- Богато жили?

- А то… отец, он же ж не просто так… хутор дед еще поставил. Ну, который отец отца… он скот держал и все такое. А отец, Анька сказывала, управляющего нанял. Сам же ж он с даром… по земле мог. Урожай там, чтоб был. И земля жирнела. Чтоб всякая там мошка зерно не жрала, и чтоб зерно это спело… его много куда звали-то. Анька сказывала, что раньше, еще до войны… - в его голосе теперь слышалось легкое недоверие, потому что для самого Васьки это вот «до войны» мало чем отличалось от сказочного «в тридевятом царстве, тридесятом государстве».

Бекшеев не мешал.

Его дар и тот спал. Не нужен он был.

- Он и не уехал, когда началось… говорил, что ценный специалист, что кто его тронет.

Люди самоуверенны.

И отец Васьки не стал исключением.

- А потом чего-то там… и расстреляли. Мама же осталась… и Анька… еще фриц… хорошо, что сдох.

- Хорошо, - согласился Бекшеев.

- А Генрих, он добрый… жаль, что умрет. Я Аньке говорил, что… ай, - он махнул рукой. – Разве ж она послушает…

- Может, - Бекшееву дается это непросто. – Я чем помогу? У меня матушка – целитель. Пусть уже и не практикующий, но знакомых у нее много. Найдет кого подходящего.

- Денег… у нас нет.

- Ничего. С этим тоже можно решить. Главное, разобраться, что тут происходит.

- Так… - Васька пожал плечами. – Понятно что… мертвяки за себя мстят.

- Это какие?

Васька склонил голову на бок. И улыбнулся так… с душой.

- Разные… мертвяки, они ведь разные… одни покойные, а другие все никак. Обижены. И мстят вот.

А потом, вытащив флягу, поинтересовался словно бы невзначай.

- Пить хотите?

Бекшеев сглотнул. Пить и вправду хотелось, но…

- Нет. Спасибо. Скоро уже назад. Потерплю.

- И правильно, - Васька приложился ко фляге. – Тут мало осталось.

Софья снова дернулась и села, резко так. А потом руку протянула к фляге, а другой в Бекшеева вцепилась.

- Смерть, - сказала она, флягу забирая. И Васька не стал перечить. Даже отполз на всякий случай, уставившись на Софью дурным испуганным взглядом. – Смерть рядом. Много дорог… все к ней… все-все… и на тебе след.

Она повернулась к Ваське.

- И на тебе… главное, выбрать правильно.

- Совсем дурная, - нервно хихикнул Васька. А Софья дернула Бекшеева за руку, заставляя наклониться к себе.

- Выбрать… правильно… ничего… не делай… не пытайся… туман подымется… и они сами, сами все сделают…

- Кто? – также шепотом поинтересовался Бекшеев.

- Мертвецы, - Софья допила воду или что там было. – Мертвецы знают правду.

Глава 41 Мездра

«Чтобы оценить шкурку, надобно поднять её и несколько раз встряхнуть, затем, положив на ладонь, провести пальцем по меху, сперва по волосу, а затем и против него. Если на пальцах останутся волоски, то по ним и по количеству их можно будет судить о выделке. Чем больше волосков, тем хуже выделана шкурка. Да и сама ость, блеск и мягкость меха…»

«О качестве меха и шкурок пушного зверя», рекомендации, писанные для работников императорской заготовительной артели.

Одинцов ответил сразу.

И выслушал молча. Спокойно. Потом, правда, выругался этак, от души, но тут человека понять можно. Я и сама в этой душе материлась…

- Жди, - он был краток. – К вечеру пришлю.

- Чего к вечеру?

До Городни – пара часов.

- Своих людей пришлю. Что-то нет у меня веры… хотя военных дерни. Они точно не при делах. Помогут. А пока постарайтесь не вляпаться.

- Постараюсь, - сказала я, не слишком веря. – И… Туржин… готова поклясться, что нас обвинят в его смерти.

- Пускай попробуют, - в голосе Одинцова холод. – Заодно и посмотрим, кто там громче всех возмущаться станет…

Тот, кто вложился. И теперь наверняка расстроится.

Или нет.

Трубку я повесила. И потрепала Девочку по загривку.

- Разберемся, - сказала я ей. В темноте холла – а свет включать и беспокоить любезную хозяйку я не стала – поблескивали красные глаза. – Ему кажется, что он с нами играет.

