Кэтрин слегка поморщилась, видя безумный блеск в глазах Джона Кента.

— Он склонился надо мной. — Кент заговорил почти шепотом. — Как я уже сказал, на нем был серый капюшон с прорезями для глаз. Он провел кончиками своих металлических кусачек по моим щекам. Помню, в тот момент я подумал о том, как они сияют чистотой, хотя столько повидали. Он сказал мне: «Джон, вот и пришел конец» и щелкнул кусачками у меня перед глазами. Клянусь, я никогда не забуду шелковистый тембр его голоса, как будто со мной говорила сама Смерть. Он тогда спросил: «С какой руки начнем?».

Кэтрин отвела взгляд. Кент хмыкнул.

— О, я пытался сопротивляться. Пытался опрокинуть стул, но он ударил меня в грудь, выбив из меня весь воздух. Когда он подошел к моей правой руке, я сжал ее в кулак. Он снова ударил меня со всей силы, и я почувствовал, как кусачки сомкнулись на моем пальце. — В глазах бледного курильщика мелькнула тень. — Как описать ту боль? — рассеянно спросил он. — Когда он проделывал это с другими жертвами, они были уже мертвы. Пожалуй, это единственная милость, которую он им оказал. Та боль была… — Он поморщился, словно чувствовал ее и сейчас. — Я услышал скрежет лезвий о кость, и то, как она хрустнула. А потом мою руку обдало леденящим холодом, и холод этот распространился по всей руке до самого плеча. Убийца действовал быстро. Я бы даже сказал, очень быстро. Второй палец исчез прежде, чем я ощутил лезвия… В тот момент Господь милосердный притупил мои чувства, и блаженный сон сменил кошмар наяву.

Кэтрин тихо ахнула. На этот раз бесстрастной осталась Минкс.

— Резак, должно быть, почувствовал, что сознание покинуло меня, потому что далее он с помощью своих кусачек сорвал большую часть плоти с моего следующего пальца, прежде чем, наконец, добрался до кости, — медленно проговорил Кент. — Все мое тело содрогнулось. Я… признаться, даже намочил штаны. Не очень прилично упоминать об этом, но это правда. Потом я услышал, как он ахнул — то ли от удовольствия, то ли от еще более низменного экстаза, — и отнял палец. Как я и сказал… он зверь. Кусачки сомкнулись на моем большом пальце. Я до сих пор чувствую тот их укус, палец иногда болит, когда я просыпаюсь по утрам.

Он перевел взгляд на свою искалеченную руку и вновь обратился к воспоминаниям:

— А потом в мою дверь внезапно постучали. За дверью стояла Дорин — меньше, чем в пяти футах от того места, где Резак измывался надо мной. Она позвала меня по имени и закричала. Услышав ее крик, я понял, что она заглянула в комнату через разбитое окно и все увидела. Мой большой палец остался при мне благодаря Дорин, хотя Резак сильно его искромсал. Кажется, я видел, как он занес надо мной нож. Должно быть, собирался прикончить меня, но Дорин снова закричала, и Резак сбежал через парадный вход. — Джон Кент покачал головой. — Я слышал крики, словно в тумане. Кто-то явно видел убийцу на улице, но задержать его не смогли. А я потерял сознание.

— Кто такая Дорин? — спросила Минкс, которой удавалось сохранять невозмутимость во время этого жуткого рассказа.

— Одна добрая вдовушка, с которой я познакомился в церкви. Так уж вышло, что каждые несколько дней она приходила ко мне, чтобы приготовить поесть. Она считала, что у меня тяжелая работа, и знала, что я прихожу домой только под утро. Кажется, она жалела меня. А еще страдала от одиночества, как и я сам. Но она приходила не каждый день. Вероятно, поэтому для Резака ее визит стал сюрпризом, несмотря на то, что он наблюдал за моим домом. Можно сказать, только благодаря Дорин моя рука осталась при мне. Как и моя жизнь.

Кэтрин тяжело вздохнула и сочувственно покачала головой.

