– Извините, – развел руками Свинцов и привстал. До коляски шагов пять, не больше. Обезоружить инвалида секундное дело, если бы она находилась рядом.

Свинцов стал лихорадочно соображать, как ему выбраться из такой глупейшей ситуации. Он сделал невинное лицо, привстал и развел руками, сделал шаг к ней, но она закричала так громко, что он остановился словно вкопанный.

– Не сметь! Со счетом три я тебе размозжу голову! – Она вскинула пистолет. – Раз! Два! Три!

Он плюхнулся в кресло и перевел дыхание. Глупо и обидно было.

– Я не могу понять, чего вы от меня хотите, – проговорил с досадой Свинцов. – У меня чистые руки, как у младенца.

– Я хочу вас убить, если вы не будете благоразумны, – проговорила она дрожащим, убийственно страшным голосом, и он внимательно поглядел на нее. «Рука у нее не дрогнет», – пришло ему в голову.

– Я все сказал. Я ничего не хочу, я старый человек. Я вам в отцы гожусь.

– Я внимательно изучила ваше дело, мне дедушка приносил, – сказала она, пытаясь доконать его. – И увидела, что вы убийца, подлец. «Биография пишется, а дело делается», – сурово проговорила она афоризм Волгина.

– Кто вам мог дать мое дело? Исключено. Мой отдел особый. Туда имеет доступ не каждый член Политбюро ЦК. Только Генсек.

– Андропов, Юрий Владимирович, отдал личное приказание людям, а уж распоряжения его, вы знаете, выполнялись неукоснительно.

Он не ответил, лишь опустил глаза, глубоко вздохнул.

– Мне нужно ваше признание, и вы его дадите. Если через десять минут я его не получу, я вам прострелю одну ногу, потом – другую, и будешь, тварь, ползать в собственной крови, пока не подохнешь.

– Но я не виноват! – вскликнул он неожиданно в слезах. – Не виноват!

– Бери ручку и пиши, что ты согласен и признаешь себя виновным, что из ревности убил свою жену. Пиши, или я начинаю стрелять! Ишь, надел свой мундир! Считаю до девяти! Раз!

– Но почему до девяти! – воскликнул Свинцов, понимая наконец, что в него начнут сейчас стрелять. – Слушай! Что это такое? Позовите деда!

– Его нет дома! – был ответ. Она ушла в себя, только сверкали ее глаза. – Два! Я считаю!

Она прицелилась, и желание выстрелить овладело ею. Она желала его смерти! Полковник Свинцов чувствовал, что холодное спокойствие покидает его, и весь он начинает, словно в лихорадке, мелко-мелко дрожать. Эта женщина-инвалид с легкостью пристрелит. Он видел по ее лицу. И ей ничего не будет за это!

– Ну, хотите, я на колени встану перед вами, чтобы поклясться, что я невиновен, – сказал он, скользнув на пол с кресла, и встал на колени. – Клянусь всем, что у меня святого есть!

– Что может быть святого у человека, который собственную жену убил!

– Я клянусь! – воскликнул он. – Клянусь!

– Четыре! Пять! Шесть! Семь! – повторила методично она.

– Клянусь! Ну, понимаете! Нельзя так!

– Восемь!

Прежде чем ее губы выговорили «девять», раздался легкий щелчок и упругий всплеск дыма, одновременно вспыхнула боль в правой ноге. В первые секунды он даже не ощутил боли, словно кто-то приложил к ноге, к его толстой ляжке, утюг и обжег. И когда резкая боль пронзила все его тело, он понял, что в него выстрелили, что его сейчас вот тут, в центре Москвы, на квартире у маршала убьют. Он хотел броситься прочь и закричать!

– Стреляю! – сказала она чудовищно спокойно. – Я вас убью, Свинцов! У вас осталось немного времени. Скажите правду, и я вас отпущу. Залечите свою рану и будете жить. Но я вас отсюда не выпущу без признания!

– Что вам надо от меня? Да! Да! Убил. Что вам надо? Если хотите знать, она сама привела домой кобеля. Замужняя женщина. Я сохранил ей имя. Она везде значится, как погибшая от несчастного случая, а не от пули разъяренного мужа, который застал фактически ее с любовником в постели. Вы теперь поняли? Писать я вам ничего не буду. Вам нужно, я вам сказал. У меня нога болит, я кровью истекаю. Позовите врача. Я настаиваю!

