—

Вот, надо бы принять от меня покаяние, — не дав Олексе отдышаться, пояснил князь.

Олекса оглянулся. По краю кургана восходили солдаты. Каждый нес на плече саженное бревно. Полоччио, стоявший наверху, орал, чтобы шевелились быстрее.

—

Оно так вышло, — заторопился Артем Владимирыч, — что либо раскопаем бранную могилу неизвестных воев незнаемого племени, либо — земляную усыпальницу неведомого царя неведомого нам народа. Вроде — грех?

—

Стой, княже, здесь, — уверенно ответил Олекса. — Я — мигом.

Монах живо зашагал за курган. Артем Владимирыч сел прямо на

землю, возле каменной кучи, оперевшись спиной на древние камни.

Плоские камни были поточены водой, жарой и ветром. На древний сторожевой знак оперся спиной князь. И если Баальник прав — беды не миновать.

Олекса, впрягшись в свою повозку, легко доволок телегу до князя. Накинул на плечи стихирь, приготовил святую воду.

—

Повторяй, сыне, за мной, — чужим голосом начал Олекса. — Я, раб Божий Артем, при запинании работ, по повелению Императрицы нашей Екатерины Алексеевны, беру грех рабов твоих, Боже, на себя…

Князь повторял, одномоментно лихорадочно думал. Олекса, думал князь, парень свой… Ишь как ловко прикрутил к вине князя саму Императрицу!

—

Ибо по винам своим, — тянул Олекса, — дадено мне было стать в военное подчинение неведомому иноземцу, каковой, Боже, не ведая законов религии нашей, истинно христианской, толкает меня на дела неверные и злые… но данной мною ротой я туи приказы не исполнить не могу, не лишившись живота своего…

Накрытый стихарем, Артем Владимирыч перекрестился сам, без веления отпускающего грех. Оно и правда, выходило так, как отмаливал монах.

—

Истинно ли ты каешься, раб Божий Артем? — вопросил Олекса.

—

Истинно каюсь и во имя замоления моих прегрешений, искупления грехов моих обязуюсь пред ликом Господа нашего, что в окончании пути нашего, в тех пределах, коих мы достигнем, водрузить крест памятный, каменный.

—

Православный, деревянный, — поправил и подсказал Олекса. — На каменный трудов надо много…

—

Потрудимся, — грубо ответил из-под стихиря князь, — но поставим каменный крест…

Копать курган начали сверху. Сверху многие люди видели, что князь, их истинный предводитель, на коленях, под стихирем, молился за отпущение грехов. Сие знамение быстро разнеслось по лагерю, направило руки работящих. Бояться теперь было нечего.

Байгал, коего Вещун привел к повозкам походной кузни, старался на огонь в малом горне не смотреть. Огонь — имеет дух злой и людям идет на подмогу, только если еду варить. А так его трогать, по вере Байгала, нельзя. А тут огромный человек огонь ворошит железной палкой, исходит при том русской бранью… Плохо… В таких руках да в таком огне дедовской сабле не надо бы вертеться… Да что сделаешь? Сам виноват — погорячился тогда с ударом.

—

Зуб драть али кровя пустить? — вопросил колыван Корней, увидевши из-за дыма пришедших.

—

Дамасскую сталь надобно выправить, — пояснил Вещун, отбирая из рук Байгала завернутую в кошму саблю.

Корней принял от Вещуна саблю, поднес близко к глазам клинок, что был на изгибе как бы укушен клыком неизвестного зверя.

—

Зубило что ли пробовал по сабле? — немирно спросил кузнец у Байгала.

Парень пыхнул и задергался.

—

Зубилом, — мрачно ответил Вещун, — мерекай, как заварить.

—

Мерекать неча, старик, — пробурчал колыван. — Поди ведаешь, что здесь для плавки температура нужна, яко в горновой печи? Где я тебе такую возьму?

—

Мерекай, говорю, — насупился длиннобородый старик, — а температуру я тебе насыплю.

Кузнец выпрямился, открыл рот, потом рот заузил и положил саблю на ковальню. Взял малый молоток, легко постукал по заусеницам, кои достигали чуть ли не средины лезвия. Заусеницы не сходились, пружинили.

