Я вслепую нащупал пульт от телевизора, лежавший на подлокотнике кресла, включил звук, сделал еще один дурманяще-жгучий глоток виски и стал слушать, как журналист описывает звуки разрывов при ракетном ударе. Мол, это похоже на звуки шагов великана. На самом деле ничего подобного.

Некоторое время я ломал голову над тем, что стало с ламинированным фото моей девушки, которое я таскал с собой все полгода первой командировки во Вьетнам. Фотку я хранил рядом с соляными таблетками, жвачкой и складным ножом. Я обронил ее где-то к востоку от границы с Лаосом. Раз фотография была закатана в толстый пластик, то, наверное, она и сейчас где-то лежит в грязи посреди джунглей. Я уже давно позабыл, как звали девушку, хотя даже сейчас могу запросто воскресить в памяти ее лицо.

Кровь пульсировала в висках. Я чувствовал запах дыма после разрыва гранаты, вонь инсектицида и еще одно амбре, которое ни с чем не перепутаешь. Оно исходило от мертвого солдата, лежавшего в прохладном влажном туннеле. Труп казался крошечным, будто принадлежал мальчишке. Солдат был одет в непомерно большую стеганую фуфайку. Черные спутанные волосы облепили проломленную голову в пробковом шлеме. Одна из ног была сломана. То немногое из плоти, что еще оставалось на костях, уже не интересовало насекомых. Солдат лежал скрючившись, словно бился перед смертью в агонии, а под одной из ладоней виднелась старая ржавая граната. Старший сержант застыл, пригнувшись, позади меня: он заверил, что не видел таких гранат со времен войны в Корее.

— Может, они нас и победят, — сказал сержант. — Ты о чем?

Сержант посветил фонариком на труп солдата и наконец нашел красную звезду на пряжке ремня.

— Да об этой сраной гранате. Она ж годов пятидесятых. Еще с тех времен, когда тут были французы. У этих, — он кивнул на труп, — ни хрена не было. Но они об этом не знали, а такого вполне достаточно, чтобы победить. Эти ребята могут вскарабкаться на высокую гору в сандалиях, сделанных из покрышек. Крепкие орешки. Крепче нас с тобой.

Я отломал у трупа палец, после чего попытался снять и пряжку, но тут из-под тела выползла какая-то дрянь, и мне пришлось отскочить. Я сунул костяной палец в карман и таскал его с собой недели две, пока не выкинул в кучу мусора за столовой на базе, сгорая от стыда за самого себя — я ведь взял этот палец в качестве сувенира. Впрочем, за свою жизнь я натворил много того, о чем потом сожалел.

Старый сержант направил луч фонаря вперед. Туннель извивался змеей. На его влажных стенах, по которым стекали капли воды, все еще оставались следы лопат. Свет фонарика выхватил циновки и брошенные инструменты, лежавшие на полу в лужах воды. Под потолком на проводе, закрепленном бамбуковыми колышками, покачивался пустой электропатрон.

— Они чертовски хорошие бойцы, — тяжело вздохнув, протянул сержант, изучая труп солдата. — Знаешь, какой у них главный козырь? Время. Мы считаем дни до дембеля и конца командировки. Мы ждем, когда нас наконец отправят домой. Но их-то домой никто не отправляет. Они и так дома. У них нет отпусков. Нет выходных со шлюхами в Бангкоке. У нас на стенах календари. В кошельках — календари. Мы делаем зарубки на палочках. Постоянно ведем учет времени. А для них время ничего не значит. — Сержант поводил лучом фонаря по трупу: — Вот ведь пиздюк, а! Крепкий орешек. Ты только на него посмотри. Сколько в нем роста? Метр пятьдесят, не больше. Сучара.

Я сделал звук на телевизоре погромче. Жизнерадостный телеведущий с прической как у Кеннеди пригладил волосы и произнес: «Итак, давайте послушаем…», после чего раздалось мерное «бум-бум-бум» орудий ПВО, а затем у кого-то стали брать интервью на фоне садящегося вертолета. «Черный ястреб», ощерившийся парными пулеметами М-50, поднял в воздух целую тучу песка.

На экране снова показался репортер с прибором ночного видения на лице. Прибор был новехонький, словно его только что достали из упаковки.

