Он раскрыл книгу и прочитал: «У всякого человека есть что вспомнить, но у человека бездарного ничего не отпечатлелось. Бездарному все ни к чему, все мимо носу прошло. На! Пожалуйста! Почитай ее!».

Я взял и, перелистывая, стал читать: «Все, что ты видел, все, что ты делал, что переживал, во что вникал, над чем радовался или скорбел, все это, как некие, неиждиваемые дрожди, остается в тебе. Ежедневная твоя жизнь должна быть и есть творчество (твои думы, твоя работа, отношения с людьми, разговоры с ними…)».

«… У человека должно быть сокровище внутри себя, должна быть внутренняя сила, собственное богатство. Человек должен светить из себя».

«… Душа человеческая есть вещь непреходящая, нестареющая».

Должен признаться, некоторые книги я читаю с трудом, себя приневоливая. А эту проглотил.

В следующий раз, узнав о том, что я интересуюсь А.И. Солжени¬цыным (я читал тогда книгу «Один день Ивана Денисовича), Виктор Кириллович принес мне книгу под заголовком «В споре со временем», написанную в 1969–1974 годах первой женой Александра Исаевича — Н. Решетовской. В то время книга была запрещенной. А теперь днем с огнем не сыщешь. Рассказывалось в ней про их совместную жизнь: до войны, в войну, когда Солженицына арестовали, как отбывал он срок, как она к нему ездила в лагерь на свидания, привозила передачки. Как он освободился, как писал книгу «Один день Ивана Денисовича». И еще очень много чего интересного. Эта книга была настолько изумительно талантливо написана, что я не вытерпел и написал письмо-благодарность этой уже одинокой женщине и отослал в Москву, в Союз писателей, с тем, чтобы кто-то из членов той организации переслал письмо Н. Решетовской, поскольку мне ее адрес не был известен.

Узнав об этом, Виктор Кириллович не на шутку забеспокоился. Та книга была издана нелегальным образом — всего в ста экземплярах. И все повторял: «Ну, братка, считай, что мы оба с тобой погорели!». Но страшного не случилось. Письмо мне вернули небрежно надорванным и не заклеенным. С надписью на конверте: «Н. Решетовская членом Союза писателей не является» и т. д. Когда Кумакшев прочитал письмо и убедился, что я его вообще не упомянул, с облегчением вздохнул и уже радостно проговорил: «Ты, однако, старик, можешь быть хорошим конспиратором».

Еще в «доперестроечное» время я написал удачный рассказ о пьянице и воре Лешке Копченове, Виктор Кириллович прочитал его и, похвалив, сказал: «Я этот рассказ захвачу в Москву и опубликую в журнале «Юность». У меня там хорошо знакомый редактор, мы с ним учились вместе в Литинституте». Кумакшев даже написал на своем пятом по счету сборнике стихов «Середина апреля», подаренном мне, такие слова: «Евгению Молостову с неизменной верой в его талантливую душу и с надеждой увидеть не только опубликованные его стихи, но и прозу». 25.01.1982 г. К сожалению, тот рассказ затерялся.

Когда я по семейным обстоятельствам сменил место жительства, встречаться с Виктором Кирилловичем пришлось реже, но все равно он очень интересовался мной и был предельно строг к моему неписанию стихов. Он всегда старался, как будто между прочим, подковырнуть меня этим. Был такой случай. Встретились мы с ним на улице Свердлова (ныне Большой Покровке). Будучи рабкором и инспектором общественной приемной, я выходил из редакции «Горьковского рабочего». Он спросил: «Куда путь держим?». Я с гордостью заявил, как представитель рабочего класса с двумя удостоверениями на руках: «По поручению редакции иду с письмом-жалобой рабочих Автозавода разбираться в конфликтной ситуации!». «Ну-ну, распыляемся, значит», — промолвил он. У меня, помню, тогда к этому конфликту сразу весь пыл пропал.

Я знал процветающую бюрократию на заводах, и мне хотелось вступиться за рабочих, своими статьями хоть в какой-то степени защитить их. Но дежурства в «приемной» и бесконечные разбирательства в подобных ситуациях у меня действительно занимали немало времени. И мне надолго запомнилось замечание Кумакшева.

