Я киваю, смаргивая слезы с глаз, и дергаю за воротник его рубашки.

— Сними, — бормочу я.

— Глядя на мой пресс, ты почувствуешь себя лучше?

Я рычу на него.

— Сними. Пожалуйста.

Не говоря больше ни слова, он хватается за подол своей рубашки и стягивает её через голову. Я беру её и прижимаю к груди, утыкаясь лицом в его обнаженное плечо. Мне нужно, чтобы он был рядом.

Проходит четыре часа. Они невыносимы, но каким-то образом я их пережила. Когда роды наконец подходят к концу, Глен лежит рядом, крепко меня обнимая. Я впиваюсь ногтями в его предплечья, рыдая. Мэтту пришлось выйти. Кента стоит рядом с доктором и наблюдает.

— Ты так близко, — говорит он. — Ты почти сделала это, любимая.

— Ты отлично справляешься, ласс, — успокаивает меня Глен. — Просто тужься. Остался всего разочек.

Я снова кричу и плачу, когда падаю, утыкаясь лицом в руку Глена.

И вот, наконец, всё кончено. Я лежу в крепких объятиях Глена, потея и тяжело дыша, пока Кента умело перерезает пуповину и передает мне крошечный извивающийся сверток. Мои глаза расширяются, когда я смотрю на раскрасневшееся, сердитое лицо и крошечные розовые кулачки. Я оттягиваю ворот своей свободной футболки, и ребенка осторожно кладут мне на грудь. Всё остальное меркнет, когда я беру её на руки и прикасаюсь к её липкой, мягкой коже, чувствую, как она прижимается ко мне. Любовь вспыхивает внутри меня, захватывая меня целиком.

Медсестра передает Глену несколько полотенец, и он осторожно вытирает ребенка. Кента подходит и накрывает нас теплым одеялом.

— Я позову Мэтта, — тихо говорит он. — Боже, она такая красивая. — Я тупо киваю, глядя в сонные серые глаза моей дочери.

— О, Боже, — выдыхаю я, обращаясь к Глену. — Она выглядит точь-в-точь как ты. Она так же прекрасна, как и ты.

Глен наклоняет голову рядом с моей, касаясь губами крошечных влажных кудряшек дочери.

Я обнимаю её некоторое время, а затем передаю парням, чтобы они понянчились с ней. Мои веки уже тяжелеют, а конечности чувствуют слабость и дрожь. Я хочу свернуться калачиком вокруг своего ребенка и проспать двадцать четыре часа подряд. Я откидываюсь на подушки.

Кента выпрямляется, прекращая целовать свою дочь, и обращает свое внимание на меня.

— Устала, любимая?

Я киваю, всё ещё тяжело дыша. Засыпание после родов стало моей фишкой. Когда у нас родилась Эми, я отключилась, пока она пыталась обнять меня. Мое тело будто, в конце концов, расслабляется, а мозг отключается.

Кента убирает волосы с моего лица, выражение его лица невыносимо нежное.

— Ты очень хорошо справилась.

— Ага, блять, — бормочу я. — Присмотрите за ней. Я вернусь через секунду.

А потом я отключаюсь.

Глава 3

Когда я просыпаюсь, комната почти пуста. Глен сидит в кресле рядом с кроватью, держа в руках крошечный сверток. Я приподнимаюсь на локтях. Должно быть, я отрубилась на несколько часов; за широкими стеклянными окнами уже садится солнце. Красные и оранжевые полосы расчерчивают Лондонское небо, отражаются от зданий и придают коже Глена красивый золотистый оттенок. Он сияет словно ангел. Я молча изучаю его, пока он осторожно, одним пальцем, гладит щечку нашего ребенка. Пока я наблюдаю, он широко зевает, уткнувшись в свое плечо.

— Можешь поспать, — бормочу я.

— У меня сейчас ночное дежурство, — бормочет он. Я не могу удержаться от смеха.

— Вы все такие зануды.

— Дежурство — самый эффективный метод. — Он смотрит на меня. — Блять, ты такая красивая.

Сомневаюсь, что многие таблоиды согласились бы с этим утверждением, учитывая, что я без макияжа, с грязными волосами и в помятой одежде, но я знаю, что он говорит не о том, как я выгляжу.

Я слабо улыбаюсь ему.

— Где остальные?

— Кента понял, что мы забыли взять тебе запасную одежду, поэтому он поехал домой, чтобы привезти что-нибудь. А Мэтт пошел за едой.

Я фыркаю.

— Вы вспомнили про крем для сосков, но не про одежду?