Затаив дыхание, журналист с мельчайшими подробностями принялся объяснять, как устроен электронно-оптический преобразователь, позволяющий солдату сражаться с врагом практически в полной темноте.

Потом журналист стал показывать самую пеструю коллекцию разного оружия, разложенного у его ног, совсем как в криминальной хронике, знаете, когда показывают результаты полицейского обыска в логове бандитов. За исключением М-16, я ничего не узнал. Кое-что походило на минометы. Одна винтовка напомнила мне уменьшенную версию М-16. К карабину крепилось нечто очень похожее на подствольный гранатомет, но его расположение было совершенно нетипично для подствольника. Что это такое на самом деле, я не знал, и меня стал грызть червячок беспокойства. Мне почему-то стало завидно, что сейчас солдаты могут использовать такое оружие.

Я вобрал кубик льда в рот, дав ему превратиться в холодную лужицу в ложбинке языка. Много же я выпил. В голове снова зазвучали голоса, принявшиеся нараспев скандировать хором: «Дристня-дристня…»

Я сделал глубокий вдох, но при этом возникло такое чувство, словно я и вовсе не вобрал в грудь ни грамма воздуха.

Улегшись на кровать, я взял в руки свой лечебный ночник, выбрал запись шума летнего дождя, но от этого мне только захотелось в туалет. Вернувшись из уборной, я поставил стрекот цикад, наложив на него рокот лесного водопада частотой четыре тысячи герц.

Мы встретились на тропе. Чаз предстал передо мной без одежды. Сегодня он выглядел как нормальный суслик. Ни тебе армейских ботинок, ни футболки с логотипом Motorhead.

Рядом с ним стоял суслик, которого я прежде еще ни разу не встречал. Он был весьма занятного вида. Чаз представил нас друг другу, после чего спешно двинулся прочь по тропе, сказав, что встретится со мной позже, в золотом руднике, таящем в лабиринте туннелей богатства всей колонии.

Джулс был главным заместителем Чаза. Он напоминал сонного профессора. Шерстку на голове Джулс старался зачесывать таким образом, чтобы она скрывала странную проплешину справа. Усики у него тоже отсутствовали. Ходил он прихрамывая. Насколько я слышал, обычно он носил отутюженную рубашку с карманным протектором, набитым целой гаммой разноцветных маркеров.

Хромота и проплешина появились в результате трагической встречи с промышленным аэратором марки «Хонда» шириной аж метр тридцать, состоявшейся на территории гольф-клуба «Золотое ущелье». Это случилось в тот день, когда Джулс пытался украсть из кафетерия клуба коробку карандашей и рулон блестящей фольги.

Потом, само собой, за Джулса отомстили. Отряд сусликов залил в бензобак аэратора имбирный эль, перерыл три лужайки вокруг лунок и закидал петардами М-80 мужской туалет. Взрывы петард спровоцировали запуск внешней системы орошения, которая залила с ног до головы мэра Булл-Ривер Фолз и еще четырех членов городского совета, которые как раз находились у восьмой лунки.

Не было ничего удивительного в том, что именно Джулс ведал финансами всей колонии сусликов, обитавшей на склонах горы Беллиэйк. Впрочем, надо признать, его репутация несколько лет назад оказалась сильно подмоченной — выяснилось, что он активно инвестировал в биотопливо, финансовые фьючерсы и биржевые деривативы.

Сейчас большая часть финансовых сбережений колонии была вложена в краткосрочные бонды и месячные государственные краткосрочные облигации. Джулс говорил, что никому не доверяет, заявляя, что годовые корпоративные отчеты пишут патологические вруны и воры. Он постоянно горевал о том, что в восьмидесятые продал несколько тысяч акций «Эппл», когда они на пике стоили двадцать два доллара за штуку, полагая, что дороже за них больше никогда никто не даст.

Джулс также являлся хранителем исторического наследия колонии. По словам суслика, его племя перебралось в Колорадо в шестнадцатом веке, проследовав туда из Новой Галисии за испанским конкистадором Франсиско Коронадо, искавшим в Новом Свете золото. Впоследствии предки нынешних сусликов откочевали в район города Аламогордо, что в Нью-Мексико. Там они мирно жили вплоть до сороковых годов двадцатого века, после чего снова оказались вынуждены оставить родные края из-за Манхэттенского проекта.