—

То молодшая моя дочь, — со всем обычным спокойствием объявил старик, — сегодня в ночь привяжем ее на берегу озера к святому камню.

Князь дернул головой, будто муху отогнал.

—

По обычаю, да ты его должон знать, — пояснял старик, разливая чай из самовара, — раз в четыре года молодшую дочь хана этих земель отдают в невесты озерному богу — Дагону. Да ты присядь, князь Гарусов. В наших сурских кланах, по собинному уставу — мы с тобой ровня… Тебя тому дед разве не учил? По обычаю?

Князь не удержался на ногах от непонятного знания стариком его звания да имени, сел. Сел, да неловко. Левая доска — ножка низкой скамьи треснула, подвернулась, и Артем Владимирыч очутился на полу враскаряку ног. Ладно, слух о походе русских от Тобола на юго-восток — катился дней за десять впереди обоза бугровщиков. Но кто знает про то, что ссыльный майор — князь? А уж совсем зыбко и таинственно: кто знает — чей он внук?

Старик хохотнул.

За занавеской девичий голос прервал унылый плач и тоже хихикнул…

—

Давно поставлено так, — пояснил каан, разливая в пиалы густой напиток, — про человека, ополчившегося в нашу сторону, собираем вести по всей сибирской стороне. Про тебя сказали мне люди вашей старой веры, что торгуют с нами…

Как все бывает просто… Калистрат Хлынов, мужик молчаливой закваски, тут, видать, воробьем расчирикался… Ну и пусть — слова и слава про деда князя Гарусова на этом отрезке хода вреда не свершат, токмо — пользу.

Распарившись от китайской черной травы, настоянной в кипятке, да с медовыми сотами, Артем Владимирыч отстегнул с левой руки круглый щит, положил на кошму.

Х’Ак-Ас-каан нахмурился, поставил на круглый дастархан свою недопитую пиалу.

Артем Владимирыч недогадливо поднял с кошмы щит, решил снова привязать.

—

Не так, княже, — усмехнулся каан, — не так. Сей щит, когда не в деле, должен висеть над головой.

Старик ловко поднялся с низенькой скамьи, взял щит двумя руками и бережно повесил за крепежные ремни на льняной шнурок, коих во множестве свисало по стенам шатра. Как раз над головой князя Гарусова.

—

Сам идешь, княже, али тебя ведут? — садясь обратно, спросил каан.

Это был хороший вопрос. Обварной. Если сейчас еще спросит старик про пять сот сожженных князем кощиев — станет совсем жарко.

Артем Владимирыч расстегнул обе пуговицы косого ворота рубахи, спросил сам:

—

А твоя конница, на боевом походе, далеко пошла, каан?

Старик выпрямился. Прямым русским ножом — для кухонной работы — он крошил медовый сот. Поддел истекающий медом кусок белого воска на нож, отправил в рот. Прожевал, запил чаем.

—

А пошла рать моя — по обычаю обряда… — наконец сообщил старик, — встали охватом окрест озера…

—

Тысячи три, стало быть, у тебя конных воев? — опять вопросил князь, в уме сопоставив примерные размеры озера.

—

Полутьма, — отозвался каан, — пять тысяч. Да еще одна полутьма ушла набегом на становища таежных данников.

—

Никак богатеешь от мягкой рухляди? — не удержался от обидной каверзы Артем Владимирыч.

—

Рабы нужны на осень, князь, — скучно сообщил старик, — черноголовые — Саг-Гиг. Беру себе в рабичи таежных людин. По тысяче голов… Льна нынче много уродилось на наших землях, проса, ячни, ржи. Все то урожайное несо надобно просушить, отбить, в обмолот пустить… Работа долгая да скучная… Вот, по обычаю старины, берем на сезон рабичей из тайги… По весне, правда, отпускаем. С прибытком их отпускаем — даем ножи, муку, бывает — и огненную воду. Кто из рабичей чего похочет… Тебе днями кощии подвезли сто пудов зерна — откуда его взяли? Купили у меня… Так-то, княже… Так сам идешь али под ярмом?

Вот уперся старик! Князь самодельно заварил кипятком черную траву-китайку. Отпил, дуя в пиалу, несколько глотков.

—

Сам иду.

I— Ой ли? — весело усомнился каан. — А знает ли о твоем ходе твоя Ак-Сар-Ки-на?

