Старуха вышла на крыльцо, смерила меня взглядом из-под измятой ковбойской шляпы и сунула большой палец за пояс. Другая ее рука висела на перевязи, пальцы распухли как сосиски и покраснели.

— Тебе что, нездоровится? — спросил я.

— Бывало и лучше, — ответила Дора, жуя табак.

Облокотившись на перила, она сплюнула. На веранде позвякивала музыка ветра, сделанная из ржавых подков. Где-то заржала лошадь. Ей ответили коровы. Затем присоединилась и собака. В остальном стояла тишина, глазу было не за что зацепиться. Я поднял взгляд к подернутому дымкой куполу неба. Где-то далеко-далеко послышался гул пожарного самолета.

— Ерунда, — Дора покосилась на свою руку, — напоролась как дура на колючую проволоку. Гналась за койотом.

— Похоже, у тебя заражение.

— Ничего страшного. Примочки делаю. Пройдет.

— Тебе бы лучше доктору показаться, — не сдавался я и предложил подкинуть ее до города.

— Само пройдет, говорю, — отрезала Дора и принялась отхаркиваться. Она осмотрелась, прикидывая, куда сплюнуть, но потом передумала и сглотнула.

— Ну как хочешь, — пожал плечами я.

— Вот именно. Как хочу, так и поступаю.

— Ну и ладно.

Мне самому захотелось плюнуть, настолько не клеился у нас разговор.

Старуха пошевелила искалеченными пальцами, которые, как я сейчас заметил, были обернуты какими-то листьями. Чтобы покрепче держаться на ногах, Дора опиралась здоровой рукой о перила.

— Может, тебя все-таки отвезти к врачу? Мне это не внапряг, честно.

— Знаешь, как-то дожила до своих лет без докторишек, так что спасибо, обойдусь, — проворчала Дора. — Нет у меня веры к этим коновалам. А ведь они еще сдерут с тебя за прием три шкуры! Так что нет уж, уволь. Но спасибо, что предложил. По-джентльменски поступил, да. Слушай, в чем дело, а? Я тебе названиваю, названиваю, а все никак застать на месте не могу.

— Извини, — развел руками я. — Дел невпроворот. Да я еще вдобавок и уезжал. Но мне передали твое сообщение.

Чумазое лицо Доры расплылось в улыбке. Она сунула руку в карман джинсовой рубашки, вытащила оттуда кусок жевательного табака и, отправив его себе в рот, заработала челюстями. Затем приподняла шляпу и провела пятерней по седым волосам, что трепал ветерок. Кивнув, Дора поманила меня за собой.

— Пошли, — только и сказала она.

Я послушно двинулся за ней. Мы проследовали в сарай за хижиной. Внутри стоял полумрак. В воздухе меж покосившихся стен клубилась пыль. На полу валялись старые, почерневшие инструменты, а в углу, прислоненный к стене, расположился старый, ржавый пружинный матрас. С потолка свисал кусок металлической дымовой трубы. Куда подевалась сама печка, оставалось только догадываться. Дора пояснила, что когда-то здесь хранили солому и зерно, а до этого тут располагалась подсобка.

— Аккуратней, — предупредила Дора. — Стена вот-вот рухнет. А она из речных булыжников сложена. Придавит в один момент. Короче, вот, смотри. — Смачно плюнув, старуха достала из кармана фонарик и поводила им: — Погляди, что эти гады натворили. И так везде, только хижину не тронули. По ходу дела, если внутри кто живет, так они это место не трогают.

Я опустился на колени. Пол покрывали бесчисленные отметины маленьких когтей, словно у основания каменной стены кто-то отчаянно скреб тысячей вилок сразу. Вдоль всего внутреннего периметра сарая следовала аккуратно вырытая канавка. Одна из стен покосилась, поскольку под ней была выкопана яма.

— И такое у меня не только в сарае, — посетовала Дора с усмешкой, — пришлось забрать лошадей из летней конюшни. Эти твари перегрызли опорные балки, а от стен вообще оставили одни воспоминания. Никогда такого раньше не видела. Но при этом, странное дело, дом они не трогают. Я думаю, это потому, что я там живу. Не хотят причинять мне зла. Ну, из вежливости, что ли. А может, это у них такой звериный кодекс чести.

Я напустил на себя глупый вид и решил не задавать вопросов.

