Минкс сидела неподвижно, ее сердце сильно колотилось, а она неотрывно смотрела на это… существо. Ее рука тянулась снова схватить его, глаза хотели увидеть, что будет дальше. Однако разум умолял ее этого не делать. Настанет время, когда мир, возможно, будет таким, но, даже если это правда, это будет очень нескоро. Она никогда не доживет ни до одного из событий, которые показывает ей глаз. И это, пожалуй, была самая опасная часть этого наркотика. Желание узнать, что лежит за пределами — далеко за пределами — твоей собственной жизни.

Минкс не могла отрицать того, что видела, но приняла решение никогда и никому об этом не рассказывать. Ни Дилану Бэнди, ни Оуксу Саттону, ни даже Кэтрин Герральд.

Иллюзии? Ложные представления о том, что может быть? Игра разума и света?

Что бы это ни было, Минкс просто устала, и ей требовался отдых.

Да, лучше всего будет оставить все так.

Однако ее рука снова хотела взять скорпиона.

Никогда, никогда, — лепетала Элиза Роудс из своего грязного угла в доме Дредсона. — Только не так. Мир так не закончится…

Минкс помнила, как спросила ее: «Что?», и теперь она предпочитала не знать ответ.

Разве не безумием было действительно заглянуть в будущее и увидеть, как мир развалится и заберет с собой все, что тебе было когда-то дорого? Все, что сохранила твоя память? Неужели всему суждено просто исчезнуть в огненной вспышке? Неужели мир действительно так изменится? И когда это произойдет? Возможно, тогда даже само время перестанет быть таким, каким люди понимают его сейчас.

Рука Минкс потянулась к скорпиону.

Это была смертельно опасная вещь. Минкс взяла брошь и завернула ее в коричневую ткань. Очень плотно. Чем скорее она вернет его Саттонам, тем лучше. Сама она к этой штуке больше не прикоснется. Во всяком случае, она на это надеялась. Сейчас она была молодой женщиной — энергичной, живой и стойкой. Сегодня вечером она собиралась на ужин, чтобы поесть, выпить и посмеяться в компании новых друзей, потому что она выполнила свой долг и может с гордостью доложить об этом Кэтрин Герральд. А вдобавок получить сто фунтов вознаграждения.

Минкс примирилась с собой.

Теперь она знала, куда движется ее собственный корабль. Она была хозяйкой собственного будущего, и она проживет его так, как это должен сделать любой другой человек — мгновение за мгновением. И в полной мере.

Июль 1703 года.

Две женщины — одна белая, другая черная, одна в персиковом платье от знаменитой лондонской швеи Эвелин Крэбтри, другая в простом коричневом платье, сшитой ею же самой колониальной иглой, — сидели за столом и играли в игру, столь популярную в нью-йоркских тавернах, под названием «Джинго». Перед ними в желтом свете фонаря были разложены карты. По правую руку от белой женщины на столе покоился заряженный пистолет. Черная женщина нервно поглядывала в окно слева от себя, где осталось всего два стекла, а остальные секции были выбиты и заклеены вощеной бумагой от непогоды.

В эту ночь стихия не буйствовала… если говорить о погоде. Воздух в середине июля был теплым и душным, полная луна сияла за полупрозрачными облаками, а сквозь окна и щели между бревнами проникали звуки летнего леса Нью-Джерси: тихое жужжание насекомых, то утихающее, то нарастающее, и отдаленное уханье совы.

Когда черная женщина снова взглянула в окно, белая небрежно сказала:

— Не нужно торопиться. Все в порядке.

— Да, мэм, — отозвалась ее собеседница и сосредоточилась на своих картах.

— Я повторюсь: меня зовут Кэтрин, и я бы хотела, чтобы вы обращались ко мне именно так. Посмотрите, у вас есть бубны, целых тринадцать.

— Да, мэм… то есть, Кэтрин, — последовал неуверенный ответ. Женщина вздохнула и призналась: — Мне тяжело вас так звать.

— Не должно быть тяжело, — покачала головой Кэтрин.

— И все же это так.

— Кэтрин — это мое имя, точно так же как Мириам — ваше. И, так как это я пришла к вам в дом, вы можете звать меня хоть грязью из-под ногтей, но я бы все-таки предпочла имя, данное мне при рождении.

