После окончания школы получили аттестат зрелости. Дальше учиться не захотели. Федьку отец взял к себе в совхоз на ферму работать слесарем по оборудованию. Но Лешка туда не пошел. Потому и оказался без дела.

Получилось так неожиданно, не знал он тогда, что ему делать и куда идти. Смотрел вокруг и удивлялся: и солнце вроде по-прежнему светило, и дети все так же на улице играли и звонко кричали, но на душе у него была какая-то пустота. Будто он потерял что-то и не мог найти.

Елена Васильевна, Лешкина мать, работала на заводе бухгалтером. Город находился в двух километрах от их поселка. Поскольку сын не очень-то был расположен к учебе, она давно мечтала устроить его слесарем в сборочный цех. Лешка пришел туда, там его молодой рабочий отговорил, дескать, работа тебе такая быстро надоест. Чтобы собрать какой-нибудь прибор, только и знаешь крутишь гайки да винты, еще вставляешь прокладки с шайбами.

Он поделился с матерью: мол, не советуют мне идти туда. «Безвольный ты человек, — упрекала она сына. — А человек без воли подобен слепому в поле!» Лешка воспротивился: «Ты меня, мама, не понимаешь. Эта работа не требует никакой сообразительности». Елена Васильевна испытующе поглядела на Лешку и уже более мягко произнесла: «Ты на меня не обижайся, если действительно ищешь работу по душе — это хорошо. Тогда походи еще по заводу, поприглядывайся. Больше интересуйся. Но скажу тебе, что в слесарном деле без завинчивания гаек, без прокладок и шайб — никак не обойтись».

В тот день Лешку приняли учеником слесаря механосборочного участка. Он с первых же дней начал относиться к своей работе с любовью и прилежанием. Правда, мастер-наставник у него был не такой, как у других ребят. Одет небрежно. Небритый. Вечно перегаром прет, разговаривать противно. «Ладно, — думал Лешка. — Как-нибудь полгода проучусь-промучаюсь. А там видно будет». Их участок делал камбузное оборудование для судов. Ему не сразу далось слесарное дело. Особенно разметка на деталях и их сверление. Но ровно через шесть месяцев его перевели на самостоятельную работу. Правда, под присмотр старого опытного рабочего. Лешке показался он слишком строгим. Никуда и шагу нельзя отойти. Все твердит, что нужно работать творчески. Лешке и без него хотелось детали делать не только быстрее, но и лучше всех. Работал вроде бы в полную силу, все равно своему шефу не угождал.

Однажды вышел из проходной раздосадованный. Когда его бывший наставник окликнул у проходной и пригласил к пивной «врезать по стопарику», он даже обрадовался.

У пивной, где они остановились и стали распивать водку, он среди чужих мужчин заметил несколько знакомых заводских рабочих. Ему стало не по себе. Подумают, работает без году неделю, а уже по пивным шастает. Но после первого «причастия» Лешка почувствовал себя самоуверенным, все стеснение пропало. Ему захотелось пива, а кружки все были заняты. Крикнул в толпу пьющих: «Мужики, не задерживайте кружки!» Крикнул скорее потому, чтобы показать себя: мол, и я не лыком шит.

Домой пришел среди ночи пьянющий, на отвороте нового пальто, как отличительный значок за паскудное поведение, висела застывшая слюна, видно, пытался плюнуть, но не хватило сил.

А наутро, когда мать стала Лешку будить на работу, сказал: «Начхал я на весь завод. Не пойду больше работать. С работы лошади дохнут и трактора глохнут». Это он услышал вчера у пивной.

И после той пьянки на заводе больше не появлялся. Днями сидел дома. Ему стыдно было выходить на улицу, потому что все добрые люди работали, а он, как сова, выглядывал из окна. К вечеру, разодевшись, в кругу своих сверстников тренькал на гитаре, которую купила ему мать в честь восемнадцатилетия, отправлялся гулять. Домой часто приходил пьяный, с разбитой головой и синяками. Когда денег на вино не хватало, приходилось пить одеколон, туалетную воду и всякую дрянь, с чего только можно было захмелеть. На увещевания матери не реагировал, а если она этим надоедала ему, то на другой день он вообще домой не являлся.

Елена Васильевна надеялась, что скоро начнется призыв на военную службу и сына возьмут в армию. «Уж там ему вправят мозги», — отчаявшись, успокаивала она себя. Но такого не случилось.

