Глафира молча сделал шаг назад.

– Ну, вот и хорошо. Я продолжу. Мои соплеменники живут сотни тысяч лет. Людям просто не понять, они не могут осознать того отрезка времени, которое помним мы. Египетские фараоны со своими пирамидами кажутся вам глубокой древностью, а я прекрасно помню ужас в глазах Рамзеса Второго, когда он узнал, что его любимая жена уже несколько лет спит с Главным жрецом. От этого жреца до тебя – всего несколько десятков перерождений.

– Это вы переселяетесь из одного умершего тела в другое, родившееся?

– Молодец, ты начинаешь догадываться. Многие называют это переселением душ. Вы нам очень нравитесь. Мы любим наблюдать за вашими переживаниями, исканиями, мечтами и страстями. Вы понятия не имеете, что было, скажем, семь тысяч лет назад на Земле, а мы не только знаем, но и принимали в этом непосредственное участие.

– И что же было?

– Была жизнь. Жизнь, она ведь никогда не меняется. Согласись, что совершенно безразлично, что сжимает убийца в руке: копье или пулемет, он все равно останется убийцей. И если женщина требует от мужчины дар за свои ласки, совершенно все равно, это амфора с маслом или новый автомобиль, суть жизни при этом не меняется нисколько. Я надеюсь, это понятно?

– Понятно. – Глафира кивнула.

– Суть за все время удалось изменить лишь однажды. И это сделали мы. Мы изобрели новую форму жизни, которая позволила спастись нашему естеству, нашей цивилизации от неминуемой гибели. Но нам пришлось расстаться со своей физической оболочкой… – Говоривший вздохнул.

– Чувствуется, плохо вам без оболочки-то?

– Не ерничай, Глафира. Уважай старших. А я старше тебя на сотни тысяч лет.

– Да уж, пожалуй, тебя можно считать заслуженным пенсионером, – съязвила Глафира и тут же пожалела об этом: уж больно печален и грустен был голос говорившего.

– Простейшие действия, которые вы проделываете ежедневно, нам совершенно недоступны. Знаешь, как хочется иногда пройтись по траве босиком? Или выпить холодного пива? Или потереть глаз рукой, потому что в него попала мошка? Мы не можем этого сделать, потому что живем в вашем сознании. Ну как человек, играющий в компьютерную игру, не может сам испытать то, что испытывает управляемый им персонаж. Мы можем только наблюдать за каждым персонажем, иногда управляя им, а иногда намеренно не управляя.

– Подожди, Куалькуно. Но ведь ты сейчас сидишь передо мной, спрятавшись в своем темном углу, и вполне можешь, наверное, потереть глаз рукой?

Куалькуно еще раз тяжело вздохнул:

– Я – особенная история. На протяжении этих сотен тысяч лет мы все время пытаемся вернуться в состояние физического тела. Вы можете называть нас ангелами, демонами, шестым чувством, призраками или привидениями – в каком бы состоянии мы ни входили в вашу жизнь, нам никак не удавалось обрести физическое тело без изъянов, способное к человеческой жизни. Лишь однажды нам удалось создать качественную человеческую особь, оплодотворив земную женщину путем проникновения в ее сон. Но история закончилась крайне печально. Созданного человека умертвили остальные. Для них слишком странно звучало то, что он говорил.

– И как это произошло? – тихо спросила Глафира, уже догадываясь об ответе.

– Люди прибили его гвоздями к большому кресту.

– Так это…

– Глафира, ты прекрасно должна это помнить. Знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что ты была рядом.

– Я была рядом?

– Ну конечно! Тебе никогда не снился, скажем, древнеримский ипподром? Царь Нерон? Или, может быть, как переворачивается земля и солнце оказывается внизу? Гефсиманский сад? Можешь не отвечать. Я знаю, что все это тебе снилось. И не раз. Потому что я там тоже был.

– Что было дальше? – Глафира облизнула пересохшие губы.

– Мы, конечно, не бросили своих попыток создать физическое тело, чтобы полноценно жить в вашем мире. Много чего было. Всякий раз неудачно. И вот теперь появился я. Более чем неудачный эксперимент. Я точно знаю, что скоро умру в вашем, физическом смысле. Но у меня сейчас хотя бы есть возможность успеть кое-что рассказать тебе. У меня есть возможность встретиться с тобой не во сне, а в вашей реальной жизни. Но, к сожалению, это пока единственное, что нам удалось. Вот теперь, когда я все объяснил тебе, можешь взглянуть на меня. Только очень осторожно. Не упади в обморок. Помни, что я лишь эксперимент, попытка вдохнуть то, что вы называете душой, в неживую плоть.

