— Вы же не просто так лечили, а за плату, — осторожно возразил Мирон.

— Плату? Отблагодарит тот, кто богат, а остальные крынку молока, да кусок сыра — вот и вся плата за то, что двое суток малыша выхаживали. А бывает, и за так лечили, — опустила голову Власа, вспоминая. — Мы людей не делили, есть деньги или нет. Одному дедусе мазь ходила натирать в спину от болей. А у него и нет ничего. В благодарность краюху хлеба предлагал, да не взяла. Негоже последнее у старика брать, хотя самим порой едва хватало. Вот кто ещё в деревне задаром деду помог бы? Назови хоть одного!

Мирон не ответил, только палкой поворошил костёр, чтобы тот горел лучше.

— Отец говорил, что вы помогаете за право жить рядом с деревней.

— За право жить? — нервно рассмеялась Власа. — А за право дышать ещё платить не нужно?

— Это его слова. Я считаю, что каждый имеет право жить, где хочет, — Мирон поднял на Власу виноватый взгляд, — не знал я, что всё так… думал, вы только за монеты лечите. Да и в целебные травы ваши не верил особо. А на деле вот оно как.

— Ну, лучше поздно узнать, чем никогда, — не удержавшись, съязвила Власа.

Говорить больше не хотелось, но и молчать было тяжко. Уж больно гнетуще действовала близость болота с его жителями, что издавали зловещие звуки во тьме.

— Может тогда я спою? — неожиданно предложил Мирон. — Знаю одну праздничную колядку…

— А давай, — оживилась Власа и приготовилась слушать.

Мирон поднялся, встал у костра и запел весёлым, залихватским голосом:

Мы пришли колядовать,

Тебе счастье пожелать,

Угости нас пирогом,

И вареньем, и медком!

А не то козу возьмём

За рога и уведём!

Выходи с нами гулять,

Костры будем разжигать.

Солнце новое родится,

Будем петь и веселиться!

Урожайным будет год!

Эй, гуляй, гуляй народ!

Власа радостно похлопала в ладоши Мирону, когда он закончил. Колядка ей понравилось, даже на душе сразу веселее стало.

— Ты чудесно поёшь! — искренне похвалила она Мирона.

— Да ладно тебе… — отмахнулся он, смутившись, — у нас в деревне и поголосистей есть. Еще на свиристелке играют, как будто птица щебечет.

— А ты не играешь на свиристелке?

— Пытался научиться. Да только курам на смех мои песни. — Мирон сел у костра и подкинул ещё сухих веток в огонь.

— Никогда не поздно научиться, если хочешь, — обнадёжила его Власа. — Я тоже сначала снадобья варить не умела, а уж сколько трав редких перевела! Ещё и два котелка сожгла, думала, наставница веником по двору гонять будет, а она даже не наругала. Вздохнула только. Добрая она у меня…

Власа заметно погрустнела при словах о знахарке. Жили они вместе легко ли, трудно ли, а вместе со всем справлялись. А теперь ей одной придётся привыкать… и домой больше не воротиться к родной душе.

— Э-э, ты чего? — обеспокоился Мирон, увидев, как Власа утёрла выступившие слезы.

— Как я без неё одна буду? А если не приживусь на чужбине? Не примет меня другая знахарка или местные снова ведьмой назовут, да погонят прочь? — шмыгнула носом Власа.

— Да не погонят тебя. Что ты заранее в слёзы? Может, обойдётся всё. — Мирон сел рядом с Власой и взял её за руку. — Ты уже вон как лечить умеешь, не хуже наставницы. Так что приживёшься, ещё и рады будут, что пришла.

— Если бы… Но всё бывает иначе, — вздохнула Власа. — Тебе трудно понять меня, ты же — сын старосты, которого всегда уважали, никто обидного слова сказать не смел.

— В лицо, может, и не смели, а за глаза всегда только так косточки перемывали. Болтали, что коли не отец, был бы я дурачком ни на что не годным.

Власа удивлённо приподняла брови, не ожидая услышать такое от Мирона.

— Почему же так?

— А потому! Не ладится у меня ничего! За что не возьмусь сам — всё вкривь! — с досадой ответил Мирон. — Отец меня в город возил, пристроить хотел в дружину княжичу, да погнали меня оттуда с позором. Даже в помощники не взяли. И невеста у меня в Ольховке была — тоже за другого вышла… Как вспомню, на кого променяла, так тошно становится.

