Вещун на эти слова передал Баальнику кожаный мешок, полный травного сбора.

—

Пали костер, ставь два котла с водой, заваривай сей травный сбор. Ежели княже вопросит — зачем? — ответствуй, что для правильного настроения.

Солдаты и возчики, заметив, что Баальник оживляет угли в костре, примолкли. Потом стали подтягиваться ближе к огню, к артельным котлам с закипающей водой.

—

Это почто? — настороженно спросил жилистый и резкий в движениях вятский Ванятка из Царевококшайска. — Это велено?

Егер два дня назад назначил вятского командовать полубатальоном — вторым пехотным каре — и парень еще не пришел в себя от верховенства, все покрикивал.

Баальник сдержался, утолокал внутрь горла ухоломную каторжную словопляску. Тихо ответил:

—

Чаю надо отпить. Сна нет. Присоседивайся.

От котлов пошел приятный запах, солдаты полезли из-под телег на огонь.

—

Я этого иноземного Ворона, ей-ей, в земле утоплю, — расхвастался вятский, выпив треть кружки взвара.

Баальник с опаской глянул на сидящего в тени Вещуна: не много ли тот намешал веселой травки? Старик Вещун огладил свою длинную седую бороду. Баальник успокоился и, дуя на кипяток, стал потихоньку отхлебывать горячий настой. Через три глотка в теле полегчало, тяжесть с души ушла — будто помолодел!

А у костра уже шумел вполне радостный разговор, собралось к огню человек семьдесят молодых парней, некоторые даже затеяли междусобойную борьбу.

Уловив, что вятский Ванятка уже подсмыкивает рукава солдатской рубахи — драться, Вещун поднялся во весь рост и шагнул к костру.

Шумливые разом угомонились.

—

Сказку сейчас баять стану, — отчетливо, чтобы слышно всем, сообщил солдатам Вещун. — А то вы, ребятушки, вроде как маленько низом стали исходить у этого холма…

—

Изойдешь тут, — прогундел невидимый в дальней темноте парень, — ведь даже мимо этой горушки проходишь — невмочь берет охота — поссать. И, братцы, сразу, сразу, вдруг — охота! Льешь прямо сквозь портки!

—

Вот этого ссанья завтра ни у кого не будет, — строго ответил в темноту же Вещун. — Оно у вас в головах, не в брюхе. Выпьете моей травушки — больше не потянет на мочегоние. Ну, говорю я сказку?

—

Говори, отец, слушаем! — крикнули повеселевшие голоса.

ПОУЧЕНИЕ ВЕЩУНА О ТОМ,

—

Бают так, — начал первую сказку Вещун, — что стылой осенью летел комар, искал — где бы ему погреться. И увидел в лесу теремок…

—

Эту сказку ты соплястым бай, — встрял никак еще не упокоенный пользительным питьем вятский Ванятка, — а мы знаем: потом мышь прибежала, опосля заяц прискакал, потом петух, потом лиса, потом медведь. Нас, пацанов, бывало, на Пасху соберет поп и давай трындеть, какой, мол, медведь неуклюжий — развалил избу, зверям плохо сделал. Мол, так, робяты, нельзя!

—

Ну а чем та сказка кончилась, что вам поп балакал? — вопросил Вещун.

—

Ну, как чем? — ободрился вниманием вятский, — собрались те зверушки да вместе с медведем и выстроили новый теремок. Большой, значит, теремок, чтобы всем места хватило! Даже медведю!

—

Одобряете сие сказание? — громко обратился к людям белобородый старик.

—

Хрен тя! — отозвался из темноты глухой бас колывана Корней Иваныча. — Медведь, поди, деревья ворочал на той стройке — таскал, пилил, укладывал… А те, заморыши, комар да заяц, петух да лиса, они, поди, токмо и командовали…

—

Так ведь сказка… она вроде нашими дедами да прадедами сочинена для поучения… — удивился молоденький солдатик из артиллеристов. — Они обидного для людей не скажут…

—

Для поучения, говоришь… — задумчиво протянул Вещун. — А ведь то поучение — отвратно, люди! Русскому народу то поучение серпом не токмо что промежность сечет, но и голову. Вот вы ссать бегаете от сего древнего кургана, как бы с испугу, а почему? Да потому, что правды не знаете. Ту правду покрали у вас лживыми сказками да обструганными поговорками. Вас, людей ранее сильных да могутных, взяли да тихим словом и превратили в скотину… которой только бы мочиться на каждом углу!