Когда он собирал мой первый сборник стихов, кстати, он сам ему и название дал — «Утро в деревне», радовался ему не меньше, чем я. И говорил: «Насчет того, что ты поздно издаешься, — не беспокойся! Поэт-декабрист (он назвал его имя) тоже поздно начал печататься!». А затем на своем последнем сборнике «Вечерний разговор» написал: «Евгению Молостову в честь его первой книжки, которая будет!». 7.06.1996 г.

Виктор Кириллович очень сожалел, что не мог из-за болезни присутствовать на обсуждении моего сборника в Союзе писателей. Когда я ему рассказал, как там мои стихи некоторые «товарищи» уж очень с большим усердием критиковали, он с усмешкой тихо произнес: «Закон джунглей».

Он никогда не давал меня в обиду. С Борисом Пильником у них не раз возникал спор из-за меня. В 1974 году, 16-го апреля, в зрительном зале Дома ученых (ул. Октябрьская, 25) состоялся весенний турнир молодых поэтов, более из студенческой среды, на котором довелось стихи читать и мне. На пригласительном билете было написано: «Каждый желающий принять участие в непосредственной борьбе, должен подготовить к дню конкурса два стихотворения (не более 50 строк каждое) на заданные темы: «Мой город» и «О творчестве».

Я здесь приведу несколько строк из одного своего стихотворения:

Поэта, вызвавшего больший интерес, ждала награда — метровая афиша, подписанная поэтами-мэтрами: Пильником, Кумакшевым, Бараховичем и другими, которые входили в комиссию-жюри. Тогда возник вопрос, кого наградить. Кумакшев предлагал меня, Пильник — другого поэта. (Спор, естественно, шел за кулисами). И все-таки, по настоянию Кумакшева, эту афишу вручили мне.

18 сентября 2003 года в Доме ученых состоялся поэтический вечер, приуроченный к 100-летию Бориса Ефимовича Пильника. Афиша висела там на стенде рядом с другими реликвиями, связанными с памятью поэта.

Виктора Кирилловича никакими ценностями нельзя было подкупить, если он не видел в человеке, что называется, искры Божьей. Видимо, он своей зоркостью видел во мне больше того, что замечали другие.

Первое время я его называл Виктором Кирилловичем, хотя он был всего-то на один год старше меня, на что он мне однажды полушутя, полусерьезно заявил: «Ты чего меня зовешь по имени-отчеству? Я тебе что? Премьер-министр, что ли?». С тех пор я стал его называть просто — Виктором.

При очередной встрече Виктор Кириллович поинтересовался у меня: «Я гляжу что-то у тебя сегодня настроение плоховато?». «Мысли какие-то нехорошие лезут в голову, — ответил я ему. — На душе как-то тягостно». «И в чем же заключается тягость твоя душевная, доложи-ка мне?». Тут я начал ему объяснять: «Вот я умру и ведь больше никогда, никогда не возвращусь на эту землю. И чем я больше об этом думаю, тем страшнее становится мне. Ведь никогда, никогда я больше, понимаешь, никогда не увижу этот мир, который мне до боли душевной дорог. Спрашивается, для чего же я рождался на этот свет и жил, чтобы умереть. И все? Строки поэта Василия Федорова меня не устраивают: «Ты не дивись, что ты умрешь. Дивись тому, что ты живешь!».

Виктор Кириллович мне на это с таким равнодушием ответил, что меня поразило: «Ты рожден на этот свет и живешь, чтобы оставить после себя потомство! Это, во-первых. И, во-вторых, оставить хоть что-нибудь, хоть капельку из своих трудов праведных. Полезного, нужного людям. Я понимаю, для этого нас создал Бог. А о том, что тебе страшно, — не думай. Гляди на вещи просто. А то так себя и в могилу загонишь».

И тут я ему пооткровенничал: «Виктор, я и вправду, наверное, умру скоро». «Нет, я вперед тебя умру». «Нет, Виктор, я умру вперед тебя». «Нет, нет, — начал пояснять он мне, — у меня была серьезная операция, я вперед тебя умру». «Я тебе говорю, что я вперед тебя умру, — не унимался я. — Мне и сны стали страшные сниться, и сердце начало барахлить». «Ну, ладно, — усмехаясь, согласился он, — пускай вначале ты, потом я, — только от этого все равно белый свет не изменится». Должен заметить, что Виктор Кириллович, уже больной, в своей квартире при супруге Галине Даниловне о смерти рассуждал просто, как о переходе в другой мир.