— Почему? — повторяет она, прерывая меня.

Я бормочу:

— Потому что…

Потому что сама мысль о том, что она любит меня, смехотворна. Это не «Красавица и чертово Чудовище», это реальная жизнь. Брайар не моя девушка; она совершенно недосягаемая знаменитая актриса, которой нравится трахаться со своими телохранителями. Вот и всё.

— Потому что ты считаешь, что твое лицо — источник всех проблем, — заканчивает она за меня. — Мне надоело это, Глен, я устала от того, что ты ведешь себя так, будто меня недостоин, только из-за какого-то чертового шрама! Мне надоело, что ты прячешься от фотографов, чтобы сохранить мой имидж. Мне надоело, что ты прячешь свое лицо от меня. Я обожаю твое лицо! Я так люблю его! Я хочу видеть его каждый день до конца своей жизни! — Её грудь сотрясается от рыданий. Я едва могу дышать. — Я думала, что ты, возможно, погиб, когда взорвались бомбы. Думаешь, мне было бы не так больно из-за твоих шрамов?

— Это не так… — протестую я.

Она пропускает мои слова мимо ушей.

— Это именно так. Ты думаешь, что значишь меньше меня. — Она протягивает руку и касается моей щеки, и мне приходится бороться с желанием отстраниться. Ее губы поджимаются. — Эти шрамы не делают тебя менее значимым по сравнению с любым другим мужчиной. Если уж на то пошло, они показывают, насколько ты лучше большинства людей. Ты — один из лучших людей, которых я когда-либо встречала. И, может быть, это эгоистично, но именно поэтому я хочу тебя только для себя.

Я делаю глубокий вдох, пытаясь успокоить свои мысли.

— Дело не только в шрамах. Это… — Я облизываю губы. Я не силен в словах. Я не знаю, как правильно выразиться. — Ты очень хорошая. И красивая. И нежная. — Она прищуривается от моих слов. Дерьмо. — Это не оскорбление, — отступаю я. — Я просто имею в виду… после службы в армии все гражданские кажутся нежными. И мягкими. Те вещи, что я помню, те места, где я был… они ожесточили меня. То дерьмо, которое я видел, кажется слишком темным и грязным для кого-то настолько нормального. Мне не так плохо, как Мэтту, но кошмары всё ещё снятся. Воспоминания преследуют меня. Я чувствую, что есть такая часть меня, которую нужно держать от тебя подальше. Там слишком темно. А тебе эта темнота не нужна.

— О, Глен, — мягко говорит она. Теплая рука касается моего лица. Я закрываю глаза. Она понимает меня. — Ты же понимаешь, что всё, что ты только что сказал, полная чушь, да?

Я давлюсь собственной слюной.

Она качает головой.

— Я имею в виду, что понимаю это. Действительно. Я не хочу унизить твои чувства или что-то в этом роде. Но… твои мысли — чушь собачья. Они ошибочны. Они путают тебя. — Она проводит пальцем по моей скуле. — Я не хорошая, не чистая, не нежная, а ты не испорченный, не грязный, не жестокий. Ты прошел через ад. И ты прав: я никогда по-настоящему не пойму всё то, через что тебе пришлось пройти. — Она проводит рукой по моей щеке. — Но это не значит, что мы не можем быть вместе. Это не значит, что я не могу любить тебя.

Позади нас слышится покашливание.

— Мэм? — напоминает о себе хирург. — Если Вам не нужны мои услуги, я найду им применение в другом месте.

Брайар не отводит от меня взгляда, её голубые глаза умоляют.

— Ладно, — говорю я ей. — Ладно. Я тебе верю. Я… тоже тебя люблю.

Она дрожит всем телом и прижимается ко мне в поцелуе.

— Ладно, — бормочет она. — Простите. Вы можете приступать.

Хирург вкалывает ей обезболивающее, и я держу её за руку, пока он методично накладывает швы на её лицо. Она сжимает мою руку почти до хруста, но, когда я смотрю в её глаза, то понимаю, что это совсем не из-за боли.

Глава 51

Брайар

Другие «Ангелы» присоединяются к нам, когда полицейские допрашивают меня в одиночной палате. Это невыносимо. Медсестры постоянно прерывают нас, чтобы потыкать в меня иглами или проверить жизненные показатели, а Мэтт и Глен не перестают рычать на офицеров за то, что они «оказывают на меня сильное давление». Это сводит меня с ума. Мне нужно поговорить с полицией, и чем скорее я закончу, тем скорее смогу попасть домой, но они оба ведут себя так, словно я могу сорваться в любой момент.