Глафира шагнула вперед и вздрогнула.

В полутемном углу зала, на каменном полу около алтаря, сложенного из человеческих черепов в груде тряпья шевелилось нечто живое. Приглядевшись, можно было разобрать, что в этой уродливой массе псевдочеловеческого мяса является головой, а что – остальными конечностями. В голове был виден глаз и широкий рот. Голова эта была перекошена и очень велика. Еще была хорошо видна одна большая рука, с помощью которой странное существо, видимо, передвигалось по земле. Другой руки не существовало вовсе. Маленькие ножки-культи, безжизненно разбросанные в разные стороны, красноречиво свидетельствовали о том, что само ходить это существо не в состоянии. Большие гениталии, лежащие на полу, были полуприкрыты грязной мешковиной.

Куалькуно был не просто уродлив. Это маленькое тело с большой головой было настолько несуразно и не способно к жизни, что вызывало жалости больше, чем брезгливости.

– Ну вот… Ты так хотела посмотреть, ты посмотрела. Не столбеней, пожалуйста. У нас очень мало времени. Прежде чем я умру, не способный прожить в этом вашем мире больше суток, я должен многое показать тебе.

– Так ты ради этого нашего разговора добровольно пошел на смерть?

Куалькуно опять усмехнулся своим большим ртом:

– Глафира, что такое смерть и что такое жизнь? Нет ни того ни другого! Когда вода нагревается и превращается в пар, означает ли это, что вода умерла?

– Ну, наверное.

– Тогда что же такое пар, как не продолжение жизни воды в другом состоянии? Просто пар завидует воде, что не может так красиво журчать и переливаться, а вода боится пара, не представляя, как это можно так летать по воздуху и быть прозрачным, понимаешь?

Глафира неуверенно кивнула.

– Смотри, на алтаре лежат набитая трубка и спички. – Чудище указало в сторону алтаря. – закуривай.

– Будем расширять сознание? – Улыбнулась Глафира.

– Глупости, как много глупостей люди внушают сами себе! Сознание расширить невозможно. Во-первых, оно вообще безгранично, куда его расширять? Ну, а во-вторых, вы сами виноваты в том, что не умеете добраться до собственного сознания.

Глафира взяла с алтаря небольшую черную трубочку. Чиркнула спичкой. Пламя осветило Куалькуно, который постарался прикрыть своей большой рукой от яркого света единственный глаз. Затянулась едким сладковатым дымком. Спичка погасла. Дым окружал, подступал к девушке, а Куалькуно продолжал говорить:

– Сейчас все сама увидишь. У меня, одного из немногих, появилась возможность побыть в вашем мире. У тебя появится возможность побывать в нашем. Эти миры – одно целое. Они ежесекундно пересекаются между собой, но проникновение из одного мира в другой невозможно. Так было всегда. Пока не наступило сегодня. И сегодня оба этих мира под угрозой.

Глафиру успокоила эта монотонная болтовня. Она присела у входа в зал, прислонившись к стене. Голова начала кружиться, а глаза слипаться.

Вдруг из того угла, где в куче тряпья лежал Куалькуно, поднялся молодой человек в блестящих латах. Он подошел к Глафире и протянул ей руку. Человек был хорошо освещен откуда-то появившимся ярким светом. Глафира невольно залюбовалась его лицом, обрамленным светлыми вьющимися волосами. Яркие голубые глаза, казалось, источали сияние, высокий лоб был схвачен тонким кожаным ремешком. Глафира потянулась к этому человеку. Он засмеялся:

– Кажется, Глафира, в таком виде я нравлюсь тебе больше?

Это был, безусловно, Куалькуно. Его преображение было эффектно и очень приятно. Они вышли на римскую улицу и пошли куда-то вниз, держась за руки. В небольших ресторанчиках сидели люди, только вели они себя как-то странно. Глафира заметила, что люди абсолютно неподвижны. Она подбежала к одной из веранд и внимательно оглядела сидящих. Посетители ресторана застыли в разнообразных позах. Глафира оглядела их внимательнее. И тогда стало ясно, что посетители не застыли, а продолжают ходить, разговаривать, курить, только делают это очень-очень медленно.