Кроме того, Гален не был знаком с королем сусликов, а его величество, несмотря на то что вроде бы ни на секунду не прекращал жрать, читал Кьеркегора, Сократа и мог по памяти перечислить участников всех мало-мальски известных рок-групп. А еще Чаз недавно начал учится играть на гитаре. Впечатляет, правда? Особенно если учесть, что речь идет о суслике, у которого нет больших пальцев.

Кстати сказать, Чаз непостоянен в своих художественных пристрастиях. Например, я лично видел, как он рыдал навзрыд, когда впервые услышал знаменитую арию сопрано в самом начале второго акта «Мадам Баттерфлай». Ну, там еще вначале в унисон звучат две флейты, а потом японка-гейша начинает петь о том, что надеется на возвращение своего любимого — парня-американца… как его там… в общем, забыл его имя.

Однажды, несколько месяцев назад, на его величество нашла блажь, и он попросил меня отвезти его на машине в Айову, расположенную за полторы тысячи километров от Булл-Ривер Фолз. Ему, видите ли, захотелось посетить то самое поле, на котором разбился самолет с Бадди Холли и Ричи Валенсом. Когда я отказался, Чаз в порыве ярости заперся в своем «хаммере» и три часа подряд на полной громкости слушал «La Bamba».

При этом путь, по которому следует Чаз в поисках прекрасного, порой бывает достаточно извилист. Так он, захлебываясь от восторга, читал мне вслух пассаж из труда Блаженного Августина «О граде Божьем», в котором теолог четвертого века упоминает о своих современниках, которые научились столь мастерски пускать ветры, что издаваемые при этом звуки напоминали музыку.

После этого я стал воспринимать духовые инструменты совершенно иначе, и теперь ни одно соло Бенни Гудмана на кларнете более не прозвучит для меня как прежде.

Чаз подлил масла в огонь, сказав, что в начале тринадцатого века при дворе английского короля Генриха II обретался шут по прозванию Роланд Пердун, чье пускание ветров служило сигналом к окончанию королевских празднований Рождества. Ох уж эти англичане, они никогда не чурались экспериментов в сфере изящных искусств.

Ах, если бы доктор медицинских наук Гален знал, сколь сильно он заблуждается относительно различий между людским родом и животными, которым открыто гораздо больше, чем мы только можем представить!

Чаз дожидался меня на маленькой скамеечке под деревом у дороги в город — туда каждый вечер заезжал автобус, развозивший работяг-нефтяников. Это дерево было единственным на много километров окрест. Даже не знаю, кто выглядел более одиноким: оно или Чаз.

Некоторое время мы сидели на скамейке у черта на куличках в этом богом забытом краю и разговаривали. Дул ветер, студеный, безжалостный. Как раз такая погода сводила с ума первопроходцев в романах Уиллы Кэсер. По ощущениям было как в Небраске, только гораздо холоднее. Мы оба морщились от резких ледяных порывов, швырявших нам в лица пыль и заставлявших то и дело ежиться.

Чаз пребывал в мрачном расположении духа. Я обратил внимание на полосу седой шерстки у него на голове, отметив про себя, что раньше ее не замечал. Когда суслик показал на армаду строительных машин, стоявших на поле, его лапа затряслась, и он поспешно положил ее себе на колено.

— Что с тобой? — встревоженно спросил я. — Ты будто сам не свой.

Чаз уставился на бескрайнюю канадскую прерию, безрадостную, напоминающую лунный пейзаж, и тяжело вздохнул.

Он сказал, что сделал все возможное, чтобы саботировать добычу нефти и защитить новую колонию. Он засыпал овсянку и кидал «Нутеллу» в топливные баки всех без исключения грузовиков, до которых только мог добраться. Он раскидывал гвозди по автостраде, обмазывал гелем для укладки волос ступеньки лестниц вышек мобильной связи, взламывал систему местного радиовещания, сделав так, что она бесконечно проигрывала припев к песне «Puff the Magic Dragon», забивал коровьим навозом трубы гидроразрывных агрегатов, в результате чего дерьмо нагревалось до четырехсот градусов, а потом происходил взрыв.