— Мы нервничали. — Он протягивает руку и поглаживает меня по щеке. — Никто из нас не может мыслить здраво, когда тебе больно.

Я судорожно сглатываю и раскрываю объятия.

— Дай мне малышку.

Он усмехается, передавая её мне. Я беру крошечную новорожденную девочку на руки. Она мирно спит, её крошечный розовый ротик слегка приоткрыт. Я вздыхаю, купаясь в теплом счастье, пронизывающем меня.

— И сам иди сюда, — бормочу я.

На этот раз он смеется ещё громче. Я приподнимаюсь с подушек, морщась, и позволяю Глену вместить свое гигантское тело между мной и кроватью. Когда я бронировала одиночную палату, я попросила очень широкую кровать, чтобы мои огромные мужья могли обниматься со мной. Когда в больнице сказали, что у них нет свободных кроватей такого типа, я купила им ещё десять. Чему они были очень рады.

Так что, возможно, я всё ещё немного дива. Если мне нужно потратить сорок тысяч, чтобы получить послеродовые объятия, да поможет мне Бог, я это сделаю.

Глен осторожно заключает меня в объятия, зарываясь носом в мои волосы. Мы оба смотрим сверху вниз на нашу крошечную дочь, мягко дышащую в мягком вечернем свете.

— Она такая тихая, — бормочет он.

— Какой отец, такая и дочь. Эта черта уж точно досталась ей не от меня, — фыркаю я. — Иисусе, ты помнишь Деймона? Он ревел на всю больницу. Крикун, прямо как его отец.

— Она идеальна, — говорит он глубоким сонным голосом. Он прижимается поцелуем к моей шее. — Спасибо тебе за неё.

— Ты участвовал в зачатии, насколько я помню. С большим энтузиазмом.

— Ты проделала всю работу, — отмечает он, прикасаясь костяшками пальцев к крошечной, мягкой щечке малышки.

— Чертовски верно. — Я кладу голову ему на плечо. — Теперь ваша очередь. Подгузники. Полночные кормления. Отрыжки. Это всё на вас, ребята. С меня хватит. Я занимаюсь только веселой работой.

— Конечно, ласс, — трется он губами о мой висок. — Я… придумал имя. Пока ты спала.

— Хм? — Имена для всех наших детей я позволяла выбирать их биологическому отцу. Мы с Гленом обсуждали, как назвать нашу дочь, но так ничего и не выбрали.

Глен обхватывает её крошечную головку своей огромной ладонью. Его большой палец размером с половину её лица.

— Дав, — мягко говорит он. — Как символ мира^[98].

Я поднимаю на него глаза.

— Мирная жизнь? Мы? — Учитывая папарацци, таблоиды и работу парней, это не совсем то слово, которое я бы использовала для описания нашей жизни.

Он колеблется.

— После отставки, я присоединился к «Ангелам», потому что мне было насрать на то, умру я или нет. Я уже прошел через ад. Я подумал, что со всем моим багажом и этим, — он проводит рукой по лицу, — у меня никогда не будет нормальной, счастливой семейной жизни. Поэтому вместо того, чтобы пытаться создать её, я использовал свою жизнь для того, чтобы обеспечить другим людям безопасность и счастье.

В моем горле встает комок.

— Глен…

Он качает головой.

— Но больше я этого не хочу. Я не хочу опасности, насилия, сражений. Я просто хочу мира. Я хочу, чтобы мы все были в безопасности. Я готов к этому.

Слезы обжигают мне глаза.

Глен плохо воспринимает мое молчание, его щеки краснеют.

— Это слишком странно?

— Я знаменитость. Мы могли бы назвать нашего ребенка Эппл, Мэйфлауэр или Тропикана, и никто бы и глазом не моргнул. — Я ещё раз вдыхаю теплый детский запах Дав и целую её мягкие, пушистые кудряшки. — Думаю, что «Дав» — прекрасный выбор. Думаю, что ты прекрасен. Всё прекрасно, чудесно и идеально.

Видеть улыбку, которая появляется на его лице, всё равно что наблюдать за рассветом.

— Я люблю тебя, — шепчу я, и он притягивает меня для поцелуя.

Раздается легкий стук в дверь, и мы отстраняемся друг от друга.

— Войдите, — кричу я.

Дверь распахивается, и Мэтт заходит в комнату, держа в руках шуршащий пластиковый пакет. За ним идет Кента, ведя Эми и Деймона за руки. Они оба в пижамах, поверх которых наброшены куртки.