- Там я иногда… ночую. Когда работа есть вот. Тут обычно работы немного, если и случается смерть, то большею частью по естественным причинам. Старость там. Болезни.

- Большей?

- Бывает всякое. И самоубийц привозят. И тех, кто в кабаке подрался с летальным исходом. На нож угодил. Или еще чего. Но это и вправду редко. Наш такого не любит.

Это он про Шапошникова, надо полагать?

Про кого ж еще-то.

Мне досталась железная кружка, куда Софья щедро плеснула и кофию, и молока. Сахару я уже сама добавила. Она же устроилась в углу, на табуреточке, и свою чашку держала обеими руками.

Сидела.

Слушала.

К кофию нашлось печенье, пусть и твердоватое, но не до каменного состояния.

- Я… собирался на рынок… но вот… не люблю я это. И людей пугаю, - Ярополк явно извинялся.

- Головы, - напомнила я.

- Головы… так вот, как я говорил, довольно легко можно определить, когда смерть насильственная. Убить человека, чтоб он этого не заметил, не понял, не успел испугаться сложно. А вот страх оставляет отпечаток. Злость еще. Отчаяние. Любая сильная эмоция – почти печать… а когда её нет… когда вот человек во сне отходит. Или болеет и знает, что болен. И напротив порой смерть воспринимают, как облегчение.

Он ел печенье до крайности аккуратно.

- И этот… Митрофан?

- В иных условиях я счел бы, что смерть наступила во сне. Или убили его столь быстро и точно, что не сумел понять, что происходит…

А это и вправду непросто.

Убить человека не так уж сложно. Я знаю. Пробовала.

Убить быстро тоже нетяжко.

А убить так, чтобы быстро и легко, чтобы он вот раз и отошел… не представляю. Тот же удар в почку, - смерть быстрая, но отнюдь не мгновенная.

- Если бы он был целым… - некромант прихлебнул кофе и зажмурился, потом спохватился. – Извините… с манерами у меня тяжко.

Плевать на манеры. Лишь бы с некромантией было нормально.

- Так вот… если его убили быстро, то… сердце остановилось бы. И да, тело можно было бы подвесить и спустить кровь. Охотники часто так поступают. Или на бойне… да, пожалуй… коров оглушают, а затем перерезают артерии. Животное находиться без сознания и не понимает, что происходит. А кровь вытекает. И смерть получается быстрой. Безболезненной. Это влияет на качество мяса. Как и отсутствие крови. Если её не спустить, она скапливается в мышцах, в итоге мясо теряет вид. Да и вкус тоже.

Надо же, какая осведомленность.

- И чем их… оглушают? – уточнила я.

- Как правило, колотушкой. Бьют по голове и все…

- А здесь?

- Нет, - Ярополк снова прихлебывает кофе. – По голове его не били… и дурманящих веществ в крови я не обнаружил. Так что, если и глушили, то как-то… иначе. Я подумаю, как могли бы. Но ведь похоже… да… похоже… оглушили быстро. Он не успел понять, не успел испугаться. Потом подвесили и вскрыли сосуды… думаю, на шее, потому и линия среза головы высокая, неудобная. Может, её отделять и не планировали поначалу?

Он снова задумался, и сила, выбравшись из-под контроля, расползлась, растеклась запредельным холодом. Вот же ж…

А силы в нем немало.

- Если не планировали, то понятно… я еще думал, что как-то неудобно так резать было, чтоб под самым подбородком. У тех двоих пониже-то взяли. Кстати, тоже явно специалист… ровненько так, меж позвонков. И нож хороший. Но нож ладно, нож и купить можно, в отличие от опыта. А вот опыт у него есть.

Я прикинула, сколько покойников находится в мертвецкой, и согласилась, что опыт у нашего нынешнего нелюдя и вправду немалый.

Глава 22 Шатун

«Порой случается такое, что медведь не успевает за лето и осень жиру набрать, оттого и просыпается он серед зимы, отощавший и злой от голода. И голод этот, холод лишают зверя былой осторожности, а такое же всякого разума, гонят его к людям, в коих он видит легкую добычу…»

«Журнал охотника», статья князя Варяжского «Слово о медведе».

