Полковник Свинцов не ответил. Ибо, если задавался такой глупый вопрос, стоило ли отвечать. Полковник КГБ вне партии – как земля вне атмосферы воздуха.

– Кто вас уполномочивал? – спросил полковник. Его покоробило слово «демократия» в устах Мизинчика. Свинцов понимал, что группа людей рвется к власти, но простой человек не желает власти. Власти желают те, у кого уже имеется власть, ибо они желают большей власти.

– Я вам сказал.

– Вы имеете в виду старого маршала?

– Именно. Старые опаснее из-за связей. Вы меня поняли. Этот пакет для вас, – он вытащил из-за пазухи пакет и протянул полковнику. – Тут пятьдесят тысяч долларов. Моих двадцать процентов тут. Но это только на первый раз.

Полковник Свинцов хорошо представлял, как все делается там, где пахнет деньгами: первые – дают; вторые – убивают.

– Почему такой огласке предали такое важное мероприятие? – спросил полковник Свинцов.

– Вы да я, – отвечал ехидно Мизинчик.

– Товарищ Мизинчик, а эти двое, они видели меня. Они совсем идиоты? Их в задницу не засунешь.

– Мы их засунем, полковник, куда хочешь.

«Ты, скорее всего, уберешь меня, – подумал Свинцов. – Ты молод. Тебе нужны деньги. Для меня это не деньги. У меня за границей счет в Швейцарии, только из любви к родине я тут сижу. Убрать его надо при первой возможности, как я всегда делал. Если глаз один видел меня, он не должен больше видеть свет. Он не отвяжется, пока я жив».

– Вот и засунь в задницу их, потом будем работать, – проронил Свинцов вслух и топнул ногой. – Эти мозгляки за пять рублей продадут, не то что за пятьдесят тысяч долларов.

Мизинчик растерялся от такого неожиданного оборота в разговоре.

– Дело архисложное, деликатное, не называя имени, тихо, спокойно, вразумительно, товарищ Мизинчик, – продолжал гнуть свое полковник. – Я не привык так работать. Не на базаре. С этими болтунами нельзя работать. Вы человек серьезный, знаю. Говорили. Можно довериться.

– Кто говорил? – встрепенулся Мизинчик.

– Знаю кто. Кто должен, тот и говорил. Вам я доверяю, раз такой человек говорил, но вот с этими – нет. Архиважное дело. Человек он известный, видный, его знает каждый военный. Представляете, что это такое! – Свинцов вел Мизинчика за нос, как хотел. Он теперь понял, опасаться такого человека вряд ли имеет смысл. Но дело Мизинчик провалить может, так что в любом случае его надо будет убирать. Иначе он уберет Свинцова.

Мизинчик ошарашенно молчал. Его маленькие глазки растерянно моргали. «Если он их не уберет, они постараются после операции меня убрать», – подумалось с тоскою ему, знающему, что никому на свете доверять нельзя: дурак же.

– У вас есть мой телефон? – спросил, как бы между прочим, Свинцов и перекинул одну ногу на другую.

– У нас все имеется. И номер квартиры, – добавил осведомленно и назидательно Мизинчик.

– Тогда до свидания. Пакетик я беру с вашего разрешения, я жду сообщений в двенадцать ночи каждые сутки. – Свинцов встал, поворачиваясь так, чтобы его лицо не рассмотрели те двое, стоявшие у фонтана. Спустившись у кинотеатра «Россия» вниз по ступенькам, он понаблюдал за тремя на лавочке. Мизинчик сидел между ними, о чем-то оживленно говорил. Затем Свинцов перешел переулок на ту сторону, к дому «Известий». Медленно, неторопливо, чтобы не вызвать у тех троих желание понаблюдать за ним, скрылся за углом здания на Чеховской улице. Остановившись за колонной одного из старых зданий, когда-то бывшей церкви, стал вести за ними наблюдений. Те трое долго сидели. Говорили. Уже стемнело. Ровно в половине десятого трое встали одновременно, и один из них, тот, который стоял за спиной с пистолетом, направился на улицу Чехова. «Он будет следить за мною – это наблюдатель», – мелькнуло у Свинцова. Он пошарил глазами по пустынной улице и быстро направился к маленькому закрытому магазинчику «Мясо», который торговал до восьми, нащупал в кармане итальянскую финку с наборной костяной рукоятью и спрятал ее в рукаве. «Наблюдатель» быстро приближался.