—

Точно — дамасская работа, — сплюнув опричь ковальни, сообщил кузнец. — За нее не возьмусь.

У Байгала глаза посветлели — вот-вот расплачется.

—

Ты грей железо, колыван, — не вытерпел старик. — Я увижу — когда нагнать нужного каления. Грей!

Корней пожал плечами, сунул клинок на угли в клепаной железной жаровне. Махнул Байгалу рукой. Тот не понял. Старик сам шагнул к меховой гармони поддувала, два раза нажал на деревянные ручки. Пламя в толстом железном корыте поднялось, загудело. Байгал теперь подскочил, переял ручки мехов у Вещуна и стал быстро качать воздух в угли.

—

Понимает, вошь узкоглазая, — съязвил Корней, — откуда огонь взялся. Теперя что, старик?

Вещун молча достал из своего кошля кожаный мешочек, развязал его. Прищурился, нашарил в мешке нечто и вдруг сыпнул на лезвие сабли. Цвет дровяных углей в горне мигом из красного стал ослепительно белым.

Корней крякнул, схватил средний молот.

—

Тащи! Бей! — густо крикнул старик.

Корней ловко поддел саблю за рукоять, бросил клинок серединой на ковальню и начал уверенно — по цвету огня понял: каление бешеное — бить молотом по лезвию. Пять ударов пришлось на клинок. Он потемнел — сварился.

Кузнец, сопя, поднял лезвие к глазам — проверить варку. На том месте, где был раздрай, раздрая не виднелось, но шли радугой фиолетового тона линии. Сии линии означали, что металл опущен — стал мягок.

—

Сварилось железо, а толку нет, — с неким облегчением сказал Корней. — Не отработала твоя волшба, Вещун.

Вещун сам взял саблю, осмотрел лезвие, увидел сизые линии на лезвии, ухмыльнулся.

У Байгала дергалась левая щека вместе с глазом — так он переживал.

—

Раньше, много время назад, сталь сей сабли мастер калил через семь рабов, — мягким голосом сказал Байгалу Вещун. — Ныне рабов здесь нет, но вот, на деньги, купи трех телят, гони сюда.

Он протянул Байгалу три серебряных кружка, весом отменных, с клеймами древнего чекана.

Внук нойона Акмурзы, видно, понял. Он зло крикнул на родном наречии, и тотчас позади них затопали джунгары, издали следившие за молодым предводителем.

—

Не колдуй, старик, — ухмыльнулся Корней, прищурив веки, — не проймешь телями старую работу. То тайна великая есть — как калить древнюю дамасскую сталь. Утеряно то мастерство… Давно утеряно…

—

Вот сейчас возьму и об тебя проверю закал, — спокойно отозвался старик, — готовь огонь, работай поддувалом, Саг-Гиг!

Кузнец ругани или что ему сказано было — не понял. Или вид сделал, что не понял… Стал лениво подкачивать воздух под угли.

Джунгары подогнали трех годовалых бычков. Старик сам поставил упрямых животных в ряд. Наставил кощиев:

—

Крикну — бей! — Тотчас рубите башки телям! И чтобы с одного удара! Потом — безголовое теля держать мне стоймя! Разберитесь живо — кто сие может устроить!

Джунгары поорали и разобрались. Приготовились.

Вещун снова положил саблю на огонь, чутка нагрел, потом бросил на лезвие щепоть порошка. Клинок в месте сварки побелел.

—

Руби! — рявкнул старец кощиям.

Трое кощиев разом снесли бычкам головы. Из тонких шей струями брызнула кровь.

Кузнец в горло выматерился. Старец немедля схватил саблю с огня и за три мига сунул ее в три кровавые бычьи шеи — по рукоять. Потом поднял клинок вверх. С него дымком поднялась в воздух опарина. Сталь блеснула в солнечных лучах.

Старец внезапно повернулся и сделал замах вбок. Кузнец еле увернулся. Лезвие прошло в трех пальцах от его шеи.

Шесть джунгарских нукеров, раскрыв рты, еще держали безголовых телят. Вещун, крутанув клинок кистевым махом, перерубил всех телят надвое, скрозь позвоночники. Потом протянул саблю Байгалу: