— Но я просил о другом.

— А у нас от врачей из госпиталя в Японии другие сведения, — улыбнулся подполковник.

— Ясно. Врачебной тайны, значит, не существует.

В последнее время из-за свалившейся на меня недолгой славы я стал вести себя нагловато. Старшие по званию всем своим поведением показывали, что готовы снести от меня фамильярность. При общении с ними я не ощущал ни холодности, ни деланого дружелюбия, которые обычно офицеры проявляли к младшим чинам. Козырял я кое-как. Офицеры останавливали меня, чтобы поболтать о бейсболе. Расспрашивали подробности о засаде, в которую мы угодили. Такое впечатление, что разницу в званиях предали забвению и я могу делать, что захочу. Вот я все чаще и вел себя как гражданское лицо.

— Забудьте о частной жизни, — махнул рукой подполковник. — У вас ее, считайте, теперь нет. Я знаю ваше дело чуть ли не наизусть. — Он открыл папку. — Знаю, что вы учились на филологическом факультете. На третьем году обучения пошли в армию. Вас отправили в Индиану, в форт Бенджамин Харрисон, где вас готовили для работы в отделе по связям с общественностью, но Дядюшка Сэм передумал и решил зачислить вас в пехоту. Да, вы возражали, писали рапорты, но вас все равно отправили на углубленные курсы молодого бойца. Вы даже слали письма конгрессмену от вашего штата. Херня, это никогда не помогает. На самом деле вы только ухудшили свое положение. Как видите, я знаю о вас все.

Подполковник налил себе выпить. Второй пустой стакан он протянул мне и вопросительно выгнул бровь. Я помотал головой.

— «Чивас», между прочим, — сообщил мне собеседник. — Доставили с почтой прямо из Токио.

— Нет, спасибо, — отказался я. — Если вам все про меня известно, тогда вы наверняка в курсе, что после того, как меня уложили в госпиталь с глазной инфекцией, я подцепил там гепатит. Врачи сказали, что у меня печень в ужасном состоянии, и потому весь ближайший год мне запрещено даже смотреть в сторону бухла.

— Слушай, — подполковника явно охватило раздражение, — все это время ты вел себя как надо. Ты же знаешь, не каждый получает эту сраную медаль. Вот что я тебе скажу, парень, перед тобой открыты все пути — выбирай любой. Ты нарасхват, все только и хотят заполучить тебя к себе. Черт меня подери, ты можешь даже двинуть в политику! А что такого? Мордашка у тебя смазливая. Главное, не выкобенивайся и делай, что тебе говорят. Ясно? Ты же парень башковитый, соображать должен. Вернешься домой и заживешь!

— А как я туда попаду? Вы ведь меня тут держите.

— Поедешь. Со временем. На последнем задании ты очень хорошо себя проявил. Такими талантами не разбрасываются. Особенно принимая во внимание текущую политическую обстановку.

Подполковник откинулся на спинку стула, сцепил пальцы в замок, положил их на затылок и, прищурившись, уставился в потолок. У него была накрахмаленная форма. Накрахмаленная полевая форма. Твою же мать, при такой-то влажности! Подполковник взял в руки стакан и принялся маленькими глоточками потягивать виски. Крякнул, отер губы большим пальцем.