– Молодой человек, – обратился Свинцов к шедшему мимо «наблюдателю». Свинцов еще раз метнул краем глаз по улице, – никого, пустынно, подходящий момент. «Молодой человек», приостановившись, поднял лицо. Свинцов молниеносно ткнул финкой того в шею и потянул на себя, перерезая аорту прихватив в секунду обмякшее тело, затащил за магазинчик и бросил на землю. Все. Пошарил в карманах, нащупал паспорт, удостоверение, кошелек, в котором могли находиться адреса, обтер финку о пиджак «наблюдателя», постоял секунду-две, прислушиваясь, завернул финку в носовой платок и отправился дворами домой. Дома он отправил носовой платок в унитаз, финку – под струю воды в умывальник, затем поел спокойно, спустился вниз, из автомата позвонил на квартиру маршалу. Трубку, как всегда, подняла его внучка.

– Шволошь, – проговорит Свинцов, и с этого момента он регулярно дважды в день звонил на квартиру Ротмистровскому и, когда трубку брала его внучка, произносил это мерзкое слово на исковерканном русском языке.

После продолжительного вот такого сеанса со звонками однажды с Леной случилась истерика, и они на некоторое время, предупредив Иллариона Михайловича, уехали на другую квартиру, что на Филевском парке.

Волгин и Лена с удовольствием теперь уезжали на «охотничью квартиру». Все чаше и чаще. И всю зиму находились там. Маршал скучал, но, увлеченный работой, стал привыкать, а когда Лена и Волгин расписались и он об этом узнал последним, вот тогда впервые в жизни он обиделся на внучку. Он с грустью сказал:

– Я всю жизнь был ей папой и мамой, а она меня забудет, как забывают всех, а я ведь не как все. С ложечки кормил. Вон Жуков, подлец, на молодой женился, оставил кровную жену, а я ведь после смерти моей благоверной тоже мог. Внучка перешла дорогу моему сердцу.

После подобных слов Лена повисла у деда на шее, со слезами на глазах сказав, что никогда и никого так не любила, как своего дедушку, что любит его больше и сильнее матери и отца. В этот момент раздался звонок, и тот же отвратительный голос сказал, когда она с обыкновенной торопливостью подняла трубку:

– Шволошь.

Лена бросила трубку с такой силой, что свалившийся с тумбы телефон разбился.

Как-то однажды Лена решила устроить тайно ото всех «девишник». Тайна заключалась в том, чтобы не объявлять о том, что они, Лена и Волгин, муж и жена на законном основании. Приглашать своих подруг она не пожелала, а хотела посмотреть на приятелей Волгина. Пригласили – Чередойло, Маню Рогову и как бы в насмешку над Борисом решили и его пригласить. Борис согласился с удовольствием.

В этот день с утра Лена поехала навестить дедушку, накупить продуктов в магазинах и вернуться к пяти вечера, за час до назначенного времени. Волгин сидел за своей новой книгой, размышлял. Неожиданно позвонили. Он снял трубку. Звонила Чередойло. От метро. Просила встретить. Волгин, недоумевая, почему так рано та решила прийти, встретил. Чередойло была в черном длинном пальто, черных французских сапожках, ее белые гладко причесанные на пробор волосы контрастировали с красным шарфом и красными губами. В руках Чередойло несла корзину с домашними пирогами. Из корзины вкусно пахло.

«Какая из нее получилась великолепная дама. Вот Лена обрадуется», – подумал Волгин. Он вспомнил, дома у них неубрано. Но другого выхода не имелось; она напросилась к ним именно сейчас. Лена не любила, признаться, наводить дома чистоту, а надеяться каждый раз на Полину не приходилось, потому что теперь она была больше занята маршалом.

Чередойло за какие-нибудь полчаса превратила квартиру в цветущий уголок.

Когда сели пить чай, она поставила локти на стол и пристально глядела на Волгина.

– Ты не изменился, – сказала она. – Такой же красивый.

– Да уж какая там красота в наши-то годы, – отмахнулся он.

«Как роза поздней осенью», – подумалось ему, когда он поглядывал на нее.