В ресторан попали в самый разгар. Играла музыка. Танцевали медленный танец. Официантка им предложила занять столик, за которым сидели парень с девушкой. Приняла у них заказ и удалилась. Заиграли шейк. Молодежь повскакала с мест. Парень снял пиджак, повесил его на спинку стула и пригласил свою девушку на танец. Крюков глазами показал Кривошееву на оттопыренный карман висевшего пиджака. Видя, что он «не клюет на удочку», упрекнул: «Что ж, значит, будем слюни жевать?» Тогда Лешка, не раздумывая, протянул руку к пиджаку — и в миг туго набитый кошелек оказался у него в руках. Быстро передал его Крюкову. Тот, убедившись, что в нем большие деньги, тихо проговорил: «Немедля смываемся» — и быстро покинули зал.
На улице за собой они услышали шум. Было понятно: парень хватился денег. Крюков метнулся в одну сторону, Лешка — в другую. Услышав свист, Кривошеев обернулся и в тусклом свете ущербной луны увидел бегущих за ним парней. «Убьют, собаки», — горячо прошептал он. Забежал через арку во двор, заметил в углу деревянный ящик и спрятался за него. Преследователи, появившись во дворе, несколько опешили быстрым его исчезновением, принялись искать по подъездам. Лазили на чердак. А Лешка в это время возмущался про себя: «Это я, Лешка Кривошеев, который век не боялся никого, вдруг спрятался от какой-то шушеры?! Еще не было такого! Пусть лучше убьют!» Он встал, отряхнулся. На счастье, парни, искавшие его, ушли, а он продолжал трястись как в лихорадке. Из руки капала кровь. Разбередил рану. «Теперь мне все равно, — отчаявшись, пробормотал он, — поедет машина — и под колеса башкой… Хватит жить во вред себе и добрым людям». Пошел к шоссейной дороге. Встал около нее. Из-за поворота вынырнула машина. Свет ее фар ослепил Лешку. Он вытер тыльной стороной ладони пот со лба. Сердце забилось сильно и часто, готовое оборваться. А когда машина приблизилась, волосы зашевелились на его голове. Он был уже готов кинуться, но машина остановилась. Из нее вышли двое и направились к Лешке. «А мы тебя, голубчик, ищем всюду», — сказал один из них. Взяли его под руки и затолкали в милицейский уазик. Теперь уже ко всему безразличный, Лешка уронил голову на грудь и от бессилия заплакал. Через месяц Кривошеева с Крюковым осудили.
В большом зале суда почти никого не было. Потерпевший да трое свидетелей. К Крюкову пришла мать, с заплаканными глазами, осунувшаяся и угнетенная. К Кривошееву — бабушка. Она принесла ему целую кошелку еды. Дрожащими губами произнесла: «Мотри у меня, исправляйся». — «Да, ладно», — огрызнулся Лешка. «Не ладь, ладан у попа в кадиле, — повысила голос бабушка. — Пожалей мать-то. Она как узнала, что тебя забрали, до сих не приходит в себя. В больнице лежит».
Кривошеев, терпеливо выждав момент, спросил: «А почему Федька Варенов не пришел?» — «Пошто он сюда попрется? — серьезно заметила бабушка. — Он работает. Не как ты — пень горелый, белый свет коптишь».
Суд шел недолго. Когда судья разрешил Кривошееву сказать последнее слово, он всю появившуюся злость выместил на Федьке, на своем закадычном друге, из-за того, что не пришел к нему на суд. Вспомнил о том, что он у него зажал книгу «Граф Монте-Кристо». Встал и от волнения упавшим голосом произнес, обращаясь к своей ссутулившейся бабушке: «Увидишь Варенова, передай ему: пусть он мне или книгу вернет или двенадцать рублей пришлет в лагерь. Иначе освобожусь, голову ему, как куропатке, враз оторву». Судья, молодая женщина, удивленно посмотрев на Кривошеева, постучала карандашом по столу и еще раз напомнила: «Вам предоставляется последнее слово. В оправдание свое вы ничего не скажете?» Лешка махнул рукой и, понурив голову, ответил: «Ничего не скажу». Крюков просил смягчить меру наказания. Суд вынес решение: «Кривошееву Алексею Ивановичу — три года общего режима, Крюкову Юрию Степановичу — три года строгого».
