Свинцов считал, что ему в жизни везло всегда. С детства мечтал стать летчиком и поступил в училище, правда, во время учебных прыжков получил травму, но его не отчислили. Отличился он на одном весьма щекотливом деле. Он как-то заметил, что капитан Ермоленко почти каждый вечер напивался и еще встречался с женой командира полка. Свинцов написал анонимное письмо командиру части полковнику Хлебоватому. Командир части приказал проверить факт полученного сигнала, который подтвердился полностью, после чего был проверен почерк всех офицеров и установлено, что почерк принадлежал Свинцову Николаю Петровичу. С ним долго с глазу на глаз беседовал майор из первого отдела, после чего Свинцов находился на особом счету, его докладные, а иначе доносы, находили весьма даже важными для поддержания в армии порядка. После нескольких доносов его дела пошли стремительно в гору, и он к тридцати годам уже числился капитаном, а к сорока – полковникам.

– Ты иди, Свинцов, спать, а мы попьем с моим родственником чай, – крикнула Самсонова из кухни.

– Сон пропал, мать, – сказал он, позевывая. – Да и поболтать хоцца по-русски с твоим родственником. Хоть бы познакомила, а?

– Я сказала, его зовут Владимиром, что тебе еще надо? Иди спать! Надоело твое это дурацкое «хоцца».

– Я столько дома не был.

– Мог бы и вовсе не приезжать, никто тебя здесь не ждал.

– Но, мать…

– Я тебе сказала! – воскликнула она с дрожью в голосе. Свинцов снял фуражку и отправился спать в кабинет.

– Я тебя положу в гостиной, Володя. – Она вернулась на кухню, вытерла повлажневшие глаза рукавом и присела за чай, чувствуя себя очень уставшей.

– Мне лучше уйти, – сказал Волгин.

– Не надо, – встрепенулась она. – Ты хочешь меня оставить одну с этим чудовищем? Иди спать, там я постелила, а потом все решим.

Волгину было страшно неловко, и он с отвращением думал о себе. Зачем он сидит в чужой квартире, вместе с мужем любимой женщины? Почему он не может уйти?

Свинцов был прост в обращении с людьми и как в каждом военном, в нем преобладало желание свести все отношения к выполнению одной команды: «Смирно! Шагом марш!» Он искренне считал себя добрым, полезным обществу человеком, и его бесила своими выходками только жена.

Полковник проснулся как обычно ровно в шесть утра, сделал физзарядку, принял холодный душ. Своим привычкам он не изменял никогда, несмотря на любые обстоятельства. Затем он приготовил себе яичницу с салом, выпил чашку кофе, оделся и отправился на службу доложить по команде о своем прибытии.

Каждое движение Свинцова ненавистной волной ударяло по нервам Самсоновой. Как только хлопнуло в коридоре, она набросила цепочку на дверь и осторожно прошла в гостиную. Волгин спал безмятежным сном. Она присела на корточки перед диваном и стала любоваться спящим юношей, нежно касаясь его рассыпанных на подушке волос.

Она сидела так, пока Волгин не проснулся. Он со сна улыбнулся и потянулся в постели, потом вдруг вспомнил, что они не одни, тень пробежала по его лицу.

– Он рано уходит, – сказала она, разрешая его сомнения.

Он обнял ее и притянул к себе. Она даже растерялась, не ожидая, что после этой ночи, в нем так сразу вспыхнет желание. Чувство надвигавшегося блаженства охватило ее, губы коснулись губ любимого. Любовь по-прежнему владела всеми их чувствами, и они подчинились ей.

На следующий день на лекцию Волгин опоздал и присел на подоконнике в коридоре подождать перерыва. Он думал о том, как прекрасно любить и быть любимым. Его даже немного будоражило ощущение преграды в образе прыщеватого полковника КГБ.

По коридору шла Татьяна Козобкина и, завидев его, остановилась.

– Ты что такой веселый.

– Сам не знаю, – отвечал он, протягивая ей руку, которую она не заметила, памятуя, что первой руку должна подавать женщина.

– Просто так, мальчик мой, ничего не бывает в жизни, за все надо платить.

– Суть в том, что один дурак смеется, другой дурак над ним смеется, а в итоге оба – дураки! – отвечал он, смеясь.

– Смеются все, но смеется тот, кто смеется последний, – сказала она, вспомнив прошедший слушок по университету по поводу анонимного письма, которое получил ректор. В нем говорилось о любовной связи доцента Самсоновой со студентом Волгиным. Письмо пока спустили на тормозах, ибо ректор был многим обязан отцу Самсоновой. Скандал мог ударить рикошетом и по нему самому… – А где твой этот придурок?

– Какой? У меня среди знакомых придурков не бывает, Татьяна. Ты тоже моя знакомая, разве я могу сказать, что ты не умная.

– С вами, студентами, не соскучишься, – покровительственно заявила она, шутливо ударила его по плечу. – Знай, мой мальчик, от меня ничего не скроешь.

– Что ты еще знаешь, если ты уж такая умная? – спросил он.

– Я все знаю. – отвечала она. – Только не хочу тебе все рассказывать.

После лекций он сразу позвонил Самсоновой. Она ждала звонка и тут же ответила. Что это был за голос! Он почувствовал, как в груди поднимается волна нежности.

– Подожди меня у Пушкина, я мигом приду.

Он направился по Охотному ряду, вышел на улицу Горького и, миновав центральный телеграф, глянул на часы на башенке. По-прежнему ловил в свои сети Москву мелкий осенний дождичек, и небо над городом висело низко.

У памятника Пушкину они появились одновременно. И сразу отправились в близлежащее кафе «Московское», в котором кормили просто, но вкусно.

– Что ты на меня смотришь? – спросил он, силясь придать себе независимый вид. В полупустом кафе приглушенно играла музыка, то и дело сбиваясь с ритма, видимо, пластинка была затертая и старая.

– Я любуюсь тобой, – быстро проговорила она, принимаясь за кофе и торт.

– Я люблю кончик твоего мизинчика, – сказал Волгин, целуя пальцы ее рук.

– Вон видишь человека в сером костюме, – сказала она, кивком головы показывая на мужчину, стоявшего у стойки и беседующего с барменом. – Только не оглядывайся, заметит. Вон подошел еще один в таком же костюме. Они сейчас сядут рядом с нашим столиком.

– И что? – удивился Волгин, поглаживая ее руку.

– Они стукачи, будут слушать, что мы станем говорить. Сейчас мы допьем, а потом я позвоню, и мы с тобой заедем к Гале Брежневой. Мой папа оказал важную услугу самому Хрущеву, вот откуда у меня все эти знакомые. У нас учились многие дети членов ЦК, Политбюро. Не смотри так на меня.

Разочаровав гэбэшников, устроившихся было «поработать», они покинули кафе. Направились по улице Горького, свернули в Козицкий переулок, и там зашли в телефон-автомат. Прикрыв от внешнего шума трубку, Людмила позвала Галину Леонидовну и начала говорить. Она сказала что-то о нем, затем, получив приглашение, повесила трубку.

– Поехали. Она ждет. Только знай, она охочая до мальчиков, не флиртуй с ней. Связи важнее денег. Папа мой провел меня, как он говорил, по всей линии обороны, вот теперь – твоя очередь.

– Мне никакая помощь не нужна, – отвечал он весело.

– Это ты сейчас говоришь, а потом поймешь, что самому можно только на самом дне, а если хочешь выше, то…

– То-то я смотрю, ты на работе редко бываешь, – засмеялся он, беря ее под руду и прижимаясь к ней.

– Я могу год не ходить, никто мне слова не скажет, анонимку напишут и – все дела, – отвечала весело она, остановила такси, и через десять минут они оказались перед огромным серым домом на Кутузовском проспекте. Даже окна светились здесь как-то по-особенному.

Перед домом прохаживался милиционер; в подъезде сидел вахтер. Он позвонил, ему, видимо, приказали их пропустить. Дверь отворила среднего роста, лет двадцати пяти брюнетка с красивыми глазами, в которых горело любопытство.

– Галюша, вот пришла тебя познакомить, – сказала Самсонова, полуоборачиваясь и как бы выдвигая его на первый план. Он слышал, в квартире кто-то находился еще, доносился разговор, но никто не появлялся более. Галина, протянула ему руку.