Лишь однажды приехавший из длительной командировки муж, узнав, о ее вступлении в партию, предложил поспособствовать ей для поездки в длительную командировку за рубеж, на что она ответила решительным отказом:

– Пошел ты со своими командировками!

Это вырвалось само собой, и раскрывало ее истинное отношение к нему.

Она почувствовала себя так, словно душа жила отдельно от нее. «Если бы жизнь продолжалась вечно, то можно было бы все принимать, каким оно есть», – думала с горечью она и, обернувшись, заметила стоявшего позади нее Волгина. Ей показалось, что он чем-то взволнован.

– Что случилось, Володя? – спросила она.

– Ничего особенного, смотрю на вас.

– А мне показалось, что ты какой-то растерянный. Все нормально?

– Конечно. А что может случиться? – удивился он, не сводя с нее глаз. Он видел лишь ее глаза, и даже не глаза, а синий свет в них.

– Садись, Володя, – предложила она, внимательно глядя на парня. – Тебе тут не грустно? Скажи, почему ты именно на филфак поступил?

Он замялся.

– Я хотел поступить на журналистику, чтобы выразить себя: человек рождается, чтобы выразить себя. Вот и все мои честолюбивые мысли.

Солнце висело круглым раскаленным красным шаром низко над землей, и при таком освещении юноша был особенно красив.

– Вот как. Но ведь выразить себя можно по-разному. Гитлер вон войну начал – себя выразил, а Герострат храм сжег – тоже себя выразил, можно поднять народ на борьбу за свои права, как Ленин, тоже выразить себя для счастья других?

– Да, счастье счастью – разница большая! Вот некоторые и рождены – только любить. И тут они себя выразят. Это их счастье. Счастье – это как большая дырявая корзина – сколько в нее воды не лей, все равно она вытечет и в землю уйдет.

Она подумала: «Какие у него ясные, светлые мысли, значит, и сердце его тоже доброе, светлое».

Ее вдруг охватил панический страх, что она не сможет подчинить свои чувства. Зачем он остановился позади нее и какие чувства владели им? Она ничего не могла понять.

Желания человека просыпаются, как лепестки цветов при восходе солнца, – лишь стоит солнцу выглянуть, как бутончик цветка зашевелится, распахиваясь миру. Так и чувства человека. Людмила Октавиановна чувствовала, как в ней просыпается желание любить.

Ночью Самсонова встала с постели и вышла на улицу, стараясь загасить свое волнение прогулкой по росе. В одной ночной рубашке прошлась к реке. Стояла тишина в округе; ни слова нельзя было сказать, ибо, казалось, услышат шепот на том конце деревни. Она сбросила рубашку и, подняв над головой руки, медленно погрузилась в воду. «Наедине с собой и с природой человек способен ощутить гармонию и разобраться в своих чувствах».

– И все-таки он интересно рассуждал, – сказала она себе вслух.

Самсонова заулыбалась, вспомнив, как оглянулась и как увидела стоявшего за спиной и смотрящего на нее в упор студента Волгина.

Она чувствовала, что ее желания затаились в ней. Нет, она не думала о своем муже, он давно перестал ее интересовать. Она теперь знала, что делать. Конечно, развод – дело сложное и хлопотное, и может даже опасное. Как-то муж намекал, что один его коллега подкараулил жену во время свидания с любовником и пристрелил.

Она оделась у себя в комнате и снова направилась к реке. Вдруг она заметила Волгина на берегу и повернула обратно.

– Людмила Октавиановна! – позвал он торопливо.

– Что? – спросила хрипло она, оглядываясь.

– Я просто так, – он подбежал, запыхавшись, и остановился. – Я просто так, мне показалось, что это вы.

– Да, – отвечала она спокойно. – А что?

– Я, я вижу, это вы, – торопливостью ответил Волгин. Он с любопытством оглядывал ее. Всегда подобранные в аккуратный пук волосы на сей раз были распущены, глаза лукаво блестели.

– Скажите, Володя, чувства имеют возраст? Пушкин сказал, что любви все возрасты покорны? А вот вы, наверно, уже любите девушку? Только скажите сразу. Если человек подумает, он солжет.

– Я, я не думаю лгать, – проговорил он, словно споткнувшись о камень. – Смысла не вижу.