— Блядь, вот никак не пойму, чего тебе надо, а? — вдруг выпалил он, сел прямо и кивнул под стол. — Да я б себе обе ноги отрезал, чтоб получить такие козыри, которые ты сейчас держишь в руках. Главное, правильно ими сыграть. И все, дело в шляпе, держи билет в счастливую жизнь. Ты сам вызвался добровольцем, и что теперь? Хочешь сдать назад? Не выйдет. Поздно. Хер знает зачем ты вызвался. Я на твоем месте просто поехал бы домой. Купался бы в лучах славы… Все эти дифирамбы в «Старз энд страйпс»… Распрощался бы навсегда с этой жарой, с этой поганой жратвой, вернулся бы в родной город — пусть меня фоткают журналюги из местных газет, покуда у них руки не отвалятся… А ты чего творишь, сержант? Что за хуйню ты мне тут устроил? Поздно, пути назад уже нет. — Продолжая держать стакан в одной руке, другой подполковник принялся листать мое дело. Он подтолкнул ко мне запечатанный конверт. — Два батальона регулярных войск. Дислоцируются в Лаосе, наносят удары из-за границы. Раз ты американец, за границу официально соваться нельзя. Об этом не может быть и речи. Задание: уничтожить как можно больше солдат противника. Тебе в помощь даем хмонгов, которых ты обучал. Как ты ими распорядишься — дело твое, армии США это уже не касается. Со снабжением тоже помогут, может, даже получится организовать политическую поддержку со стороны Сайгона. В принципе, в приграничной зоне законы не действуют, стреляй в кого хочешь. Нужна поддержка с воздуха — получишь. Деньги — пожалуйста. На карте координаты мест, откуда вас будут вывозить. Все они не больше чем в пяти километрах от границы: дальше залетать для нас неоправданный риск, может подняться шумиха. Карта в конверте. Пока к сказанному ничего добавить не могу, не имею на это права. Тебя ждет борт. Экипажу запретили с тобой общаться. Вообще. Пилоты даже не знают, кто ты такой. Рейс неофициальный, ни в каких документах он не значится. Никаких знаков различия ты не увидишь. Борт тоже без опознавательных знаков, даже номеров нет. Он только что с судна — его специально перегнали сюда только для того, чтобы отвезти тебя к месту выполнения нового задания. Ты сам его выпросил — так, еще раз на всякий случай тебе напомню. Понял, жопа ты неблагодарная?

— А что, если я откажусь? — спросил я.

— Сгниешь на губе, — пожал плечами подполковник. — Думаешь, раз знаменитость, то и по пятнашке теперь загреметь не сможешь?

— Общественность не поймет.

Мой собеседник ничего не сказал, лишь нехорошо улыбнулся в ответ. Потом подполковник, который не был подполковником, подался вперед, подтолкнув ко мне поближе пухлый конверт. Я встал, уронил конверт на пол и, даже не подумав его поднять, направился к двери. На пороге я замер и показал мужчине средний палец.

— Это так, не для протокола, — кинул я через плечо, не ведая, что его вскоре украсит еще один шрам, и направился к дожидавшемуся меня вертолету.

Я прекрасно понимал: главное для меня — чем-то занять голову.

Именно поэтому я еще два раза смотался в Альберту — отвез деньги беженцам-переселенцам. Оказалось, что содержание новой колонии обходится в куда большие суммы, чем кто-либо мог изначально предположить. В какой-то момент я начал возить в Канаду столько наличности, которую снимал со счета фонда, учрежденного Чазом, что со мной связались из офиса банка в Булл-Ривер Фолз и настоятельно попросили подойти: у них ко мне имелось несколько вопросов. Я поступил в точности наоборот (всегда так делаю, когда речь идет о банках) и никуда не пошел.

В Канаде я и встретил Чаза. Если вы помните, я отправил его туда экспресс-почтой поддержать упавших духом сородичей, часть которых успела разувериться в возможности построить рай-утопию в столь унылой глухой дыре. Дожидаясь аудиенции с его величеством в своем любимом занюханном мотеле неподалеку от реки Норт-Саскачеван, я предавался безделью — смотрел по черно-белому телевизору «Зенит» повторы известных хоккейных матчей, жевал чипсы и читал всякую всячину из электронной библиотеки мотеля. Коллекция книг, надо сказать, была достаточно пестрой. Особенно мне запомнилось название одной монографии: «Болезни и недуги римских императоров».

Именно оттуда за бокалом ячменного пива «Синий монах» я узнал, что живший во втором веке грек по имени Клавдий Гален, служивший медиком у римских императоров, пребывал в непоколебимой уверенности о превосходстве человека над всеми остальными живыми существами, обитающими на земле.

«Ненасытные звери, — утверждал он, — всю свою жизнь только и делают, что едят и убивают. Им чужда страсть к философии и музыке. Иные же, более благородные и совершенные создания ведут себя иначе. Они не посвящают все свое время одним лишь убийствам и удовлетворению жажды насыщения».

Надо принять во внимание, что Гален жил в стародавнюю эпоху и врачевал задолго до того, как люди начали поглощать в непомерных количествах чипсы и жареные крылышки во время просмотра футбольных матчей.