— Они воюют с нами, — продолжила Дора. — Я это уже давно поняла. Их тысячи. Живут на моем старом сенокосном лугу. Я их еще девочкой видела. Папка говорил, что они там обитают с незапамятных времен. Мы их никогда не трогали. А они нас. Они сами по себе, мы — сами по себе. А сейчас они хотят вернуть то, что по праву принадлежит им. Думаешь, из-за чего все происшествия, про которые ты пишешь в газете? Это все суслики. Они дают нам отпор. Их мир рушится. Им это не нравится. Да и мне тоже. Я про эту стройку. Ну, про новомодный курорт, про гольф-клуб. Впрочем, ладно, не хочу об этом. Если спросишь, на чьей я стороне, то я тебе так скажу. Я всегда буду на стороне сусликов. Потому что на другой стороне баррикад — богатые сволочи на электрокарах. Ездят по своему полю для гольфа, будто тут хозяева. Вот так-то, сэр.

Дора откашлялась и снова прицельно плюнула. Создавалось впечатление, что у нее просто бесконечные запасы мокроты. Когда мы направились к моему грузовичку, она остановилась и показала на крышу гостиницы при лыжном курорте, вздымавшуюся за деревьями метрах в семистах от нас. Дора вздохнула и опустила взгляд.

— Однажды отец остановился прямо тут, вот на этом месте, показал туда, — она кивнула в сторону курорта, — и сказал, что пацаном видел, как там поднимается дым со стойбища индейцев. Оно находилось неподалеку от гольф-клуба, хозяева которого теперь разевают пасти на мою воду. Индейцы племени юта… Теперь они вернулись в свои земли, чтобы поохотиться в последний раз. — Дора со стоном потерла больную руку. Ее глаза наполнились слезами, и она судорожно сглотнула. — Тут за каждым деревом по призраку. Они то и дело напоминают мне о том, что творилось на этой земле. Я понимаю, я осталась одна, я последняя… Это… это очень тяжело… Но мне… мне ясно, чего надо этим сусликам…

Я решил не заикаться о полицейском рапорте, в котором говорилось о свидетелях, слышавших в день гибели Мелинды Барстоу оружейные выстрелы, доносившиеся со стороны ранчо.

Я сделал несколько фотографий и притворился, будто что-то пишу у себя в блокноте. Сел за руль и тронулся с места, а Дора двинулась прочь, но вдруг остановилась и закричала:

— Слышь! Ты вот чего: присмотрись внимательней к этому курорту. Может, и поймешь, что задумали эти суслики. Думаю, тебя это позабавит. — Она внимательно посмотрела на столб забора метрах в шести от нее, глубоко вдохнула и смачно харкнула, без всякого труда угодив прямо в него.

Да уж, что-что, а плеваться Дора умела.

Я снова случайно задремал за рабочим столом, так и не успев приступить к набору статьи, которую написала Касси. В ней она рассказывала о том, как в старших классах они с Мелиндой принимали участие в школьном спектакле. Я уснул за правкой с синим редакторским карандашом в руке.

Спектакль… Мозг тут же выстроил цепочку ассоциаций и пошел вразнос.

Сусличий театр на горе Беллиэйк ставит спектакли чуть ли не каждые выходные. Представления проходят в гигантской пещере на дальнем краю поселения грызунов. Акустика там просто фантастическая; правда, немного мешают летучие мыши. И капель со сталактитов. А еще там воняет мокрым цементом и какашками сусликов.

Репертуар у театра достаточно пестрый, я бы даже назвал его эклектичным. Как правило, ставят там ровно то же, что старшеклассники в школьных драмкружках. Суслики обожают бродвейские мюзиклы, особенно с названиями, в которых фигурируют восклицательные знаки, вроде «Оклахома!» или «О, Калькутта!». Кстати сказать, сусличья полиция однажды воспрепятствовала постановке последнего из названных шоу, поскольку сюжет предусматривал выступление обнаженных танцовщиц. Лично мне подобная строгость была не очень понятна, поскольку подавляющее большинство сусликов и так ходят в чем мать родила.

Вы спросите, кому вообще пришла в голову идея открыть театр? Тинке! Бурлящая энергией жена Чаза заведует буквально всем — и продажей билетов, и отбором актеров, и руководит художниками по костюмам. Одно время она даже пыталась уговорить Чаза сыграть полубезумного Вилли Ломана в спектакле «Смерть коммивояжера», но король внезапно застеснялся и заявил, что не может строить из себя сумасшедшего перед поданными. Они его, мол, неправильно поймут.