В конце концов, я отсылаю обоих, пока не воспользовалась против них шокером или скальпелем, и остаюсь с Кентой. Он сидит в кресле напротив, наблюдая за мной темными глазами. Позволяя мне делать то, что нужно. Веря, что я достаточно сильна для этого. Когда я протягиваю руку, он подходит, берет её и начинает массировать мне пальцы, пока я вяло рассказываю полиции обо всем, что произошло. Я чувствую себя чуждо и отстраненно словно кто-то другой управляет моим телом, а я просто наблюдаю за этим.

Наконец, меня выписывают из больницы с обезболивающими, местным антибиотиком и диагнозом «две поверхностные рваные раны и симптомы психологического шока». Врачи пытались оставить меня для наблюдений на ночь, что глупо, поскольку они фактически признали, что единственное, что со мной не так, это пара порезов и приступ тревожности. Мне пришлось проявить настойчивость, но в конце концов меня отпустили.

Мы возвращаемся в отель в тишине. Мы с Гленом сидим на заднем сиденье, его рука крепко обхватывает меня за плечи. Кента ведет машину, а Мэтт сидит на переднем пассажирском сиденье, застыв и уставившись на дорогу прямо перед собой. Он не сказал мне ни слова с тех пор, как набросился на меня в хижине. Он даже не взглянул мне в глаза. Он полностью игнорирует меня. Видимо, я недостаточно сегодня настрадалась.

Когда мы входим в фойе отеля, на нас бросают множество странных взглядов. Я не удивлена. Мы все в грязи и крови. Под пиджаком Глена на мне больничный халат. Белая рубашка Мэтта полностью в крови. Он выглядит так, словно кого-то убил.

Мы возвращаемся в номер, и я, как зомби, ковыляю в ванную. Я писаю, мою руки, встаю и рассматриваю себя в зеркале над раковиной. Под резким флуоресцентным освещением мое отражение выглядит суровым. Потрепанным. Мое лицо сплошь в тенях и бликах, словно маска. Я изучаю свое выражение лица в поисках любого проявления жизни, любой искры эмоций, но ничего не нахожу.

Я не знаю, что чувствую, и это меня пугает. Я должна плакать. Или паниковать. Или испытывать облегчение. Или злость. Я должна испытывать хоть какие-нибудь эмоции, но их нет. Только оцепенение и усталость. Настолько сильная, что не могу стоять.

Я медленно опускаюсь на коврик. Мягкий голубой материал оказался пушистым и комфортным, поэтому я осторожно ложусь и закрываю глаза. Такое чувство, что гравитация тянет меня вниз. Я знаю, что мне следует встать и помыться, но не могу.

Не могу.

Не думаю, что сейчас вообще на что-то способна. Я опустошена.

Я только начинаю погружаться в сон, когда слышу стук в дверь.

— Брайар? — говорит Глен со своим низким, раскатистым шотландским акцентом. — С тобой там всё в порядке?

Я открываю рот, но мне слишком тяжело двигаться. Я слышу, как открывается дверь, затем Глен резко втягивает воздух.

— Брайар? — В его голосе звучит ужас. Чувство вины охватывает меня. Он подходит ближе, опускаясь на колени рядом со мной. — Дерьмо, ты что, упала? У тебя закружилась голова? О Боже, детка, нам нужно отвезти тебя обратно в больницу…

— Нет. Я в порядке, — бормочу я.

— Да? — Он убирает прядь волос с моего лица, его взгляд смягчается. — У тебя была очередная паническая атака, любимая?

Я качаю головой.

— Я просто… — Я пытаюсь придумать причину, по которой лежу на полу. — Не могу?

— Не можешь чего?

— Всего. Я действительно устала.

Он издает тихий звук.

— Ладно. Всё в порядке. Тебе не нужно ничего делать. Вот так вот. — Большие руки поднимают меня, подхватывая под мышки, чтобы не коснуться бока. Глен осторожно сажает меня на край ванны, затем принимается снимать больничный халат. Я смотрю, как он обнажает мою окровавленную кожу.