Плебисцит действительно состоялся 20–21 декабря. По его итогам, Луи-Наполеона оставили на 10-летний срок. За это высказалось 7 439 216 человек, против – всего 650. По мнению ряда историков, нет доказательств, что результаты голосования были сфальсифицированы. Сам же Луи-Наполеон заявил:

– Я вышел за границы законности для того, чтобы восстановить законное право. Когда Франция довольна, весь мир живет спокойно¹⁵².

За все эти дни Луи-Наполеон совершил только одну ошибку. Он приказал членам Орлеанской династии распродать их земельную собственность, что в итоге вылилось в конфискацию и свело к нулю наследство Луи-Филиппа, оставленное его сыновьям. Хоть эти деньги и пошли на благотворительность, четыре министра в знак протеста подали в отставку, среди них – Огюст де Морни. Принцесса Матильда, дочь Жерома Бонапарта, тоже осудила это решение.

Сам же 67-летний Жером получил пост президента вновь образованного Сената и Люксембургский дворец в качестве своей официальной резиденции, что существенно увеличило его и так немаленький доход. Но младший брат Наполеона не выразил никакой благодарности.

15 января следующего 1852 года была обнародована новая конституция, дававшая Луи-Наполеону исключительные права вплоть до назначения преемника, а Национальное собрание было заменено марионеточным Законодательным корпусом. Срок полномочий президента был продлен до 10 лет. Фактически Луи-Наполеон стал диктатором подобно своему великому дяде.

После обнародования новой Конституции многие лица были обречены Луи-Наполеоном на изгнание и потому вынуждены были оставить Францию, из них некоторые вскоре представили президенту свои просьбы о дозволении вернуться. Например, Луи-Адольф Тьер через министра внутренних дел ходатайствовал о прощении, но Луи-Наполеон велел подать соответствующий том сочинения Тьера «История Консульства и Империи» и приказал, в ответ на письмо автора, выписать целиком то место, где Тьер говорил, что одной из ошибок Наполеона I было то, что он не удалил из Франции многих ее политических врагов.

Открытие заседаний Сената и Законодательного корпуса было совершено с особенным торжеством, точно таким же, как и вскоре за тем происходившая церемония раздачи орлов армии.

В назначенный для этого день Марсово поле в центре Парижа с самого раннего утра было запружено народом. День стоял прекрасный, солнце во всем блеске и величии выкатилось над торжествующей французской столицей. Посреди площади был воздвигнут великолепный алтарь, по обе стороны которого расположились войска: пехота, побатальонно, заняв все пространство вправо от Йенского моста, и конница, в густых эскадронных колоннах, влево от него.

В первом часу раздался пушечный выстрел. Это был сигнал о том, что президент выехал из дворца. И действительно, через какое-то время Луи-Наполеон, в мундире дивизионного генерала и с лентой Почетного легиона, окруженный многочисленной свитой, показался на площади. Неумолкаемый бой барабанов, оглушительный звук труб и восторженные крики народа и войска: «Да здравствует Наполеон!» сопровождали его во время следования вдоль армейского фронта. Осмотрев войска, президент подъехал к алтарю, поклонился и поскакал к заранее приготовленной для него площадке, где сошел с коня и сел в высокое кресло. Несколько ниже расположился ставший в 1850 году маршалом Жером Бонапарт.

Вскоре новые знамена с орлами наверху и с надписью «Луи-Наполеон такому-то полку» были розданы полковникам и подполковникам, которые, получив каждый знамя своего полка, встали полукружием у подножия площадки президента. Луи-Наполеон обратился к ним с такими словами:

– Воины! История народов есть, большей частью, история армий. От их успехов или от их неудач зависит участь Отечества. За поражением следует вражеское нашествие или безначалие, за победой – слава и благоустройство. Вот почему нации питают благоговейное уважение к этим знакам воинской чести, с которыми сопряжены воспоминания о минувших битвах и торжествах. Римский орел, принятый императором Наполеоном в начале текущего столетия, был блистательнейшим символом возрождения и величия Франции; он исчез при наших бедствиях. Он должен был возвратиться в то время, когда Франция, оправившись от своих неудач, восстановив свою независимость, перестала отрекаться от прежней своей славы… Воины! Итак, примите вновь эти орлы, не в угрозу чужим краям, но символом нашей независимости, воспоминанием геройской эпохи, знамением доблести каждого полка! Примите эти орлы, неоднократно водившие отцов наших к победам, и поклянитесь умереть, если должно будет, для их защиты¹⁵³.

По окончании речи началось освящение знамен. Полковники со знаменами подошли к алтарю. Архиепископ, благословив каждое знамя, произнес речь. Новые пушечные выстрелы возвестили народу начало обедни, и войско преклонило колена. По окончании богослужения президент сел на коня, и его примеру последовала вся свита. В заключение торжества, войска под предводительством генерала Бернара-Пьера Маньяна, прошли церемониальным маршем мимо виновника этого блистательного торжества.

Совершенно очевидно, что подобными торжествами Луи-Наполеон думал напомнить народу о славных днях империи, и такая политика не могла не иметь успеха: в последнее время к президенту поступило множество адресов, выражавших явное желание на восстановление империи. Казалось бы, чего еще недоставало? За него было войско и народ, его сторону держало новое правительство. Но Луи-Наполеон очень хорошо понимал, что путешествие его по департаментам может привлечь еще больше голосов на его сторону, и тогда свою мечту занять престол он сможет выставить в качестве желания всей французской нации.

И в сентябре 1851 года Луи-Наполеон предпринял путешествие по Франции. Встреча и прием, сделанные ему во всех городах, через которые он проезжал, показали, насколько верно рассчитывал все президент. Восторженные возгласы: «Да здравствует император!» повсюду следовали за ним. Правда, в день приезда его в Марсель было открыто существование заговора против президента и даже найдена «адская машина», но это обстоятельство еще более усилило порыв народного восторга. В Бардо, за обедом, данным в честь президента Торговой палатой, была произнесена речь, в которой оратор выразил желание всей нации восстановить империи. В ответ на нее президент поблагодарил граждан за лестный прием и высказал свое мнение о том, как он понимает империю.

Луи-Наполеон сказал:

– В духе недоверчивости некоторые говорят: империя – это война. А я говорю: империя – это мир. Мир, потому что Франция желает его, а когда довольна Франция, весь мир спокоен¹⁵⁴.

А закончил он свою речь следующими словами:

– У нас много земли необработанной, дорог еще не открытых, гаваней неустроенных, рек неудобных для судоходства, каналов невырытых, железных дорог непроведенных. Напротив Марселя находится целое королевство, которое должно присоединиться к Франции. Западные наши гавани должны быть сближены с Америкой посредством быстрых сообщений. Наконец, у нас много развалин, которые надобно воссоздать; кумиров, которых следует низвергнуть; истин, которые надлежит провозгласить. Вот как я понимаю империю, если она должна восстановиться. Вот завоевания, о которых я мечтаю, и вы все, окружающие меня и желающие, как и я, блага отечеству, вы мои воины!¹⁵⁵

Проезжая по департаментам, Луи-Наполеон приказал освободить множество преступников и, между прочим, эмира Абд аль-Кадира, борца за независимость Алжира, который находился в заточении в Амбуазе и по получении свободы присягнул ему на верность на Коране.

16 октября Луи-Наполеон возвратился из путешествия. Въезд его в Париж был самый торжественный. Улицы были запружены народом. По дороге ему говорили речи, в которых открыто высказывалось единодушное желание и просьба о восстановлении империи. Клики: «Да здравствует император!» не смолкали во все время его следования.