— Ладно. Подумайте о принцессе Ди^[60]. Мой пиар-менеджер решил, что я всегда должна быть одета в белые или розовые платья. Минимум макияжа. Мне не разрешали ходить на вечеринки или постить в социальных сетях. Мне было полностью запрещено делать селфи, независимо от обстоятельств. Меня поощряли заниматься благотворительностью. Это, по крайней мере, осталось при мне. — Я смотрю на свой напиток. — В течение многих лет все знали меня именно такой. Хорошей девочкой. И я нравилась людям. Я была одной из самых популярных детей-актеров в индустрии. Когда мне исполнилось восемнадцать, у меня была отличная карьера. А потом Том Петти всё испортил, сказав всему миру, что я ему изменила.

— Ты же этого не делала? — спрашивает Глен.

— Мы даже никогда не встречались. Он был моим другом. Моим единственным другом, на самом деле. Мы познакомились на съемках «Голливудского Дома», и он был таким же, как я. Британским ребенком, которого вырвали из средней школы и забросили в Голливуд. Я думаю, мы как бы вцепились друг в друга, и пресса предположила, что мы были вместе. Но мы никогда не встречались. — Я рассматриваю свои ногти. — Когда мне было шестнадцать, я пошла на свидание с этим парнем. Папарацци преследовали нас по всему городу и засняли, как мы целуемся. Это был мой первый настоящий поцелуй вне кадра, и я была так взволнована, что хотела рассказать об этом Тому на следующий же день.

К моему животу подкатывает тошнота, и я ставлю бокал с вином на столик. Я так давно об этом не вспоминала. Я почти забыла, как это больно.

— На следующее утро я проснулась от всех этих заголовков. Томас Петти убит горем после скандала с изменой Брайар Сэйнт. Том публично заявил, что мы встречались последние два года, а я поцеловала другого парня за его спиной. Меня выпотрошили в прессе. Я пришла к нему домой и умоляла его просто сказать всем правду, но он отказывался видеть меня.

— Дерьмо, — бормочет Глен.

Я поджимаю губы.

— Это был отличный пиар-ход с его стороны. Он превратился из обычного ребенка-актера в бедного, отвергнутого любовника. Он месяцами ходил перед папарацци, выглядя таким удрученным и чуть ли не плачущим. Что, конечно, означало, что люди стали ненавидеть меня ещё больше.

— Всё было так плохо? — спрашивает Мэтт.

Я делаю глубокий вдох.

— Ужасно. Фанаты были так возмущены, что начали бойкотировать шоу. Совет директоров выгнал меня из проекта, потому что я сильно влияла на просмотры. «Голливудский дом» был моей жизнью. Я знала актеров лучше, чем свою собственную семью. Но всё это не имело значения. — Я пожимаю плечами. — И вот так родилась Злая Западная Сучка. Не имело значения, что я говорю правду. Все меня ненавидели.

— Должно быть, это было пугающе, — тихо говорит Кента.

Я невесело смеюсь.

— Мне никогда в жизни не было так страшно. Я была ребенком, и мне казалось, что весь мир отвернулся от меня. Люди, которые раньше были моими поклонниками, стали присылать мне смертельные угрозы. Я всё делала неправильно: если меня фотографировали стоящей рядом с мужчиной, значит я шлюха. Если выглядела расстроенной на публике, значит я пыталась вызвать сочувствие. Если игнорировала папарацци, значит я была заносчивой сукой, которая думала, что она лучше всех остальных. Мне хотелось исчезнуть с лица Земли.

— И как ты поступила? — спрашивает Мэтт низким голосом.

Я вздыхаю, делая ещё один глоток вина.

— Я исчезла. Купила дом в Девоне^[61] и много лет жила там одна. Делала все свои покупки онлайн, ела еду навынос и отказывалась кого-либо видеть.

Я тереблю пайетку на своем платье.

— В течение нескольких лет я была по-настоящему подавлена. Я просто не видела смысла в существовании. Я не могла выйти из своего дома без того, чтобы не подвергнуться словесным оскорблениям со стороны незнакомцев и преследованиям в прессе. Я поняла, что у меня никогда не было настоящих друзей, или партнеров, или семьи. Все так сильно меня ненавидели. Моя жизнь уже была кончена, так в чем же был смысл?

