- Так хорошо? – уточняет. – Или еще мельче?

- А Генрих где? – женщина поджимает губы, накрашенные столь ярко, что даже в предрассветной мути они выделяются алым пятном.

- Приболел.

- Замучила ты его, Анька, - она подхватывает корзину. – Совсем жизни мужику не даешь…

- Берешь или как? – Анна закидывает топор на плечо.

- Другая бы на твоем месте сумела бы мужика обиходить. Позаботилась бы. А ты только соки тянешь…

Женщина оглядывается. И я понимаю, что она хотела бы оказаться на месте Анны. Не в том смысле, что помахать топором на рассвете, но в том, чтобы позаботиться о болящем.

Окружить его вниманием.

И может быть…

Эти мысли женщина унесла с собой, как и корзину, которую взгромоздила на тележку.

- Дура, - сплюнула Анна.

- Кто это?

- Да… держит тут харчевню. Все надеется Генриха к себе переманить.

- Он же… не из наших.

- Мужиков мало. А этот и целый еще… и вежливый, - Анна вытерла топор тряпкой. – Твой зверь?

- Мой.

Девочка садится и слушает. Взгляд её направлен на телегу.

- А вы что тут делаете?

- Да заказы привезла, говорю же. Харчевни там, ресторации или кабаки рано закупаются. Артели опять же. Вон, сегодня лесорубы две бараньи туши взяли. Еще печенки там. И колбас свиных, но это по малости. С колбасами я на рынке отстою. А там опять…

Кривая усмешка.

И руки грязные вытирает о фартук, который нисколько не чище этих рук.

- А ты чего? Случилось что?

- Случилось.

- То-то Васька домой не явился, поганец… говорила, чтоб пришел, помог.

- А он домой каждый вечер возвращается?

- Когда как… я-то не требую. Договорилась, он при участке частенько остается. Там есть где, - она развернулась к телеге и поморщилась. – Генрих не вовремя прихворнул… поможешь?

Это она спросила без особой надежды. Но я кивнула. Помогу. Отчего же нет.

Туши, заботливо укрытые ветошью, пахли свежей кровью. И пусть её было немного, мясо казалось чистым, но все одно ведь пахли. Я принюхалась, пытаясь уловить тот самый аромат волчьей травы, который должен был бы прорваться, если бы…

- Вот, сюда кидай.

- А чего на месте не порубишь?

- Так… народец… я сперва рубленое возила. Так начали говорить, что, мол, хорошие куски себе забираю, плохие подсовываю, - Анна протянула мне тряпку. – Что мешаю старое с новым. Так что теперь проще. Пришел, увидел. Я порубила. Забрал.

В этом был свой смысл.

- Ты… работников искать не пробовала?

- Работников? – она усмехнулась. – Приходили тут ко мне с предложением… сперва от Матильды. Потом от Василька… в жопу таких работников, - высказалась она предельно прямо.

Вздохнула. И руку к голове вскинула, поморщившись.

- Болит? – спросила я.

- Бывает временами… пройдет сейчас. Я уже привычная.

- А к целителю?

- Ходила… сказал, отдыхать больше надо. Смешно, - она даже фыркнула, до сих пор удивляясь совету столь нелепому. – Куда отдыхать-то… а работать кому? Работники вот… Еще приходили… те, что осчастливить хотят. Не в жены, а так… и думают, что если я баба – то слабая, что они меня подомнут и хозяйничать станут. Толку от таких… одни проблемы. Я, как Генриху плохеть стало, всерьез думала ферму продать. Денег бы хватило… уехать вон куда, где…

- Никто не знает?

- Да, - взгляд она тоже выдержала. – Никто. Васька… или добрые люди?

- Все понемногу, - не стала врать я.

- Осуждаешь?

- С чего бы?

- Да… мало ли. Ты же воевала. А я… вот… меня тут знаешь, как называли?

- Нет, - я киваю криворотому мужичку, что выныривает откуда-то из переулка, чтобы прервать беседу. Он недовольно крутит носом, ворчит и причитает, заставляя Анну ворочать тушу влево и вправо. Наклоняется, обнюхивает её. Трогает пальцами и трет их. И торгуется, торгуется. Настолько, что даже у меня возникает желание отвесить ему затрещину.

Но Анна терпелива.

И я жду, когда она закончит торг, а потом молча нарубит тушу под ворчание этого мужичка, который все одно недоволен.

