Для меня Кумакшев — поэт был тогда уже вроде духовного учителя. Я знал, что он терпеть не мог пошлые слова. А хорошие ценил. У него даже есть стихи «О словах».
Слова, как люди:
В каждом — душа,
У каждого — свое лицо.
Или:
Хорошие слова не бойтесь повторять,
Пусть мягкими мы выглядим за это.
Ведь повторять их — значит одобрять
Друзей и собеседников приветом.
В одном из своих стихотворений поэт Кумакшев объясняет прозаику значение «слова» в поэзии:
… А слово
В благородной наготе
Должно сверкать редчайшим самородком,
Что у тебя в печатном, брат, листе,
У нас — в стихотворении коротком.
Как-то, тоже летом, Виктор Кириллович был в деревне со мной на похоронах моего родственника дяди Коли. На кладбище, в бывшем колхозном яблоневом саду, нас застал дождь, когда мы зарывали могилу. Но он быстро прекратился. На небе опять заиграло солнце. На деревьях засверкала листва. В палисадниках заблагоухали цветы. Старые люди заговорили, что, если дождь прошел, значит это хорошо. Бог смыл грехи с умершего. Народу собралось очень много, поминки делали прямо на улице, на скоро сшитых скамьях и столах. Всех угощали вином. После обеда мужики, отойдя в сторону, присели покурить. Разговаривали о разном. О дяде Коле, который больше не вернется на эту землю, про будущий урожай и о собаках. Поскольку Виктор Кириллович большой любитель собак, он в этом разговоре принимал активное участие. Общение с деревенскими мужиками приносило ему удовольствие. Он потом даже с какой-то гордостью вспоминал: «А ваши мужики меня сразу приняли». Помню, и мужики меня спрашивали о нем: «Как поживает наш поэт Кумакшев?».
Один раз у меня на квартире собрались Иван Борькин, Николай Захаров и Володя Смирнов. Я их надоумил: «Пойдемте в гости к Кумакшеву!». «А как без приглашения-то?». «Да так, придем, и все». Пришли. Сам хозяин нас пригласил в свой рабочий кабинет. Сначала все не знали, с чего начать. Потом освоились. Стали читать стихи. Кумакшев раскритиковал Николая Захарова за его имажинизм в стихах. Даже потом написал статью об этом в «Ленинской смене». С большой любовью и гордостью он вспоминал своего учителя — поэта Илью Сельвинского. Прочитал ему посвященные стихи. Среди нескольких своих я прочитал:
… Полны тайной любви и привета,
Из души моей рвутся слова,
Точно летом к желанному свету
Сквозь асфальт молодая трава.
После выпили, и Виктор Кириллович, опьянев, все обнимал нас и целовал. Я ему, смеясь, процитировал есенинскую строку: «И никого, ни капли не спросив, как пьяный друг ты лезешь целоваться». Кумакшев на это, широко и довольно улыбаясь, ответил: «Братцы мои, вы не представляете себе, как я вас всех люблю!». Чуть расстались. Вскоре нашу встречу Виктор Кириллович выразил в стихотворении «Поэзия».
Считаясь полковым поэтом,
Имел я допуск в тайны душ:
По части рифмы
За советом
Ко мне шли парни —
Юный муж,
Что горд солидностью своею.
И подозрительный жених…
Все,
Разговаривая с «нею»,
Переходили вдруг на стих.
Ружейным маслом пахли строчки
И нежностью,
Она плыла
Сквозь восклицания и точки,
В ней чистота весенней почки
И целомудренность была.
Коряво?
Да, порой коряво.
И зарифмованно едва.
Зато естественно, как травы,
Росли душевные слова!
Они дышали вешним ветром.
Мир нежностью могли обвить!
А я хранивший важность «МЭТРА»,
Тайком завидовал любви.
В другой раз, сидя у Кумакшева, я ему прочитал песню «Журавли».
Здесь под небом чужим
Я, как гость нежеланный…
И стихотворение Александра Николаевича Вертинского, вычитанное мной из одного журнала, когда еще Вертинский жил в эмиграции:
… Лишь живется плохо
Зверю да поэту,
Потому что нету
Родины у нас.
И похвалился Виктору Кирилловичу, что купил две пластинки: одну, где читают свои стихи Маяковский и Есенин, другую, где поет свои песни Вертинский. Кумакшев встрепенулся, достал пластинку с песнями Вертинского и, как мальчишка, блестя от радости глазами, сказал: «Я тоже ее приобрел». И начал крутить все подряд.
… Я знаю, даже кораблям
Необходима пристань.
Но не таким, как мы! Не нам!
Бродягам и артистам…
Затем:
Доченьки, доченьки, доченьки мои.
Где ж вы, мои ноченьки, где ж вы, соловьи.
Кумакшев слушал Вертинского с особым вниманием. Чувствовалось, что ему нравилась даже картавость певца.
Одно время я занимался (кроме кенарей, попугаев, черепах, белок и прочей живности) цветами — кактусами. Когда у меня расцвел очередной кактус (мамелярия), я его показал Виктору Кирилловичу и сказал: «Посмотри, как великолепно расцвел мой кактус!». Сам кактус маленький, но он выпустил длинную под тридцать сантиметров стрелу-ножку, и на ней расположен был сам бархатный цветок нескольких полутонов нежных и красивых. «Ты бы знал, — сказал я тогда Кумакшеву, — как долго мне пришлось ждать этого цветения».
Вскоре в Люкинском сборнике стихов на первых страницах я читаю статью В. Кумакшева, в которой такие слова: «… столь высокого признания Александру Ивановичу Люкину пришлось ждать долго и терпеливо, как ждут цветения кактуса».
Виктор Кириллович не раз говорил: «Некоторые поэты разъезжают по командировкам, чтобы набраться впечатлений для написания стихов, но это необязательно. Темы для стихов преследуют нас на каждом шагу, только относись повнимательнее к жизни и природе».
«Мне нравится в тебе такая черта, — обратился он однажды ко мне, — что любой, обыкновенный случай рассказываешь поэтизировано. Ты любишь сияние солнца, землю, траву, росу, цветы». Я его тогда прервал: «Мою поэтизированость некоторые воспринимают с иронией. Когда рассказываю случаи, со мной произошедшие в жизни, считают за выдумку». «Вот-вот. Я даю тебе книгу Бориса Шергина, самобытного поэта-сказочника, который тоже очень любил природу, наблюдал за ней и записывал. В ней и про таких есть, про которых ты говоришь».