Я удивляюсь, когда слеза скатывается по моему лицу и падает на светлую ткань моего платья. Я высвобождаю свою руку из руки Кенты и скрещиваю из на груди, сворачиваясь калачиком. Кто-то протягивает мне салфетку.

— Спасибо. — Я вытираю лицо. — Да. То были действительно мрачные годы. Потом, когда мне было двадцать, я смотрела фильм, и на экране появился Том. Я погуглила его и была потрясена тем, насколько он был успешен. У него все было так хорошо. Фильмы, брендовые контракты, музыка. Ради бога, у него была своя линия парфюма. И в моем мозгу будто щелкнул переключатель. Мне больше не было грустно, я просто была очень, очень зла. — Я стискиваю зубы. — Он был тем, кто солгал. Он должен был быть наказан, а не я. Я так скучала по актерству. Так что я решила, что достаточно хандрила. Я хотела попытаться вернуться в индустрию.

Глен усаживается удобнее, но никто ничего не говорит.

— Я решила, что вместо того, чтобы пытаться исправить свою репутацию, я начну ей соответствовать. Если люди хотели, чтобы я была сукой, прекрасно. Я буду сукой. Я вернулась в ЛА. Снова начала получать работу. — Я ухмыляюсь. — На самое первое прослушивание я вообще-то пошла в свою старую студию. Они ожидали увидеть того же раненого олененка, каким я была перед исчезновением. Мышь, которая просто хотела понравиться и быть принятой ими. А вместо этого они получили меня, — тычу я большим пальцем себе в грудь. — Очевидно, что я не получила работу. Но я покинула ту комнату, чувствуя себя… львицей.

Я делаю ещё один глоток вина, болтая золотистую жидкость в бокале.

— Так забавно. Раньше я так боялась, что люди подумают, что я злая, или заносчивая, или грубая. Теперь, если уж на то пошло, я боюсь, что люди подумают, что я милая. Я сильнее, когда никому не нравлюсь. Я в безопасности, когда веду себя как стерва.

— Однако ты не такая, — тихо говорит Кента.

Я поднимаю на него взгляд.

— Хм?

— Ты не груба, не заносчива, или что-то в этом роде. Внутри ты всё тот же милый ребенок. — Он снова берет меня за руку. — Ты много занимаешься благотворительностью. Ты заботишься о людях. Ты заботишься о нас. Эта доброта всё ещё внутри тебя.

— Знаю, — говорю я. — В том-то и дело. Если я выйду на публику и буду самой собой, а потом все решат, что они меня ненавидят — что я буду делать? Терапия может сделать не так уж много. Но сейчас? — Я машу рукой на свое лицо. — Я играю определенную роль. Стервозной дивы. Они критикуют не настоящую меня, а только мои действия. И с этим, черт возьми, намного легче справиться.

— Ты сделала всё это, чтобы защитить себя, — понимает он. — Ты не хотела становится грубой. Ты просто хотела уберечь свою добрую часть от всех остальных.

— Думаю, ты прав, да. — Я наклоняюсь вперед, огонь внезапно вспыхивает в моем животе. — И знаете, что ещё? Теперь люди слушают меня. Они знают, что я не тряпка. Они знают, что если оскорбят меня, я не буду держать рот на замке. — Я смотрю на Мэтта. — Как-то ты спросил меня, почему я пыталась разрушить жизнь этого подонка Марио Васкеса только лишь потому, что он мне не нравился. Правда в том, что ко мне каждый день обращаются люди, которые говорят, что кто-то влиятельный в индустрии оскорбил их, или обманул их на деньги, или сексуально домогался их, и они не могут ничего сказать, не став мишенью. Но я могу говорить что хочу и сколько хочу без последствий. Я живу вне этих игр за власть, в которые вынужден играть остальной Голливуд. Люди боятся меня, и правильно, блять, делают.

— Я думаю, ты самая сильная женщина, которую я когда-либо встречал, — тихо говорит Глен.

Я смотрю на него, затем киваю.

— Спасибо. — Я прочищаю горло, хватаю свое вино и допиваю его одним большим глотком. Со стуком я ставлю бокал на кофейный столик и перевожу взгляд с одного на другого. — Ладно. Хватит моей трагической истории. Вы, ребята, хотите праздничную групповушку?