Он заклинивал гусеницы бульдозеров, вместе со своими верными спецназовцами ослаблял болты на гигантском экскаваторе, в результате чего тонны ядовитой породы заваливали главную автомагистраль, по которой осуществлялось снабжение нефтедобытчиков. Он отрубал электропитание морозилок в столовых, а однажды ночью напал на местное отделение Королевской конной полиции и залил в знаменитые высокие черные сапоги стражей закона взбитые сливки.

Все усилия оказались тщетными.

Чаз поправил беспроводные наушники от айфона, и я спросил, что он слушает.

— Джона Колтрейна, — отозвался его величество. — Альбом «Giant Steps»… Кажись, пятьдесят девятого года. Кстати, как продвигается работа над моей книгой?

Речь шла об автобиографии Чаза «Моя подземная жизнь», которую я с большой неохотой взялся редактировать. К этому моменту мне уже удалось сократить это нагромождение нелепостей и бессмыслиц до восьмисот семидесяти пяти страниц.

— Я считаю, что всю главу о Франсиско Коронадо и твоих предках, последовавших за ним из Мексики, лучше полностью убрать. И еще про бомбочки из кукурузного сиропа. И сцены с сексом — их слишком много. Взять, к примеру, эпизод с батутом и вазелином. В это никто не поверит.

Чаз выдавил из себя вялую улыбку, впервые проявив хоть какие-то эмоции за все время нашей встречи:

— Вот, значит, как ты считаешь… — промолвил он.

Я нутром чуял: с Чазом что-то категорически не так. Я спросил его о деньгах, которые я отправил его правой руке, старому мудрому суслику по имени Джулс — он возглавлял тайный совет и контролировал все финансы сусличьей империи.

Чаз закашлялся. Сплюнул. Поковырял когтем один из здоровенных выступающих желтых зубов. Толкнул меня локтем в бок. Некоторое время мы оба наблюдали за песчаным вихрем, вращавшимся на черном асфальте пустынной автострады.

— Джулса больше нет. Свалился замертво. Вчера, — вздохнул Чаз. — Мне надо кое-что тебе сказать.

Джулс, приходившийся Чазу двоюродным братом, тоже был старожилом. В отличие от своего венценосного родственника, он не обладал сверхъестественными способностями, хотя, как и его величество, тоже в сороковых годах подвергся облучению плутонием-239, когда в Аламогордо по заданию американского правительства ученые разрабатывали ядерное оружие.

Точно так же, как и Чаз, Джулс прожил гораздо дольше, чем его сородичи, чей краткий век не превышает пяти лет. На момент смерти Джулсу шел семьдесят пятый год.

Будучи правой рукой Чаза, Джулс контролировал все финансовые потоки колонии. Он же возглавлял и фонд, который я с его помощью учредил, чтобы обналичивать огромные финансовые запасы сусличьей империи. Именно он познакомил меня с биткоинами, на которые я и совершил все крупные покупки: и мотоциклов «харлей-дэвидсон», и телевизоров гротескно гигантских размеров, и профессиональных кофеварок, и кучи навороченной бесполезной кухонной утвари…

У Джулса имелась странная проплешина на голове, а ходил он прихрамывая — все это было следствием трагической встречи с промышленным аэратором марки «Хонда» на поле для гольфа «Золотое ущелье». Мне Джулс нравился. Он же ко мне относился равнодушно.

Смерть главного финансиста империи ввергла Чаза в страх и уныние. Он сделался еще мрачнее, когда понял, что условия в новой канадской колонии не позволяют организовать похороны с подобающим размахом. Чаз считал, что двоюродного брата следует проводить честь по чести: с авиапарадом, с почетным караулом, вооруженным автоматами «узи», с профессиональными плакальщицами, напоминавшими в своих нарядах пьяных официанток из бара. Плакальщицам полагалось исполнять сербские народные танцы возле гроба, одновременно попивая сливовицу. Чаз всегда придавал огромное значение традициям.

В итоге я положил тело Джулса в пластиковую коробку, поместил ее в ящик с сухим льдом и отправил экспресс-почтой в Булл-Ривер Фолз.

Мне ужасно не хотелось после такой трагедии оставлять Чаза одного, и потому в голову пришла одна мысль.