Когда Лешку еще до суда в первый раз привезли в тюрьму и в предбаннике среди голой пестрой толпы парикмахер начал стричь ему волосы, он уже тогда почувствовал себя как в ловушке. До его сознания только сейчас дошло, куда он попал. Но было уже поздно. «Милая мама», — мысленно повторял он, глядя, как падают на колени и на пол его кудрявые русые волосы. Кривошеев вздрогнул, услышав взрыв хохота и язвительный голос кругломордого бесконвойного парикмахера: «Сынок, я говорю, как много ты праздников-то успел отметить». Лешка покраснел до ушей. Он понял, что теперь на его стриженой голове шрамы выделялись, как в бабушкином огороде тропки. Парикмахер еще хотел съязвить, но он вскипел, не помня себя, зло оборвал его: «Ты, папаша, тоже хочешь отметину схлопотать на своей бестолковке? Я тебе это вмиг устрою!» Бесконвойник умолк. А потом промямлил: «Уж нельзя пошутить».
После суда Лешку в тюрьме долго не держали. По первому же набору этапировали.
Над воротами лагеря, к которому его подвезли, висел транспарант из красного полотнища, на котором белыми буквами было начертано: «В условиях социализма каждый выбившийся из трудовой колеи человек может вернуться к полезной деятельности».
К концу дня Кривошеева вызвал к себе начальник отряда. «Вот что, гражданин хороший, — сказал он ему. — Ты попал в бригаду, борющуюся за звание отличного труда и примерного поведения. Будешь хорошо работать, участвовать в общественной жизни лагеря, представим тебя к условно-досрочному освобождению. А будешь лениться, пассивно относиться к интересам бригады и нарушать правила установленного порядка, гляди, это к добру тебя не приведет. Иди устраивайся. Помни, каждый твой шаг мне будет известен!»
В первое же утро, во время подъема, Лешка встал с постели, хотел одеться, но у него не оказалось хлопчатобумажного костюма, который только вчера получил. Кто-то сменил на старый. Все оделись, а он стоял посреди секции и молча возмущался. Для него непонятно было, как это можно жить в одном помещении и у другого подменить одежду. Вдруг услышал осиплый, но властный голос, обращенный к нему: «Бригада на завтрак собралась, а ты что стоишь, или думаешь, тебе маменька завтрак принесет!» Лешка увидел перед собой пожилого мужчину с аккуратно подстриженной бородкой, который крикнул в толпу: «А ну, пусть та крыса, что у нас появилась, вернет барахло пацану!» Через минуту костюм х/б был возвращен Лешке. Кривошеев очень удивился, когда рослый мужчина по кличке «Проныра» с одного окрика послушался худощавого на вид старика.
После завтрака конвой повел бригаду в промышленную зону — строем. Замыкающим шел бригадир. Рядом оказался Лешка Кривошеев. Хоть конвой и предупредил бригаду, чтобы в строю не разговаривали, но как тут вытерпишь, когда до рабочей зоны целый километр. И первым это правило нарушил бригадир. Он вполголоса обратился к Лешке: «С сегодняшнего дня ты будешь работать с Василием Васильевичем». — «С тем, что с бородкой? — переспросил Лешка. — Дед-то уж очень грозный». — «Он “крыс” терпеть не может. “Проныра” недавно переведен к нам из другой бригады и трудно привыкает к нашему порядку. Твой костюм хотел на чефир променять. Вот его Василий Васильевич и перевоспитывает по ходу дела. Он у нас варит каркасы стульев. Помощник его недавно освободился. Так вот это вакантное место займешь ты. Твоя обязанность будет — вставлять в приспособление спинку стула и ножки и подавать ему в кабину для сварки. Со временем сам освоишь профессию сварщика. У нас здесь, кто желает получить эту специальность, обучаются на производственных курсах без отрыва от производства».
Еще Лешка узнал от бригадира, что этот дед — бывший вор, давняя кличка — «Философ». В прошлом неоднократно судимый, он с такими же друзьями, как сам, работу считал за «подлянку», гастролировал по городам, занимаясь в основном квартирными кражами. Последний раз их долго выслеживали. И все-таки поймали. Отстреливаясь, он ранил одного из работников милиции. И за это намотали ему на всю катушку — пятнадцать лет строгого режима. Теперь осталось отбывать год. Под конец срока перевели со строгого режима на общий, так как пошел на исправление: занимается в художественной самодеятельности, на гитаре «шпарит» исключительно. Мужик грамотный. Много читает художественной литературы. Вот только трудно избавляется от блатных слов. В беседе интересен. Не соскучишься.