Однажды воскресным утром Лешку Кривошеева и Федьку Варенова одна старушка попросила расколоть три кубометра дров. По окончании работы она поставила им литр самогона. Одну бутылку выпили. А по поводу другой Федька сказал: «Выпьем вечером, когда пойдем на гулянье». Но Лешке не терпелось и эту сейчас же опорожнить. Он стал отнимать бутылку у Федьки. Оба упали. Бутылка разбилась. Кривошеев осколком порезал руку. Вызвали скорую медицинскую помощь. Вначале он растерянно смотрел на струйку крови, потом поднес ее ко рту. Медицинская сестра скорой помощи, очень молоденькая девушка, покачивая своей красивой головкой, заметила: «Жалко кровь-то, что зря проливается?» Лешка в ответ зашмыгал носом. Беспомощным он казался в эти минуты. Серые глаза от слез повлажнели.

Руку забинтовали, но кровь из нее сочилась сквозь повязку. Пришлось его везти в городскую дежурную больницу. Из больницы он, как только наложили на рану швы, сразу же сбежал. До страсти хотелось еще выпить. Внутри у него горело, а в кармане звенело всего на кружку пива.

Стояли первые майские дни. Кривошеев шел вдоль сквера и смотрел то на осиянные ласковым солнцем редкие облака, то на распустившиеся ветлы, то на нарядных мотыльков, которые, играя, гонялись друг за другом. Но только ничто его не радовало. Не ощущал он эту весеннюю свежесть — неповторимую прелесть времени.

Проходя глухим переулком мимо заброшенного сарая, Лешка увидел курицу. Оживился: «Сейчас поймаю и продам на вино. Только надо как-то ее заманить в сарай. Но чем?» Догадался — хлебом. Ускорил шаг к магазину. Хлеба ржаного не оказалось. На последние медяки купил батон. Искрошил его весь, но курица не шла. Наконец он загнал ее в сарай и, закрыв дверь, вспотевший, с последними силами бросился на нее, успел схватить за хвост. Она вырвалась и с истошным кудахтаньем вылетела в разбитое окно, оставив Лешке в руке горсть перьев. Ударившись лицом о косяк, он тут же ощутил в гортани солоноватый привкус собственной крови.

Потеряв всю надежду на выпивку, обозленный, он вышел из сарая и… остолбенел. В его сторону бежали, громко крича, две пожилые женщины и милиционер.

Лешка пустился наутек. Петлял переулками и не заметил, как очутился у рынка. Весь от пота мокрый, он снял с себя пиджак и присел в сторонке. Вздрогнул, когда на его горячую голову опустилась пухлая и влажная рука сверх меры упитанной женщины. «Ох и квашня», — измеряя глазами нездоровую полноту, подумал Лешка. «Сколько просишь за пиджак?» — спросила она и, не говоря больше ни слова, взяла с коленей пиджак. Лешка только сейчас догадался и выпалил: «Давай на бутылку!» — «Вместе со штанами?» — нахально переспросила барыга. Мимо шел мужчина небольшого роста с темными коротко остриженными волосами. Остановился. Проговорил, обращаясь к Лешке: «Ты чо, в натуре, шмотки с себя загоняешь? Канаем со мной!» Выхватил у бабы пиджак, и они пошли в сторону магазина.

Купив бутылку водки, незнакомец и Лешка свернули в сквер и выпили прямо из горлышка. Без закуски. Незнакомец утерся рукавом, закурил. А Лешка сорвал с березы несколько листочков, пожевал их и выплюнул. Хмелея, уставился на незнакомца. Тот, улыбнувшись, довольный протянул Лешке руку: «Юрка Крюков. Я вон… тут, — кивнул он головой в сторону, — через два дома живу. Неделю как “откинулся”. За карман годишник торчал». — «А меня Алексеем зовут», — в свою очередь произнес Кривошеев.

Незаметно наступил вечер. Магазины закрыли. Пивные тоже. А Лешке опять показалось мало. «Еще бы не мешало», — в нерешительности проговорил он. «О чем базар? Я никогда никого не подводил, — успокоил его Крюков и смачно сплюнул, подмигнув, вынул из кармана горсть червонцев и небрежно кивнул Лешке. — Поканали в ресторан». Зашли к Крюкову в квартиру, где Лешка умылся, почистился.

В необозримом небе посреди облаков, покачиваясь, плыл полумесяц, словно в синем море утлый челн.