— Сердцу не прикажешь, — пожала плечами Власа. — Мне тоже не повезло.

— Дурак этот Ярик, — сказал неожиданно Мирон. Он приблизился к Власе, коснулся её волос, заглядывая в глаза.– Я бы тебя на другую не променял.

Мирон внезапно наклонился и поцеловал Власу в губы, притягивая к себе. От удивления она даже не оттолкнула его. И до того поцелуй Мирона был сладким, что голова закружилась. Захотелось прильнуть к нему, ощутить его тепло на своей коже, жадно целуя в ответ…

Опомнившись, Власа резко оттолкнула Мирона и вскочила.

— Ты что творишь⁈ Я позволяла, что ли трогать меня⁈ Не жених мне, не суженый, а руки распускать взялся! — гневно выпалила она и отвернулась, прикладывая ладони к пылающим щекам. На губах всё ещё горел его поцелуй, дерзкий, обжигающий…

— Ну, извини. Не удержался. Как в твои глаза посмотрю, так сам не свой, — признался Мирон. Он подошёл к Власе сзади и коснулся рукой её плеча.

— Не трогай меня! — она смахнула его руку. — Не верю я твоим словам. Как голову морочить, так это ты первый будешь. Насмотрелась я в деревне, сколько ты сердец девичьих разбил. А мне и без тебя бед хватило.

Она отошла и уселась по другую сторону костра, сердито сверкая в его сторону глазами. Мирон нахмурился и тоже сел подле огня напротив. Уставился на пламя костра, а на неё нарочно больше не смотрел.

Какое-то время вдвоём молчали, пили из котелка горячий травяной чай, слушали потрескивание костра, да болотные звуки. Каждый думал о своём.

— Ложиться надо, завтра ещё долгий путь, — решила Власа, поднимаясь. Она расстелила поближе к огню плотный шерстяной платок, положила сумку под голову и улеглась спать. Мирон тоже лёг неподалёку, пристроившись на мешке.

Утро на болотах встретило пеленой сырого тумана, который будто и не рассеивался здесь вовсе. Костёр едва тлел, постепенно затухая.

Власа проснулась первой, дрожа от холода. Вся одежда отсырела и липла к телу, сквозь белесую мглу вокруг ничего не разглядеть, только вдали виднелась едва различимая тропинка, около которой они и разожгли костёр.

Растирая замёрзшие руки, Власа принялась будить Мирона.

— Вставай же, утро наступило! Идти пора!

— А-а… куда же идти? Не видно ж ничего! — поморщился Мирон, нехотя просыпаясь.

— Ничего, по тропе я проведу, а там из болот выйдем, туман развеется, — заверила Власа, подбирая последние сухие ветки, чтобы разжечь костёр и немного согреться. Веток оказалось совсем немного, и огонь, немного разгоревшись, начал быстро гаснуть.

Они наскоро перекусили хлебом с сыром, после чего окончательно затушили костёр и пошли в путь. Под ногами вилась едва различимая тропинка во мгле. Власа то и дело с тревогой сверялась с картой на бересте. Вдруг ошибутся и свернут не туда? А там и в трясину угодить можно…

Вскоре туман и правда начал постепенно рассеиваться, почва перестала продавливаться под ногами. Вместо мха показалась уже привычная трава, покрытая росой. Мрачные и коварные топи остались позади, и теперь вокруг простирался обычный лес.

Власа заметно взбодрилась, осознав, что самый трудный участок пути они уже прошли. Повезло всё-таки, что всякие опасные твари, кроме одной случайной болотницы, их обошли стороной.

Время вскоре перевалило за полдень, и Власа с Мироном решили сделать привал около попавшегося на пути ручья.

С удовольствием зачерпнув свежей, ледяной воды, Власа сделала несколько глотков. До чего же освежающая, чистая… Родниковую воду она всегда любила больше, чем какую-либо другую. Ведь только такая вода по-настоящему восстанавливала силы и надолго утоляла жажду.

Рядом Мирон тоже жадно черпал воду, после чего занялся поиском хвороста, а Власа набрала воды в котелок, привычно насыпав туда пригоршню ароматных трав для чая.