– Теперь скажите, когда автомобиль наехал на Волгина, а потом ему проломили голову – это тоже ваших рук дело?

– Я его не убивал, мне это ни к чему. Я был за границей, как вы, наверно, знаете. И все. Помогите же. Умираю.

– Но руку вы приложили? – Она не сводила с него глаз, а он разорвал штанину брюк и пытался перевязать кровоточащую рану.

– Но что вам надо? Видите, что вы наделали? Зовите маршала! Пусть посмотрит, что сотворила его родная внучка!

– Я вам бог и судья, Свинцов, никого звать не буду, скажите мне правду, мне ваша жизнь не нужна. К тому же, можете представить себе, что вас убила инвалид женщина, которая просидела много лет в коляске – та же тюрьма. Так что не надо, говорите и топайте своей дорогой! Убить хотели при вашем содействии Волгина? Говорите. И уходите.

– Я в этой цепи был, если ты хочешь, чтобы я сказал неправду, – проговорил он, обвязывая ногу, – под угрозой!

Она, помня, что дверь охраняет верный черный дог Рот, не обратила внимание, что после выстрела, дог заскулил и ушел в коридор.

– Подпишись, – сказала она.

– Ничего подписывать не буду, мне угрожали, я сказал. – Он уже находился у самой двери, притупляя ее внимание стонами и взмахами рук. Он словно искал место, где не так будет болеть нога. Он медленно продвигался к двери.

– У меня признание вот! – торжествующе проговорила она, показывая диктофон. – Вам причитается по приговору суда – расстрел!

В какую-то секунду ей пришлось обернуться – на окно, ибо показалось, что кто-то стоит у нее за спиной, и она даже не заметила, как находившийся неподалеку от двери Свинцов, который, не встретив пса, мог в мгновение ока исчезнуть за дверью. Он вскочил на ноги и бросился к двери. Но в темноте коридора за ним наблюдал дог Рот, который догнал Свинцова у входной двери и сбил с ног, хватая поверженного врага за горло. Лена закричала, кинувшись за ним, пытаясь проехать сквозь дверной проем. Она слышала, как с чудовищным рыком черный дог рвет горло Свинцову. Лена напрягалась из последних сил, но дверь открыть не удалось, потому что она автоматически защелкивалась, и открыть их мог только высокий человек. Волгин мог. Она соскочила с коляски, чтобы нажать на рычажок защелки. Волгин колотил в дверь. Наконец он плечом вышиб ее. При виде пса, рвущего человеческую плоть, у него вырвался крик ужаса. Он отчаянно схватился за ошейник и силой рванул пса от Свинцова. Дог рыкнул, оскалил пасть, сверкая красными глазами, и бросился на Волгина, повалил его. Волгин стал отбиваться руками и ногами, боясь, что пес схватит его за горло. Лена в отчаянной решимости спасти теперь уже Волгина из последних сил оттолкнулась руками от кресла и бросилась вперед. Через секунду она оказалась, ступая до полу, как по раскаленному железу, около человека и собаки. Она даже не заметила, что преодолела этот короткий путь на ногах. Она приставила пистолет к собаке и выстрелила ему в бок. Дог дернулся телом, оскалив пасть от боли, изогнул шею и, дико зарычав, обратил пасть к Лене. Она моментально вскинула пистолет и выстрелила в пасть. Судорога прошлась по телу огромного пса, и он свалился рядом со Свинцовым.

Волгин поднялся с пола; у него оказались покусаны обе руки. В луже крови лежала собака. Лену трясло, пистолет выпал из рук на пол с гулким стуком. Свинцов лежал на животе поперек коридора, подвернув голову под руку, обнажая чудовищные рваные раны на шее, из которых пульсируя, лилась кровь. Лена схватилась за стену, чувствуя, что силы покидают ее.

– Что будет? – сказала она тихим голосом.

– Надо вызвать «скорую», – проговорил Волгин, – перевязать руки. Смотри, ты встала на ноги?

– Не знаю, – сказала она. – Я так боялась за тебя.

Маршал Ротмистровский был страшно озабочен политической ситуацией в стране, старался изменить что-то к лучшему. В Генеральном штабе он фактически разругался со всеми, особенно с Генеральным секретарем Центрального комитета КПСС Горбачевым. После этого некоторые военачальники демонстративно не подавали руки маршалу.