Мы с Жанной тоже периодически становились предметом олимпиадных нападок по причинам обычно рождённых воспалённым воображением этой дамы, поскольку волею судеб нам не повезло снимать квартиру прямо над ней. То мы слишком громко хлопаем дверью, топаем, смеёмся, разговариваем, слушаем музыку и т. д. и т. п., то за чем-то губим её герань на балконе, поливая сверху неизвестной вонючей жидкостью, шляемся ночами неизвестно где и вообще ведём себя неподобающим для девиц нашего возраста образом.

Но главным хобби пенсионерки были правоохранительные органы. Начиная несчастным участковым, который, обычно, завидев Олимпиаду издали и предвкушая очередной спич часа на два, пытался поспешно скрыться, и заканчивая Европейским судом по правам человека в Страсбурге. Она регулярно заваливала участкового, полицию, прокуратуру жалобами, письмами, доносами и прилагаемыми к ним вещественными доказательствами, вызывая у сотрудников означенных органов коллективные приступы хронической мигрени.

Если на нас Жанной ещё можно было попытаться воздействовать словом, перевоспитать (чем Олимпиада и занималась в свободное от полиции и ЖЭКа время), то на Любином моральном облике можно было смело ставить крест. Любашу Олимпиада Андреевна вообще органически не переносила и шпыняла каждый раз, как та имела неосторожность оказаться в поле её зрения. Любин «алкогольный притон» был бельмом на глазу образцово-показательного олимпиадного подъезда, с которым последние лет пять пенсионерка вела непримиримую борьбу посредством участкового. И хозяйка притона, и участковый поначалу сопротивлялись, а потом как-то смирились с частыми неизбежными рандеву, и война эта постепенно приняла вялотекущую хроническую форму.

И в эту самую минуту мне посчастливилось стать свидетелем того, как две самые яркие — не побоюсь этого слова — звезды одновременно сошлись на небосклоне нашего подъезда. Подозреваю, что обе произвели на оборотня неизгладимое впечатление.

В общем, с этим жизнерадостным настроением я вошла в квартиру и, бросив сумку в коридоре, упала подрубленной сосной на диван. В моей голове роился миллион мыслей, которые, не успев принять определённую форму, сталкивались между собой, подчиняясь хаотичности броуновского движения. Отчетливо я понимала только одно — этот Ян меня просто бесил! Своей какой-то высокомерностью и неоправданной предубеждённостью ко всем представителям моего племени. Всё, не хочу о нём думать больше! Ещё и эта Олимпиада, блин, на мою голову! Только она успокоилась после того, как в ночь под Новый год ей «нахамил» поддатый и оттого жизнерадостный Фёдор, застигнутый ею за возмутительно бесстыжим щипанием наших с Жанной поп (и которого с тех самых пор она считает нашим общим с подругой партнёром для разврата и сексуальных утех), и вот — снова здорово! Всю кровь мне выпьет по поводу ещё одного кандидата в партнёры.

А он? Нашёлся тоже благородный рыцарь-оборотень, который всех ведьм выведет на чистую воду. Да флаг в руки и барабан на шею! Чёрт, я все ещё о нём думаю. Надо срочно позвонить Федьке.

Федька оказался дома и вполне себе выздоравливающим после курса бабушкиных притирок с настойками и прочих чудодейственных средств, и я напросилась к нему в гости. Он так искренне обрадовался, что даже не спросил, приехала ли Жанка. Ну, вечером-то я всё ему расскажу.

Мой друг — Федя Закревский — принадлежал к роду Дреговичей, уважаемому и очень древнему, и находился под его защитой. Я и моя бабушка Анна ни в каком Роду не числились. Хорошо это или плохо — не знаю, почему так вышло — она никогда не рассказывала.

Бабушка Анна дружила с Ангелиной Закревской — бабушкой Феди, и с ним мы с детства тоже были всё время вместе — «сидели на соседних горшках» — как любит позиционировать характер наших отношений друг. Именно факт «горшкового соседства» и исключал, на мой взгляд, иные, кроме дружеских, чувства друг к другу. Ну как встречаться с тем, кто вытирал козявки о подол твоего платья и привязывал косу к спинке стула? В этом, наверное, и есть секрет разнополой дружбы.