— После случившегося, — продолжил Кент, — судья Арчер лично приказал, чтобы Лаймхаус наводнила целая армия офицеров, которым было вверено разыскать это чудовище. Мало того, что у «Гринхоллс» была организована засада, и Дэйви Гленнона заставляли каждую пятницу вечером ходить туда с констеблем, выдававшим себя за обычного игрока, так еще были собраны досье на всех, кто когда-либо бросал кости или сдавал карты в этом заведении. Судья Арчер — хороший человек. И чтит закон. Он послал художника к молодому Гленнону, чтобы тот нарисовал портрет Билли Резака по его описанию. Но, понимаете, к тому времени он уже плохо его помнил и не смог ответить даже на самые простые вопросы. Была челюсть большой или маленькой? Острые скулы или полные щеки? Высокий лоб или низкий? Цвет глаз? Цвет волос? «Темноволосый и темноглазый» — вот и все, что от него смогли добиться. Не так уж и много.

— Под такое описание подойдет половина Лондона, — тихо пробормотала Кэтрин.

Кент кивнул.

— Как и следовало ожидать, Билли Резак исчез. Убийства прекратились. Я рассудил, что он переехал из Лаймхауса в какой-нибудь другой город Англии, в какое-нибудь местечко со множеством окрестных деревушек, где он мог бы начать все сначала, если б захотел. Я думал, эта история на этом завершилась, пока не получил письмо из Нью-Йорка. Как я мог на него не ответить? Знать, что он здесь… знать, на что он способен. Просто знать… Я не мог закрыть на это глаза. Понимаете?

Кэтрин ответила после минуты раздумий:

— Могу сказать одно: я сомневаюсь, что этот человек намерен открыться перед вами. Мне кажется, то, что он заставил вас пересечь Атлантику, говорит о том, что он действительно игрок и любит высокие ставки. Но он считает себя победителем в этой игре и просто решил дать вам понять, что он не исчез, а все еще существует. Я сильно сомневаюсь, что он когда-нибудь войдет в эту дверь, за которой вы так пристально наблюдаете.

— Не согласен, — упрямо качнул головой бледный курильщик, выпустив в ее сторону облако дыма. — Он покажется, и я буду его ждать.

Кэтрин и Минкс остались за столом с Джоном Кентом, заказав еще бокал вина и еще одну кружку эпплджека. Время шло под аккомпанемент гитерны Салли Алмонд. Вскоре унесли последнюю тарелку, и зал покинул последний клиент. Поленья в камине дотлевали, превратившись в красные угли.

Когда Салли подошла к столу — Кэтрин предположила, что она пришла узнать, как продвигается дело, — ее немой вопрос был встречен одним словом, изреченным мадам Герральд:

— Позже.

Снаружи, на Нассау-Стрит все еще стелился густой туман. Он медленно проплывал по улице, словно рыщущий бесплотный дух, завитками обвивавшийся вокруг крыш и дымоходов.

Мистер Кент рассказал, что снял комнату в пансионате Мэри Беловер через дорогу с окнами, выходящими на таверну Салли Алмонд. Таким образом он мог наблюдать за этим заведением и днем. Он также сказал, что вернется сюда и следующим вечером, чтобы отужинать здесь снова. Затем он пожелал им спокойной ночи и отправился в путь. Вскоре его одинокую фигуру поглотил туман.

Минкс шла с Кэтрин по Нассау-Стрит в сторону «Док-Хауз-Инн», где располагались покои мадам Герральд. Пусть час был уже поздним, но далеко не все жители города разошлись по домам — для многих ночь продолжалась. Пожалуй, молодой Нью-Йорк стремился стать таким же неусыпным, как и Лондон. Самые непоседливые его жители не покидали таверн — даже самых дешевых — до предрассветного часа, когда крайняя стадия опьянения совпадала с последним делением свечных часов.

За стеклами домов горели свечи, мимо проезжали редкие экипажи и кареты, то тут, то там раздавались крики, откуда-то доносился лай собак, случайные голоса заходились в спорах и поднимались до невообразимых высот, чтобы вскоре умолкнуть снова. Музыка, смех, звуки скрипки — все это, как в калейдоскопе, сменяло друг друга. Город неустанно трудился над тем, чтобы быть городом.

Кэтрин поплотнее запахнула воротник своего черного бархатного пальто, потому что слишком отчетливо представила себе, как Джону Кенту отрубают пальцы. Этот образ никак не желал покидать ее воображение.