— Майя, пожалуйста, сядь в машину, — мягко, но холодно велел мне Фёдор. — Мы поговорим, только не здесь и не сейчас. И я тебе объясню, что за чушь ты несёшь.

И ушёл. Мне так мерзко стало от самой себя. И такое опустошение воцарилось в душе, хотелось только одного — разреветься.

Вот не хотела я ничего такого говорить. И сейчас жалела, что не сдержалась — не справедливо по отношению к Феде… Всё-таки Светка добилась своего.

Я обессиленно бухнулась на скамейку и принялась разглядывать раненые ноги, чтоб хоть как-то отвлечься.

— Возьми, — услышала совсем близко я и, подняв глаза, резко шарахнулась от протянутого мне носового платка, словно вместо него мне совали под нос египетскую кобру.

— Спасибо. Мне ничего не нужно.

— В прошлый раз ты не была такой пугливой, — посетовал оборотень — а это был именно он, естественно — и уселся рядом со мной.

— Запугивание моих соседей для того, чтобы разговорить… некоторым образом ведёт к некоторым тенденциям.

— Да брось. Я тебя уверяю, разговорчивость твоей соседки прямо пропорциональна предложенному в дар алкоголю.

— Да, что же ещё? Ах, да. Меня пугают твои приступы заботы. С чего вдруг?

— Нормальное человеческое участие. Только и всего, — пожал плечами он. — Я не виноват в том, что при каждой нашей встрече ты травмируешь ноги.

— Ровно наполовину человеческое?

— Примерно. Ну же, возьми платок и вытри свою голубую кровь с волшебных коленок.

— Завидуй молча, — фыркнула я.

— Хорошо, — рассмеялся оборотень и снова протянул мне платок. — Буду молча.

— Нужен новый повод меня в чем-нибудь обвинить? — глядя на платок, поинтересовалась я. — Ведьмы ведь ничего не делают просто так. Вот возьму, и начнётся: порчу на тебя навела, прокляла потомков до седьмого колена или не знаю…

— Приворожила? — как-то задумчиво хмыкнул он, но через мгновенье тут же принял нарочито серьёзный вид. — На мышиный помёт? Не говори глупостей. Мышиный — слабовато будет.

Значит, всё слышал и видел. В ответ я только пожала плечами и демонстративно отвернулась. Реагировать на его шутку совсем не было настроения. Он снова хмыкнул, сунул платок в карман, но отставать не пожелал:

— И всё же. Струсила? Или пожалела?.. Зря.

— Тебе-то какое дело? — отозвалась я, флегматично глядя перед собой.

— Просто интересно, почему не швырнула какой-нибудь дрянью этой рыжей в ответ. Была бы в своем праве. Ведь могла. И хотела.

— Какая теперь разница?

— Вид у тебя в тот момент был что надо, даже я проникся. Значит, всё-таки струсила?

— Выбери сам, мне плевать, что ты думаешь.

— А рыжая тебя бездарем назвала, почему? — проигнорировав моё предложение, не унимался оборотень.

— Что ты ко мне привязался? Городецкая абсолютно не пострадала. Вся сила при мне, я ни капли на неё не потратила. Никто из нас не человек. Свидетелей, кроме тебя и её подружек (тоже ведьм) нет. Какие у тебя ко мне претензии?

— У меня претензий нет. А вот Дрегович считает иначе, раз бросил тебя здесь одну. Ещё и с коленками такими.

Слова его меня задели. К глазам непроизвольно подступили слёзы от жалости к самой себе.

— Он не бросил, — предательски дрогнувшим голосом возразила я.

— Тогда почему ты плачешь?

— Я не плачу, — шмыгнула носом я и отвернулась, — тебе показалось.

Он на некоторое время замолчал. Мне это было на руку, поскольку я боялась, что разревусь в ответ на любые его слова, обидные или нет. Ян явно видел, чего стоит мне сдерживаться, но облегчить своим уходом моё, и без того плачевное положение, не торопился.

— Хочешь, я тебя домой отвезу? — почти сочувственно спросил он.

Я не стала анализировать, с чего бы вдруг такие интонации могли появиться в сказанном в адрес ведьмы, и только отрицательно мотнула головой. Наверняка послышалось.

— Тогда, мне, пожалуй, пора, — вдруг решил откланяться он, резко поднялся со скамейки и быстро ушёл.