Позже к нашей тёплой компании присоединилась и Жанка — она чистокровный человек. С подругой мы жили в одном дворе и учились в одной школе. Узнав однажды, кем мы с Федей являемся (это произошло некоторое время спустя, как у нас проснулся дар), Жанна восприняла это спокойно, как и любой мало-мальски знакомый с творчеством Джоан Роулинг ребенок, и приняла это как данность. Раскрывать свою суть людям официально не запрещено, однако чревато неприятными последствиями: реакция большинства людей, как показывает практика, предсказуемо негативна на подобного рода информацию. Тут тебя за фанатку ролевых фэнтезийных игр примут — в лучшем случае, а в худшем — посоветуют хорошего психиатра. С выездом на дом, если будешь продолжать буйно настаивать на своём бреде о каких-то там «силах». Демонстрация навыков тоже активно не приветствовалась по причине опять же возможных «психических» расстройств у зрителей. Официальная же работа «магов» в магических салонах не в счёт: слишком много шарлатанов намешалось с действительно одарёнными, и не воспринималась большей частью населения всерьёз.

Я никогда особенно не стремилась развивать свой дар в направлении своих удачных умений (с артефактным делом — делом нашей семьи — у меня вообще всё кисло, там и развивать особо нечего) и пользовалась силой очень редко, в отличие от Фёдора. Он прямо балдел от своих возможностей и всегда старался научиться чему-нибудь эдакому. Суть его дара состоит в умении воздействовать на материальные предметы. Например, передвигать, нагревать или замораживать их, или еще как-то физически изменять форму, структуру предмета. Лучше всего у него выходило с поджариваем (поначалу, правда, и собственной задницы, однако беспокоило его это не в той степени, чтобы отказаться от опасного практикума). После своих экспериментов, Федька, бывало, долго восстанавливался, залечивал ожоги (благо его бабушка — знахарка) и ему частенько попадало за это от родителей. Кстати, Жанка нам нисколько не завидовала, а в пользе моего дарования вообще сомневалась.

В общем, так мы и дружили. Федька — обладатель благозвучной фамилии, приятной внешности и полезных дарований, Майя Русакова — неуклюжий, но симпатичный, почти что бездарь по кличке Заяц, и умница-красавица Жанна с умением подать себя, но с дурацкой по её мнению фамилией — Пирожкова. Всякое было: дружили, ссорились, мирились. Закончили школу, и наша компания не распалась — поступили в один университет, я и Федька на юрфак, а Жанка — на эконом, и, собственно, не безуспешно продержались до пятого курса.

Короче, дружба — дело ответственное, придётся Фёдору выслушать мои жалобы и стенания, все до единого.

Ехать к другу я решила на такси по причине опять же своей хромоногости. Федя встретил меня бурными проявлениями чувств: обнял и попытался расцеловать, что я немедленно пресекла, сославшись на то, что он вряд ли уже полностью поправился, а болеть ангиной мне совсем не хотелось.

— А что? Заразишься — добро пожаловать в мой лепрозорий! — не обиделся он. — Вдвоём всё веселее!

— Вот спасибо…

Не обращая внимания на моё бухтение по поводу бактериальной угрозы, исходящей от его легкомысленной персоны, Федька первым делом гостеприимно усадил меня на диван, метнулся на кухню и вернулся оттуда с бутылкой вина в руках и ананасом наперевес.

— Ты ведь не за рулем, моя хромоногая красавица? — поинтересовался он, сияя как медный таз.

— Нет, но…

— Никаких но! Я уже, который день сижу здесь как узник в темнице сырой. Один! И не приму никаких возражений. Ты ведь хотела мне что-то рассказать? А где, кстати Жанка?

— Что-то я не замечаю сырости в твоём мрачном узилище, — я повертела головой, как бы разыскивая её признаки.

— Не придирайся к словам! И не меняй тему, — строго посмотрел на меня друг.

— Ну ладно, ладно, — и чего это я такая покладистая в последнее время? Друзья вертят мной, как хотят, особенно предательница-Жанка. — Сейчас все тебе доложу. Иди, чисти свой ананас.