В нашем детстве у кого была злая собака — много значило. Мальчишки хвалились этим. Что характерно, я сам всегда выбирал щенят и самый первый, а не то, что оставалось после всех. И все равно у друзей были злые, а у меня — нет. Сатурн был таким же. Я уже был женатым и однажды с досады как-то сказал жене: «Ну, что у нас за собаки, кто бы ни позвал их, ко всем ластятся». Но она меня успокоила: «Не всем же собакам быть злобными! Главное, что они умные!». Один раз зимой я шел вдоль деревни. Сбоку бежал Сатурн. Увидев у него что-то в зубах, я сказал: «Ты чего подобрал? Ну-ка брось!». Оказалось, это моя оброненная перчатка. Пришлось погладить его, как бы извиняясь.

Однажды мы с супругой отдыхали в Анапе в доме отдыха «Витязево». В одном дачном домике с нами жила женщина-сибирячка. Она всегда, выходя из столовой, выносила угощение собакам, жившим во дворе. Соседи ее как-то спросили: «За что Вы так любите собак?». «За их верность, — ответила она. — Собака человека не предаст. А человек собаку — может!». И я вспомнил случай, происшедший у нас в Горьком, в Кузнечихинском микрорайоне. Там поссорились двое мужчин с женщиной. У нее была небольшая очень ласковая собачка. И, чтобы отомстить женщине, они поймали ее собачку, завязали в мешок и бросили в грязную речку Рахму. Это были не бандиты, а обыкновенные обыватели. Люди, которые жили рядом с нами, растили детей. А на работе их фото, может быть, висело на Доске почета. С тех пор я стал переживать за наивную собачью доверчивость к людям. Нередко вспоминаю четверостишие Марии Сухоруковой, нижегородской поэтессы: «Звери чуют, кто их любит. Нету в этом их мудрей. Кто есть звери, а кто люди — вы спросите у зверей!».

У нас на работе тоже были собаки. Дружок и Малыш. И о каждом хоть поэму пиши. Малыш как-то пошел провожать нас с работы домой. Жена дорогой сломала березовую палку и кидала ее в сторону. А пес подбирал и отдавал ей обратно. Так она играла с ним, пока не дошли до самого дома. Затем, спрятав палку, жена показала Малышу руки, сказав, что палки у нее нет: дескать, игра из-за этого прекращена. Тогда пес подбежал к акации, сломал сухую ветку и принес ее в зубах: вот, мол, пожалуйста, давай этой веткой играть.

В другой раз жена вытряхивала халат. Малыш наблюдал за ней, а потом сунул морду в густую и высокую траву. Она его спрашивает: «Ты чего там ищешь, Малыш?». Он поднял морду, виляя хвостом и вроде как улыбаясь, в зубах держит за браслет часы, только что вытряхнутые из кармана халата.

Но не только у своих собак я замечал «умственные способности». В Щербинках видел старого дворнягу, который лишь тогда начинал перебегать шоссейную дорогу, когда посмотрит в обе стороны и убедится в своей безопасности.

Однажды я шел к сестре в Анкудиновку по Федяковскому лугу. И невдалеке увидел черненькую собачку, которая стала ласкаться к женщине, спускающейся с горы. Я спросил: «И Вы не опасаетесь посторонних собак?». «А это моя собака, — ответила женщина. — Я с автобуса. Она меня тут каждый раз встречает!».

Собаки, как люди, при потере близкого человека беспокоятся, воют, тоскуют. При хорошем настроении радуются. Во сне вздрагивают. От страха седеют. Мне один мужчина из нашей деревни рассказывал. У них как-то пропала собака. Скорее всего, увез кто-то. И вот мы, говорил он, уже другую завели. Вдруг года через два-три зимой пропавший пес появился. Слышим, кто-то царапается в калитку. А вечером дело было. Открыл. Гляжу — собака. И смотрит на меня так вопросительно: узнаю ее или нет? А я сразу-то не узнал. Кричу сыну: «Выйди-ка, вроде наш Шарик заявился!». Шарик, как услышал свое имя, начал на радостях прыгать и визжать! Еле успокоили. А когда впустили в сени, при свете обнаружили, что черная его шерсть вся в сединах.

Лето 1985 г.

Житель деревни Кузнечиха Александр Николаевич Ламонов рассказал мне такую историю.

— Это в войну было, — начал он. — У нас в лесу, у Замостья, где теперь построен кардиоцентр, с 1932 по 1952 год находилась салотопка. Туда со всех мест свозили дохлых свиней, коров, лошадей и прочих животных. Работал там дядя Василий, по фамилии Завражный. Я был дружен с его сыном Колькой.

