проникла между моих ног и стала массировать клитор, принося наслаждение. Веки сомкнулись, и я едва удерживала стон. Лаская моё тело, Набиль осторожно вошёл в меня, гладкий, упругий, дерзкий. Головокружение, доводящее до чувства, будто я парю над землёй — вот что делали со мной его умелые ласки. Я была готова кончить, когда он вышел из меня, развернул и, сев, коснулся меня губами внизу. Я вскрикнула почти исступлённо. Стала кусать губы, потом поднесла к зубам пальцы — укусила их. То, что делал со мной Набиль — это незаконно, нельзя быть такой лживой сволочью и таким хорошим любовником! Почему одно чаще всего не бывает без другого?