Он не понимает.

Он вскидывается, собираясь что-то сказать, видит меня, мое лицо, и опять скрючивается… его трясет и от отвращения, и от ужаса. А рука тянется к револьверу.

- Стоять, - я бью по этой руке и встряхиваю. – Ты вообще кто?

- К-кондратий… В-варункин, - выдает он. – Д-дежурный… т-тут… я… н-ненадолго… отошел…

- Часа на два-три, может, четыре, но не больше шести? – я вспоминаю.

Это о нем говорил Васька.

О том, что у мужика ребенок маленький и жена не справляется. Или еще какие-то там тяжелые жизненные обстоятельства.

- Я… я… тут…

- Успокойся, - говорю жестче. И слегка встряхиваю. – Кто еще на участке быть должен?

- Ночью… только я… дежурный.

До него начинает доходить. Он поворачивается в сторону двери и долго смотрит, сглатывая. Но слюны слишком много и во рту она не помещается, вытекает, и парень пытается стереть её рукавом.

- Я ведь… а Васька?! – к его чести он отряхивается. – Там Васька…

Я удерживаю за шкирку.

- Стоять. Васька не там. Вызвали его. Должен был тебе позвонить.

- У… у нас телефон сломался, - он выдыхает с облегчением. – Тут… не подумайте… тут ночью тихо… никогда и ничего… разве что драки или там еще какая ерунда. Один раз лавку ограбили. Ростовщика Семушкина. Но тоже по-тихому, без смертоубийства… а у меня сын… зубы… температурит и не успокаивается… четвертый день уже.

Его начинает потряхивать.

- Радуйся, - говорю, понимая, что там мог лежать не Туржин… или не только Туржин. Вот интересно, за какой надобностью его в участок-то понесло? Да посреди ночи?

Понял, что Тихоня куда-то собрался?

Или решил воспользоваться?

Подкинуть в кабинет еще какую пакость? Или же его вызвали? Тогда… голова Шапошникова – отвлекающий маневр? Фото ведь подкинули под вечер, да еще такое, по которому точно можно определить место. Понимал ли Охотник, что мы не удержимся? А там медведь…

- Ч-что т-теперь д-делать? – парень пытался справиться с дрожью.

Что делать.

Хороший вопрос, однако.

Я поглядела на небо. Еще час и светать начнет…

- Кто из ваших тут еще?

- Т-трое…

- Всего?

Он чуть покраснел.

А я подумала, что мне и прежде-то казалось, что людей в участке маловато. Бешицк, конечно, городок небольшой, но все же городок. И граница рядом. И есть штатное расписание.

- Шапка, да? – уточнила я. – Не брал людей? Ставки половинил? И надбавки давал?

- Тут… тут тихо было, - парень густо покраснел. – Никогда и ничего… не случалось, чтобы такого… ну совсем, чтобы… и всегда можно было местных привлечь. Временно.

А зарплатный фонд реорганизовать по собственному разумению.

Ну, Шапка…

Бестолочь. Впрочем, на мертвых злиться толку нет.

- Поднимай, - вздыхаю. – Всех, кто есть…

- А… вы? Т-туда?

В глазах ужас, и не знаю, чего он больше боится, меня ли или же покойного Туржина.

- Туда. Мне телефон нужен…

А самое поганое, что телефон в участке не работал. Интересно, как давно. И не случилось ли, что Васька звонил по этому неработающему телефону.

Что Васька вообще…

Я выглянула в окно. Одна радость: рассветы весной ранние… и придется-таки побеспокоить госпожу Фелицию. У нее в доме телефон точно работал.

Глава 40 Кутня

«Появление на премьере графа Г. под руку с бывшей княгиней Бекшеевой, о трагическом разводе которой мы писали, произвело немалый фурор в узких кругах. Быть может, причина развода вовсе не в болезни князя Бекшеева, изменившей его характер, и не в тех самых «жизненных обстоятельствах», на которые ссылались в ходатайстве Его императорскому Величеству, но в поведении самой княгини? И пусть прежде мыслилось оно безупречным, ныне становится очевидно, что имела место некая связь, уверены, исключительно дружеская, лишенная напрочь романтического толку, но ныне, ввиду изменившихся обстоятельств, переросшая в нечто большее, обещающее, быть может, в скором времени…»

«Сплетникъ»

Бекшеев проводил Зиму взглядом.

Неспокойно.