—

Ты, дед, не свирепей! — грозно поднялся в рост вятский. — Ты видал, чтобы я бегал с испугу? Ври да не завирайся!

Дед Баальник чутка отодвинулся от Вещуна. Вятский оказался нервически крепок, пока его травкой угомонишь — ведра настоя не хватит. Но и Вещун… тоже хорош старик. Зачем вызывать на себя грозу? Вятский Ванятка, конечно, старика не тронет, но унизит, это — запросто… Не надо бы…

—

Ты, паренек, сядь, — ласково попросил вятского длиннобородый старец Вещун, — сядь — прошу! — и неожиданно дернул солдата за штанину возле лодыжки. У лодыжки явственно хрустнуло. Вятский взвыл.

Он, как стоял миг назад, так теперь — сидел. Еще бы чуть — и сидел бы… в костре!

—

Во дает старикан! — заорали в голос солдаты, — как сумел?

—

Поживи с мое — не тому научишься! — опять посуровел Вещун. — Слушайте от меня, людины, ту правильную сказку про теремок!

У костра сразу стало тихо.

Артем Владимирыч спал только вполуха. И сразу заслышал разноголосицу у дальнего, не караульного костра. Солдаты балуют, дело молодое. Однако в той тишине прослышал князь чистый голос Вещуна.

Сон мигом пропал. Старовер Калистрат Хлынов просто так, от чувств душевных, стариков бы не сопроводил с князем. Есть, видно, у матерого кержака свои виды на этот поход. Так что не вред — пойти к костру, послушать.

Князь накинул свою тужурку на Егера, беспробудно спавшего рядом, и двинулся на огонь костра. Тихо присел во тьме, прислушался…

—

В любой сказке, люди, надо искать тот смысл, что прямым и верным намеком передали нам предки, — говорил, весь освещенный огнем большого костра Вещун.

—

Да какой туточа, в теремке, намек? Что медведь — чижолый зверь? — опять захорохорился вятский. — Так то все знают! Ну, робя, кто на медведя ходил? Ведь тяжелый он зверь, а?

—

В точку попал! Молодец! — выдал вятскому похвалу Вещун. — Медведь — зверь тяжелый и большой. А кто ему в древности поклонялся? Чей это был тотем?

—

Наш, наш! Русский! — раздались голоса со всех сторон.

—

Нет, — упорствовал вятский, — наш, вятский тотем — атакующий сокол! Хоть мы и русские! Выходи, кто не согласен!

—

Все согласны! — громко, досадуя на говоруна, выкрикнул князь.

К нему обернулись, узнали и вятского крепко завалили в траву, чтобы молчал — от греха..

—

Да, медведь — сие в глубокой древности был общий знак племенного, а теперь уж и народного объединения славян, — согласился Вещун. — И Ванятка прав. Каждое племя свой родовой знак имело. Вот мое племя — имело знак быка.

—

Понял! — вдруг взвился от костра, чуть не опрокинув настой, молоденький солдатик из артиллеристов. — Лиса — это инородческий, этот, ну, как его?.. Ну, знак. Киргизов всяких да татаров… тотем!

—

А Петух? — спросил из темноты князь, зная, впрочем, ответ, но желая раззадорить солдат.

Зря спросил.

Вещун, вот чертова голова! Встал, поясно поклонился в сторону князя, потом лишь ответил:

—

Да, то — знак галлов, Ваше сиятельство! Сиречь, нонешной драчливой французской нации!

Солдаты весело загалдели, поминая петухов и французов в одном смысле.

Вещун дал людям угомониться и закончил объяснять правильное понимание древней сказки:

—

А конец, радостный конец сей иносказательной повести, нам, русским да словенам, велели приделать греческие монахи, что пришли в наши домы и храмы опосля деления единой Православной Церкви надвое: нашу и католическую. Звали подлых папских монахов — Кирилл и Мефодий… Много зла исделали оне памяти русской — велели наши древние летописи на коже — по монастырям — жечь, книги, берестяные да деревянные — тоже жечь. Да к тому же велели наш древнейший на земле азбуковник — поправить… Так поправить, что теперь дети азбуку тую учат в год — не менее… А раньше учи за день, а на третий день уже и читать могли…