– Вот видите, смысла не видите в том, а смысл в том, что чувства – запретный плод. Согласен?

– Нет.

– Что же тогда, по-твоему, ум?

– Разрешающая способность данной природой человеческой возможности, вот так я думаю. А что еще?

– Как ты думаешь, когда мужчина желает соблазнить женщину, что это такое? – она неожиданно засмеялась, и ее лицо словно вспыхнуло огнем, и этот огонь обжег его. – А я скажу: это попытка наложить свои чувства, код их, на женские. Вы хотите, Володя, пройтись вдоль берега? Володя, ты ночью купался? Я купалась. Вы знаете, Володя, я о тебе думала? – Он ждал, что она скажет дальше. Если б она была студенткой, он мог бы подойти и взять ее за руку и обо всем расспросить.

– Прохладно.

– Скажите, вот я женщина уже взрослая, замужняя, доцент, член партии, ведь смешно, что мы с вами встречаемся. А мне приятно с тобой. Я ведь недаром спрашивала тебя относительно того, почему чувства не стареют? Человек – да, а чувства его?

Он промолчал.

– Мы уедем отсюда, и все на этом закончится, – проговорила она, не оборачиваясь, зная, что он слышит ее.

– Я буду помнить наши разговоры, – отвечал он серьезно. – Знаете, Людмила Октавиановна, вы очень красивая и умная женщина.

– А я что? – спросила она с повлажневшими глазами, не слушая себя.

– Вы же постоянно подчеркиваете, что замужняя, опытная, но ведь вы – несчастная женщина, – проговорил твердо он.

– С чего ты взял эту глупость? – удивилась она правде его слов и присела рядом с ним на корточки. – Радости мало, но радость у меня есть. Я не несчастная женщина, а женщина, у которой есть все, но нет ничего личного. Вот как точнее. У меня нет личного счастья.

Сказанные мимоходом слова Самсоновой о том, что «опыт только тяготит на дороге жизни» запомнились Волгину, и он, уже сидя в автобусе и косо поглядывая на нее, сидевшую чуть позади и слева со студенткой Квасниной, повторял ее слова. Выражение ее лица он не мог разглядеть. Она, нахмурившись, внимательно слушала студентку.

«Любовь как море, – думал он. – Чем глубже оно, тем сокрушительнее набег его волны. Стоило бы спросить, есть ли у нее ребенок».

Жизнь для него приобрела новый смысл. Правда, смущало то обстоятельство, что по приезде в Москву, она с ним сдержанно, как и со всеми, попрощалась, даже не взглянув в его сторону, не торопясь, направилась к метро. Вместе с ней по обе стороны шли еще несколько студенток, оживленно беседуя. Он постоял у входа в метро: «Оглянется или не оглянется? Вон поворот, там кончаются поручни, по которым скользила ее рука. Там она и должна оглянуться». Он даже задрожал, как будто дело шло о жизни или смерти: поручни кончились, руку она убрала, еще шаг и исчезнет за поворотом. Но в этот момент, она повернула голову и посмотрела на него!

На следующий день надо было отправляться на лекции, и он наскоро позавтракал в студенческой столовой манной кашей и стаканом какао с молоком. Волгин приехал на занятия раньше начала лекций, и некоторое время слонялся вокруг памятника Ломоносову, поглядывая на низкое небо, на пожелтевшие кусты. Первая лекция «Введение в литературоведение» не запомнилась ему – он видел туманное озеро, чернеющая точка, быстро передвигающаяся по горизонту, всплеск, птица села на воду и больше ничего. Он не слушал. Он думал о ней.

И вдруг он понял, почувствовал: он любил!

После лекции Волгин вышел во дворик, сел на скамейку под липами и только тут заметил, что накрапывал дождь. Он бросился на кафедру. Татьяна Козобкина сидела за своим столиком в кругу света от горевшей на столе лампы и переписывала расписание занятий для аспирантов.

– Здравствуй, Татьяна, – сказал он и присел рядом на стул.

Не поднимая головы и не меняя позы, она кивнула с равнодушием, поразившим его, и продолжала выводить слова дальше. Когда расписание было закончено, а он все еще не уходил, она вздохнула и осторожно отложила ручку.