Однажды на салотопку, — продолжал свой рассказ Александр Николаевич, старшина милиции (его часть находилась возле макаронной фабрики), — привез немецкую овчарку по кличке Рекс с обожженным боком. Собака шла по следу преступника, и в двери его комнаты столкнулась с женщиной, которая выносила в коридор таз с кипятком… Кожа Рекса с одного бока напрочь слезла.

Я упросил тогда дядю Васю, чтобы он отдал эту собаку мне, сказал, что у меня мама и людей, и животных лечит.

Год с лишним мать возилась с Рексом. Лечила отваром подорожника. И я за него переживал. Самый лучший кусок хлеба отдавал ему.

Бок в конце концов зарос. Только шерсть на этом месте выросла не серая, а черная. Рекс как бы в благодарность за подаренную жизнь служил нам верой и правдой. Зимой нагружу на санки два мешка картошки, и он до Средного базара везет — хоть бы что.

А один раз был такой случай. На улице разбушевался снежный буран. Свету вольного не видно было. Я что-то делал во дворе у старшего брата Константина. Вижу, Рекс мечется по двору, скулит. Спрашиваю: «Ты чего, Рекс?» Он как бы в ответ замолчал: слушай, мол. И мне почудилось сквозь вой бурана далекий-далекий крик о помощи. Тут Рекс опять заметался по двору. И тогда я понял: не зря собака рвется. Надеваю лыжи. Хватаю Рекса за поводок. Пускаю вперед. Примерно через километр Рекс остановился в овраге Добычино у снежного бугра и стал его скрести. Смотрю, какая-то тряпка. Как потом оказалось, большой платок. Им была покрыта женщина из соседней деревни Ново-Покровское. Тетка Авдотья Пальгуева (Рябова) шла из церкви, и буран застиг ее в пути. Она сбилась с дороги. Выбившись из сил, села на корточки и укрылась шалью… Если бы не Рекс, могла и замерзнуть.

Что потом стало с Рексом? Александр Николаевич так закончил свой рассказ.

— Тогда еще не существовало улицы Бекетова, там расстилалось огромное поле. И здания партшколы не было. На его месте стояли лабазы. И там в 1942–1945 годах торговали сеном и отрубями. Я туда наладился ездить на Рексе за сеном для коровы. Нагружу на сани четыре тюка, и он везет. И тут как-то останавливает меня тот самый старшина, который привозил Рекса на салотопку. И обрадованно спросил, глядя на собаку: «Паренек, неужели это Рекс? Он же обучен ловить преступников, а ты на нем сено возишь. Отдай нам его! Мы тебя хорошо отблагодарим!» Я ответил: «Ни за какие деньги не отдам». Тогда старшина подошел к собаке и громко произнес: «Рекс, ты меня помнишь?» Собака сначала радостно завиляла хвостом, но потом, видно, что-то сообразив своим собачьим умом, виновато проскулила: дескать, я теперь служу другому хозяину. Извини!

Не успел я привезти домой сено, как к нашей избе подъехали старшина с полковником. Привезли 20 мешков овса и 11 тюков сена. Мать, конечно, была несказанно рада, что столько корму на ее двор привалило, а я расстроился. Но что делать? Война. Собака там нужнее. Проводил я Рекса до конца деревни.

Несколько лет тому назад ранней весной я простудился на сквозняке и заболел. Как ни остерегался, от меня загрипповала жена. Сам-то я быстро вылечился, а она пролежала больше недели. Пришлось вызывать врача на дом. Он ей назначил дорогие лекарства и разные травы. Много было хлопот, но, слава Богу, тогда обошлось без всяких осложнений.

В начале лета того же года мы (сначала я, а потом жена) взяли отпуск. Но отдыхать никуда не поехали. Начали на огороде работать. Но не прошло и половины отпуска, как моя жена снова заболела: она полола грядки, а в это время моросил холодный дождь. Оттого и простудилась. Дышать стала с хрипотой. Появился сильный кашель. На ночь я ей ставил горчичники. Но ничего не помогало. Вызвали врача. Болезнь принимала серьезный оборот. Я опять забегал, забеспокоился. Мне казалось, что этому не будет конца-края. Отпуск мой закончился. Пришла пора выходить на работу, а жену не с кем оставить. Я тогда всю ночь не спал. Переживал. Утром, приготовив разные лекарства и заварив мать-и-мачеху, подорожник, поставил все на стул возле кровати и пошел расстроенный работать, моля Бога о ее выздоровлении. Из глаз моих невольно текли слезы. Всегда за жену переживаю больше, чем за себя. А тут я был в отчаянии.