Я даже удивиться не успела. Через минуту я поняла, почему: ко мне стремительно приближался Фёдор.

— Чего этот от тебя хотел? — буркнул он.

Я пожала плечами. Федька переместил взгляд на мои ноги и в ужасе вытаращил на меня глаза:

— Это что, Светка тебя так? У, кобыла рыжая… — процедил он. И сел передо мной на корточки, заглядывая в глаза. — Май, прости, что наорал…

— И ты прости… — шмыгнула носом я. — Что всякую чушь иногда несу…

Совсем скоро, после сдачи последнего зачёта, начнутся каникулы, готовиться к нему было излишним, поэтому я рассудила, что вполне допустимо заняться своими насущными вопросами, связанными с бабушкиной квартирой. Дело в том, что мне все ещё очень трудно было в ней находиться: здесь всё напоминало мне о бабушке и я, едва переступив порог квартиры, впадала в какую-то меланхолию. Федя уже несколько раз заводил со мной разговор о том, что необходимо принять решение: либо переехать сюда, либо продать квартиру или сдать внаём. Но меня не устраивали оба варианта. Прошёл почти год со дня смерти бабушки, и все это время я откладывала решение проблемы или вообще делала вид, что в приципе проблемы не существует.

Сегодня я твёрдо решила взять себя в руки и заняться этим вопросом, так как моё финансовое положение не позволяло такой роскоши — оплачивать две квартиры и дальше, хоть и одну из них напополам с подругой. В любом случае, там нужно сделать для начала уборку.

Взяв с собой необходимые принадлежности и чистяще-моющие средства, мы с Федей отправились к пункту назначения. Он сам вызвался помогать в этом нелёгком деле, но на счет его активного участия в клининговой кампании иллюзий я не питала. Так уж сложилось, что я не люблю готовить, а Федька не умеет класть вещи на место. С этим просто беда. Уборка в его понимании — это процесс включающий в себя распинывание по углам носков, сгребание всевозможного барахла в кучу и методичное запихивание этой кучи в ближайший шкаф (открывать который впоследствии не рекомендуется по причине смертельной опасности из-за немедленного «схода лавины» на голову открывающего). На этой почве наше совместное проживание укрепилось симбиозом: я устранила последствия стихийного бедствия и поддерживаю в жилище порядок, не ворчу по поводу упорной миграции Солженицына из шкафа в туалет, велосипеда и сноуборда, перекрывших узкую тропу коридора, а Федька помогает мне с ужином и не ноет по поводу скудности завтрака, поскольку готовит его себе сам. С уборкой он тот еще помогальщик, но всё же пошел со мной. Потому что знает: мне будет нелегко. Но не физически. Вообще-то Федька классный друг: любит и умеет повеселить себя и других, хотя и любит побесить меня (прям тащится, когда я метаю гром и молнии), но при этом я на него могу рассчитывать в любой ситуации и знаю, что он бросит все свои дела и примчится, попроси я его об этом.

Погода за последнюю неделю, учитывая, что на дворе — весна в зачаточном состоянии, стояла странно-прекрасная: минус три и мягкий невесомый снежок, неторопливо падающий пушистыми хлопьями с неба. Красотища! Снегопад продолжался два дня и вчера пошёл на спад, а сегодня небо радовало нестерпимой синевой и ярким солнышком. Коммунальные службы испытали на себе внеурочную проверку на прочность уборочной техники и собственной боевой готовности. Как показала практика, ни первая, ни последняя этой самой прочностью не отличились.

Мы вышли из машины перед до боли знакомым подъездом, и мое радужное настроение моментально улетучилось.

— Майка! Ну что за кислая мина? Посмотри вокруг, разве можно хандрить? — попытался расшевелить меня друг. — Ух ты, какая перина! Пошли снежных ангелов делать! — он зачерпнул со скамейки горсть снега и, разглядывая ровные крупные кристаллы снежинок, вдруг неожиданно дунул мне ими в лицо. Я едва успела увернуться.

— У тебя детство в заднице заиграло, что ли? — угрюмо пробурчала я, смахивая с носа навязчивые снежинки.

— Давай-давай, сейчас сядешь в сугроб своей, и у тебя заиграет! — радостно пообещал Федька. — Вон там, у лавки — подходящее место, — и ринулся вперёд.