Предчувствие нехорошее. И пусть он далек от пророчеств, а все одно нехорошее. И проклятье… стоит окликнуть, сказать, чтобы возвращалась, что вместе они пойдут. К городу. Пусть время уйдет…

В том и беда, что уйдет.

И дождь того и гляди начнется, он окончательно смоет следы, если такие и остались. А должны бы… некромант опять же. И потому никак нельзя медлить.

Зима это тоже понимает.

Но… неспокойно.

- Дерьмо… - ворчит Тихоня, и руку в карман сует. В кармане – нож. Револьвер в кобуре. У Бекшеева тоже есть оружие, а еще рука сама тянется к горлу, к белому камешку, что к коже приник.

- Так, Васька, - Михеич кладет лапищу на плечо. – Ты вперед давай.

- Жалко…

- Чего тебе жалко?

- Медведя оставлять… а ну, кто заберет?

- Кто? – Михеич хмыкнул. – Да и замаешься с этакой тушей возиться. И давай, шевелись… что-то в последнее время вовсе обленился. Эй, княже, ты как? Дойдешь?

- Тут недалеко уже! – Васька ткнул рукой в чащу. – Ежели напрямки.

- От именно, напрямки… а ты их повез окрест. На кой?

- Так дорога же ж туточки! там же ж еще третьего дня, на старой, сосну повалило. Аккурат поперек. Я говорил начальнику, что надо бы, чтоб спилили. А он мне, мол, тебе надо, ты и пили, раз самый умный. А дорогой той никто не ездит, она же ж мимо деревни…

- Шеф?

- Все нормально, - Бекшеев осторожно ступал. Как ни странно, но чувствовал он себя куда лучше прежнего. И нога уже почти и не болела, ныла слегка. Только вот тросточка в машине осталась.

Плохо.

Рядом оказался пес. Он поднял голову, заглядывая в глаза, и показалось, что зверь этот не просто так, но поставлен за Бекшеевым присматривать.

- Погоди, - Тихоня отступил к краю и в кусты нырнул, чтобы выбраться с длинной хлыстовиной молодого деревца. Тихоня на ходу счистил сучки и ветки. – На вот…

- Спасибо.

Не так удобно, как с тростью. И немного стыдно, кажется, что и Михеич, и Васька смотрят. Некромант, тот отворачивается.

- Может… - Тихоня кивнул на Софью, которая до сих пор без сознания. – Давай мне.

- Да нет, не стоит, - отказался некромант. - Она легкая совсем… так-то… у меня отец кузнецом был. И я помогал… до семнадцати лет. А потом вот дар открылся. Ну и… думал, говоря по правде, кузню поставить, только…

- Огонь мертвую силу не жалует, - слух у Михеича оказался хорошим. – А ты, Васька, давай, вперед… сперва к капищу, а там и к моей хате веди…

- Точно не жалует. Огонь, он… ему слово нужно особое. Отец учил. Всему… а я вот… оказался бесполезником. Что по его делу, что по дару.

- Как сорвался?

Некромант шел рядом, а Тихоня – чуть позади. Но разговаривать это не мешало.

- Просто… на восточном прорыве. Был… в усилении. А они пустили танки… и за танками – выброс. Энергетический… и некроманты… трое, как оказалось потом, но сработавшиеся. Редко такое случается… мы… сила не любит другую. Без исключений. Стали поднимать мертвецов… ну и пришлось вмешаться. Они волну пустили… тлена… та еще пакость. Живое… и то, что живым было когда-то… оно рассыпается тленом. Все бы полегли. Люди. И что оставалось-то? Меня… подпитывали. Полковник Егоров… тогда. И штабные, кто только был… а сила, пусть и принимает силу, но не любит. Выстояли, конечно. Тяжело было. Думал, умру. Но нет… сорвался только. Бывает.

И Бекшеев кивнул, соглашаясь, что бывает.

Он не слышал ни о том прорыве, ни о полковнике Егорове, ни вовсе о восточном направлении. Не его зона. Не его сфера. Это ведь очень важно, разделять сферы, чтобы не мешать работать другим.

Он и старался.

- Живой – уже хорошо, - отозвался Тихоня. – Шеф?

- Иду, - буркнул Бекшеев. Ноги проваливались. И ладно бы в мягкое нутро меховых кочек. Так оно не было мягким. Как-то ботинок напоролся то ли на ветку, то ли на кусок деревяшки, который едва не пробил подошву. В другой раз – словно в сеть попал. И с трудом вытащил ногу.