- Так чего не продашь? – спрашиваю, зная ответ.

Потому что не купят. По нормальной цене. А если и купят… с деньгами ведь и пропасть можно. Леса тут густые, и людей в них пропадает изрядно. Мне ли не знать.

- Видишь, сама до всего дошла. Умная, - она скалится, и я замечаю, что зубы у Анны желтоватые и неровные. – Я и Ваське то же говорила, а он… бестолочь.

Это было сказано мягко.

Бестолочь…

И… вот могла бы она? Подобраться близко… к пьяным, пожалуй. В женщине не видят опасности. И будь Анна хоть сколько бы красива, я бы и решила, что она убивала. Опаивала, заманивала к себе на хутор, а там… но она не была красива. Напротив, сейчас были видны и седина в коротких её волосах, и ранние морщины, и массивность черт.

Нет…

Такая, если и заманит, то самогоном. Или вот салом… но и не отпускало меня что-то. Мешало, не позволяя уйти.

- Твоя мать… умерла во время войны?

- В самом конце уже, - топор провернулся в руке и ушел в колоду едва ли не на половину клинка. – Когда наши вплотную подошли. Она была беременна… этот урод очень хотел ребенка. Магом был. Сильным… настолько сильным, что… это странное чувство, когда смотришь человека и одной частью души ненавидишь его, а другой половиной – счастлива и готова исполнить все, что только скажешь. Совсем все… и плачешь, когда он отворачивается, потому что кажется, что он бросил тебя… когда он доволен, может сделать так, что ты будешь счастлива. Просто счастлива. Настолько, что забудешь обо всем и всех… о сестрах, брате, матери… о том, кто ты есть. Имя и вообще… а может сделать так, что будешь лежать и рыдать от боли. Вот тут.

Анна коснулась виска.

- И эта боль, она не физическая. Она как тоска… смертная… от всего мира. И в петлю бы с этой тоски… да что там, петля – это, считай, избавление. Но нельзя. Запретил…

Менталист.

Чтоб его… менталисты всегда вызывали у меня ощущение такое вот… страха, что ли? И главное, те, с кем случалось встречаться, они были слабыми. В госпиталях там… и психолог, который со мной работал, тоже дар имел, но едва-едва выраженный. И для использования его должен был взять письменное согласие пациента. Я дала. Еще когда надеялась, что этот вот чудесный дар избавит меня от боли. Но… не помогло.

Не люблю вспоминать.

- Голова у меня от него и стала болеть…

Девочка, уловив настроение, заворчала.

- Зубастая… - произнесла Анна с одобрением. – И раз уж так… спрашивай. Для дела? Думаешь, это я? Или Васька вон? Свихнулись… может, и свихнулись. Я видела, как это бывает… когда мама вдруг начинала кричать. Он поставил меня к ней. Помогать. Присматривать. Чтобы она себя не убила. Она тоже его ненавидела. Он папу убил. Прямо у нее на глазах. И… как… не сам… заставил. Дар револьвер и сказал, что если тот настоящий мужчина, то… а потом улыбнулся. И отец сунул револьвер себе в рот. А потом…

Она отвернулась.

- Извини.

Я не видела, как умерли мои родные. Я нашла тела. И… хоронила их, как умела. Пусть не по обычаю, пусть… Но все равно самой смерти не видела.

- Мама… она пыталась его убить. Его это забавляло… а потом у нее началось что-то. С головой. Она переставала помнить, что делает. Однажды руки порезала. И утверждала, что это не она, что… рука сама. И главное, даже когда он заставлял, она все равно не могла вспомнить.

- Разум, - говорю ей, - хитрая штука.

Бекшеев объяснил бы доходчивей. Или Одинцов. Он про менталистов точно знает больше моего. И про мозг. Я же…

- Так… тогда он меня и взял в дом. Чтобы следила. Я видела, что она… замирает, уставившись в стену. И сидеть так может час или два… и три. У нее рос живот. Быстро. Это неправильно, когда так быстро и большой. Он очень её берег. Кормил… мясом кормил. Она не хотела, но он заставлял. Сырое мясо и сырые яйца. Он даже в голову почти не лез. Не давил на разум… как… запретил ей себе вредить, но она, когда с ней случалось такое… ну, такое… она переставала слушаться даже его. И вот…