Шапошников заглянул аккурат к обеду. Постучался этак, вежливо, но ответа дожидаться не стал, сразу открыл дверь, словно тем самым показывая, кто тут настоящий хозяин.

- Как вы тут? – осведомился он.

И цепкий взгляд скользнул по кабинету, зацепился за Тихоню, который матерясь себе под нос, перекладывал листки со свежими показаниями.

Пустое дело.

- Перепечатывать надо будет, - Тихоня в который раз вытер куском ветоши пальцы. Он явно не был приучен писать так много. Да и чернильные пятна, въевшиеся в кожу, не радовали. – Набело…

- Машинистка в отпуск ушла… - Шапошников развел руками. – А сам-то я не больно умею. Совсем не умею… да и так у нас тут не особо.

- Машинка, главное, чтоб была. Машинистка у нас будет…

Тихоня кое-как складывает листы в стопку, придавливая сверху бюстом императора, что до того пылился на подоконнике. Причем давно, если еще не до войны, ибо грозно хмурил брови давно уж почивший дед Его Величества.

- Найдем. Даже две. Одна трофейная, правда, там лента слабая уже… но я ж не о том. Время обеденное. Вот и подумалось, что вы-то, чай, не местные, и долг мой позаботиться, помочь, так сказать, советом…

Он явно нервничал.

С чего бы?

- …готовят неплохо… я бы сказал, что отменно готовят… - Шапошников старательно улыбался. – И буду премного рад пригласить вас разделить со мною скромную трапезу… тем паче…

Он сделал глубокий вдох. И решился-таки.

- Беседовать с вами желают.

- Кто? – Бекшеев оперся на трость. От долгого сидения нога занемела, и теперь по коже побежали мурашки. Да и ощущение такое, что в эту кожу иголками тычут.

Надо перетерпеть.

- Дело такое вот… своеобразное… весьма… говорю же, у нас тут тишь да гладь… и не хотелось бы новой войны. А вам, думаю, любопытственно будет послушать… - Шапошников все же замолчал и рукой махнул. – Да что там… Василек просил встречу устроить. Он за местных людей говорить станет. А на моей памяти такого, чтобы они сами сотрудничать рвались, не случалось.

Тихоня тоже поднялся, медленно и текуче, и в этом его движении уже чудилась угроза.

- Я поручился за вас, - добавил Шапошников. – Но и вы поймите. Там народ… своеобразный. Тот же Василек всю войну прошел. И понимает, что к чему… и весьма надеюсь на ваше благоразумие.

- Я очень благоразумный человек, - Бекшеев изобразил улыбку.

- Потому-то я с вами и говорю, - Шапошников успокаивался прямо на глазах. – Зима… она надежная. Своя. Но нет в ней гибкости…

- В морду даст, - перевел Тихоня. – И скрутить попробует этого вашего Василька.

- Именно. А смысл? Он-то, если так, обыкновенный гражданин. У него и медаль имеется. Даже не одна. Пенсию получает военную. Да и в целом приличный человек.

- Столп общества, - Бекшеев не удержался, но сарказма не поняли.

- Именно. А про то, какие там слухи… слухи в протокол не запишешь и судье не подсунешь. Так что…

Не таверна – столовая.

Обыкновенная, если подумать. Помещение большое и светлое. Вон, на столах белые скатерти, почти даже чистые. На окнах – занавески в желтую полоску, прихваченные зелеными лентами. И банты из этих лент. Запах съестного.

Подносы железные.

А посуда стеклянная, что кое-где сколота, так не беда.

- Готовят здесь отменно, - пояснил Шапошников, провожая взглядом глубокую миску с борщом. Ярко-алый, тот держал на себе сметанный остров. Человек в синем пиджаке нес тарелку осторожно, бережно. – Очень рекомендую пожарские котлеты. И пюре.

К слову, народу в столовой было прилично, но ни суеты, ни толкотни. Все подходят к раздаче, набирая на подносы выставленные блюда. А кто и без подносов. С самого края, на высоком штыре, собралась стопка пробитых талонов на обеды. Стало быть, кормятся тут и вправду местные.

- Здесь тихо… - зачем-то добавил Шапошников.

Свободный стол отыскался в дальнем углу, даже не один, но два, сдвинутые вместе. И скатерть, их прикрывавшая, выделялась какой-то особой белизной.