И эта погань играет же.

Но смысл… какой смысл в этой игре? Показать, что он умнее? Сильнее? Более ловкий? Так, но… слишком сложно. Нет, должно быть что-то еще.

Что-то важное, что мы упускаем.

- Ладно, сейчас еще в одно место позвоним и идем, - я встала, подавив зевок. – А то ведь, чувствую, без помощи и вправду…

Трубку дежурный в части снял не сразу. Да и у Новинского, которого пришлось ждать минут десять, голос был на диво сонный и скучный. И эта сонливость передалась, опутывая меня. Спать и вправду хотелось зверски, а вот возвращаться к управлению – не особо. Девочка тоже поднялась и затрусила рядом.

Жандармы прибыли.

Двое.

Старик, седой как лунь, с дрожащими руками и упрямым выражением лица. И толстяк, который кое-как влез в мундир и теперь явно чувствовал себя неловко. Вот же… и оба, оставленные у входа стеречь участок, переглядывались, перешептывались, но внутрь не лезли.

А при виде меня замолчали.

Обменялись выразительными взглядами, старик и сплюнул.

Дурачье.

Я поглядела на небо. Светает все-таки… и хорошо. Через полчаса и грузовик с военными прибыл, сопровождаемый Новинским.

Дальше просто.

Привычно.

Обыкновенно.

Оцепление выставить. Вновь войти в дом, где воняло уже не кровью, но хорошо знакомой, напрочь отбивающей нюх волчьей травой.

Сделать снимки.

Продиктовать… благо, солдатик имелся, который писал, торопливо, стараясь не слишком смотреть по сторонам.

Выйти.

И…

Бекшеева дождаться стоит.

- Внутрь – никого не пускать. Придет секретарь, скажете, что сегодня у нее выходной.

- Тело?

- Пусть пока останется.

Тел будет два.

Точнее одно тело и одна голова, которую должны бы привезти.

- А вы?

- А мы… - я потрепала Девочку по загривку. – Попробуем пройти по следу.

Надо было бы, может, сразу, да… чувствую, далеко не проберемся. От волчьей травы и у меня в носу свербит, Девочка и вовсе расчихалась.

Но нам не трава нужна.

Я присела на корточки, заглянула в глаза своего Зверя.

- Слышишь? – спрашиваю шепотом. И знаю, что слышит. И кивает вот… теперь сосредоточиться. Разбирать… запахов много. иные резкие, неприятные, но есть и те, которые слишком уж приятны. Девочка ворчит, вздыхает, ей тоже нравится сладковатый аромат волчьей травы. Она урчит… и падает на землю, трется, набирая запах.

Дергаю за ухо.

Идем.

Если собаки от этого запаха сходят с ума, то мы с Девочкой просто идем по нему. Он подобен нити, которая выводит в переулок. И дальше. Он мешается с другими следами, но травы слишком много, и потому нить, истончившаяся, все одно остается яркой.

И мы ускоряем шаг.

Улица.

И запахи бензина, дыма да керосина.

Люди.

Их много… рынок? По предрассветному времени он почти пуст. Разве что из ближайшей телеги выгружают тяжелые туши, чтобы кинуть их на колоду. В руках мясника огромный топор взлетает и опускается, с хрустом перебивая кости да сухожилия.

Девочка ворчит.

А запах… запах все-таки стирается.

Мы еще бродим, пытаясь поймать его. Но нет, тот, кто брал траву, знает, как избавиться и от её аромата.

- Эй, - нас окликают. И я останавливаюсь, дергаю Девочку. Оборачиваюсь.

Анна?

От нее пахнет кровью, остро и резко. И руки её покрыты красно-белой пленкой. В руке – топорик. На массивной колоде – туша, с виду слишком мелкая для кабаньей.

- Доброго утра, что ли, - Анна смахивает пот.

- Д-доброго, - возвращаться в себя до сих пор больно. И щеку мелко дергает запоздалая судорога, этаким напоминанием, что не след расслабляться. – Вы… что-то рано.

- Так… свежее когда еще везти?

Она кидает куски в корзину, рядом с которой переминается с ноги на ногу массивного вида женщина. В темном платье, в платке, повязанном на голове на манер тюрбана, она с неодобрением смотрит на меня, на Анну. А та в два удара рассекает тушку.