Мириам Лэмб позволила себе легкую улыбку. Еще один взгляд в сторону окна — и она откашлялась, выпрямившись на стуле. Ее внимание вновь сосредоточилось на разложенных перед ней картах. Прошло еще несколько секунд, прежде чем она сказала:

— Могу ли я кое-что спросить?

— Что угодно.

— Сколько вам лет?

— В апреле мне исполнилось пятьдесят три.

— Выходит, я старше вас на восемь лет, — задумчиво кивнула Мириам. — Но я помню свои пятьдесят три. Это было за четыре года до смерти хозяина…

— У вас нет хозяина, — напомнила ей Кэтрин Герральд.

— Но тогда был. Хозяин… — Она осеклась и исправилась: — Мистер Стэнвик скончался в тот холодный январь. Господи, холод был лютый! Но у нас всегда был огонь в очаге, мы заботились о тепле дома. Все мы: и Степпер, и я. К сожалению, мистер Стэнвик все равно зачах.

— Соболезную, — кивнула Кэтрин.

— Вы должны знать, что мистер Стэнвик был хорошим человеком. Помогать ему было в радость. Я иногда думаю о нем. О нем и о его жене. Ей нравилось покачиваться на еловых качелях, которые Степпер повесил для нее, а мистер Стэнвик подталкивал ее выше и выше. Она была счастлива, как ребенок! Это было совсем не похоже на пребывание… в том, другом месте, о котором я вам говорила.

— Похоже, с бубнами не вышло. Давайте посмотрим другие ваши карты, — сказала Кэтрин и отпила превосходного яблочного сидра из глиняной чашки, стоявшей рядом с пистолетом.

— Да… Кэтрин. — Среди следующих четырех карт оказались червонные, включая туз, и одна трефа, что приносило еще одно очко и могло спровоцировать выкрик «Джинго!», если бы Мириам умела играть, как хитрецы из Нью-Йорка.

Достичь двадцати одного очка в той же масти, что и «карта замка» (сейчас это были бубны), удавалось крайне редко, хотя именно об этом все и мечтали, играя в эту игру. Обе женщины ждали появления Безумной Королевы, которая могла разрушить «замок» и перенаправить его на другую масть.

Мириам улыбнулась.

— У вас шестнадцать, а у меня четырнадцать, и мне кажется, вы выиграете эту партию.

— Посмотрим. Вам нужно просто набраться терпения.

— Здесь речь не о терпении, а о везении. Впрочем, я считаю себя самой удачливой женщиной из всех, кого знаю. Хотелось бы, чтобы Степпер это увидел. Ему тоже везло в карты.

Самая удачливая женщина, — подумала Кэтрин. Восхитительный оптимизм для человека с такой судьбой. Как минимум, у них с мужем отняли любимого тринадцатилетнего сына, и уже одно это могло стать разрушающим горем на всю оставшуюся жизнь. Однако Мириам Лэмб не вешала нос. С детства она была рабыней и пережила нескольких хозяев, далеко не о каждом из которых можно сказать пару добрых слов. Для некоторых рабы были в лучшем случае животными, работавшими до седьмого пота. Или же просто вещью, которую можно с легкостью продать на ближайшем аукционе тому, кто предложит лучшую цену. Сейчас у Мириам была своя собственная хижина. Она восстановила ее из руин вместе с мужем Стефаном Лэмбом. Кэтрин сидела за столом, который смастерил Стефан. И многое в этом доме было сделано его руками. Они с Мириам прошли долгий путь. Однако последние три года Стефан не сопровождал супругу в этом путешествии под названием «жизнь». Как и их бывший хозяин Джерард Стэнвик, он заболел и зачах кровати в соседней комнате. Теперь тело Стефана покоится на поляне в лесу за хижиной в нескольких ярдах от того места, где Мириам похоронила и свою убитую собаку. Что до последнего хозяина Джерарда Стэнвика, то он и вправду был неплохим человеком. Он занимался мехами и успешно торговал ими в Голландии. Перебравшись сюда, занялся фермерством в своем поместье, которое располагалось примерно в сорока милях от хижины, где сидели Мириам и Кэтрин. Сейчас, после его смерти, поместье перешло к другому владельцу.