Бешенство вдруг закатало голову князя варом. Он рванул ворот рубахи, вытянул за снурок кожаную кису, что хранила бумагу с благословением Императрицы.

—

Чти, если можешь! — сунул бумагу каану. — Лично Она благословила меня на этот поход!

Х’Ак-Ас-каан уставил голубые глаза на лист. Провел рукой по бороде.

—

Не разумею нового азбуковника, князь, извини. Но тебе — верю. Або — не будь за твоею, спиной всей силы Сурья, где нынче, как мне донесли, правит Ак-Сар-Ки-на, то бишь по-новому — Императрица, ты бы носил боязнь в душе. И жечь, аки варвар, побитых тобой ворогов — не схотел…

—

Жег я не варваром, — озлился Артем Владимирыч, чуя, что разговор сей станет предметом слухов далеко за пределами володения Х’Ак-Ас-каана, — жег я по Уставу бога древнего — Ваала, чтобы от моего хода прятались подлые… Саг-Гиг! Как ты сам их назвал…

—

Удовольствовал ты меня, князь, своим словом, — совершенно серьезно проговорил каан. — Пожалуй, я разойдусь с твоим походом мирно. Одначе прошу, дабы все встреченные тобою народы понимали сей лист со словами Ак-Сур-Ки-ны, заделай к нему красную печать… Нет таковой?

Эк, куда хватил старик! Но ведь — прав! Кто из народов на пути в пять тысяч верст поверит черным буквам, написанным в три строки? Эх, матушка Императрица! Такой конфуз произвела от малости времени царствования!

Князь Артем протянул руку — забрать лист.

—

Малое время мне дай! — отвел свою руку с Императрицыным листом каан, — сотворю тебе дело, надеюсь, не противу тебя и твоей володетельницы…

Он живо встал, мягко ступая ичигами, прошел к вместительному сундуку, что стоял супротив входа в шатер. Позвенел ключами. Тяжелая крышка сундука откинулась. Князь, противу воли, вытянул шею. И зря. Старик достал из сундука кованый ларец неведомого желтого металла — не золота — и принес его на стол. Нажал пружину в потае, крышка ларца сошла с пазов и упала на стол. Из ларца сильно пахнуло неведомым князю зельем. Тем зельем была пропитана и тряпица, кою Х’Ак-Ас-каан развернул на глазах у Артема Владимирыча. В той тряпице лежала, в ладонь величиной, красного металла — печать.

Что это именно печать, Артем Владимирыч понял не глазом — сердцем. Бухнуло сердце, заколотилось. Так оно колотилось в детстве, когда дед Ульвар его, еще сонного, ранним утром вдруг вынес из усадьбы, донес на плече своем, пахнувшем лошадиным потом и воском, до берега озера. У озера дед осторожно поставил Артема босыми ножонками на глину возле воды, достал из армяка вот такую же, вроде как неровно плавленую в печи округлость красного металла, и поднял тую округлость встречь восходящему солнцу. Дед коротко поговорил с солнцем, называя его «Сурья», потом обмакнул плоский металл в озеро и три раза облил струйками воды голову внука Артема.

—

Сурья печать на тебе! — крикнул в лицо внука дед Ульвар.

Внук Артем тогда заплакал, и плакал даже в кровати, куда его вернул насупленный, но торжествующий дед Ульвар.

—

Красное золото, — пояснил Артему Владимирычу каан, — такого в наших местах нет. То есть золото страны Ат-Ра-Ки.

—

Африки, — не нарочно поправил каана князь.

—

Ат-Ра-Ки! Что есть понятием — «Солнцем сотворенная часть планеты Земля». А сия печать — святыня древности.

Артем Владимирыч осторожно взял в руку неровный, неожиданно тяжеленный, но теплый круг красного металла. На нем очень точно, непомерно точно, была сделана гравировка осьмиконечной звезды. По центру звезды так же непомерно точно и тонко был гравирован Зрак Ану — великого Бога. Величайшего Бога.

Пока князь рассматривал сурскую печать, Х’Ак-Ас-каан отрезал от внутренней обшивки белого шатра кусок красной кожи, потом длинную кожаную же полоску. В мису черной китайской лаковой работы напустил кипятка из тихо парящего самовара, сунул туда кожаный лоскут.