Эту парочку — чинди и колдуна — нужно было разделить.

— Думай, Мун… — она приложила ладони к вискам. — Думай.

Ради Юнсу.

Ради себя.

И ради тех двоих пацанов, что не нашли ничего лучше, чем обратиться к тебе за помощью.

К ночи у Мун был готов план. Видят духи, она понятия не имела, сработает ли он, ведь даже сами дене настолько боялись «меняющих кожу» и чинди, что не решались их убивать и развеивать. А вот Мун решиться пришлось.

Под вечер она снова ездила к Юнсу — в палату не пустили, и она смотрела на него, бледного, под капельницей антибиотиков, и слёзы упорно подступали к горлу солёной волной.

Он держался. Повернул к ней голову и подмигнул, как и всегда, мол, прорвёмся, детка! Мун улыбнулась в ответ и помахала, но она знала, что не прорвутся, если она не поможет. Нигде, ни в каких легендах она не читала и не слыхала, что слюна и укус «меняющего кожу» могли быть ядом, но кто знает, быть может, их жертвы просто не могли об этом уже рассказать?..

В коридорчике, свернувшись калачиком на диване, дремал Оуэн Грин. Мальчишка, на свою беду не спасший девушку-дене. Одна из двух оставшихся целей чинди и её колдуна-помощника.

— Эй, — Мун осторожно коснулась ладонью его плеча. — Оуэн?

Он подскочил, принялся тереть лицо ладонями. От него слегка пахло несвежей одеждой и страхом. Наверное, когда-то он был смешливым и улыбчивым, и немногими его проблемами была учёба и то, какую пиццу заказать на ужин, если не хотелось готовить, но теперь он был нервным, дёрганым и напуганным до чёртиков.

Мун его понимала. Она сама была напугана, лицом к лицу столкнувшись с чинди и с колдуном, способным обратиться кем угодно, а ещё — боялась за Юнсу, ведь его тело не сможет бороться с ядом долго. И действовать было нужно уже сейчас.

— А, это вы, — пробормотал Оуэн, прерывая её мысли. — Я заснул.

Мун могла бы спросить, что он здесь делает, но понимание, дурное и горькое, как дым или полынь, заворочалось у неё под рёбрами. Неизвестно, как и зачем, но его девушке, которую он так хотел уберечь, тоже досталось от «меняющего кожу».

— Мне жаль, — тихо произнесла она.

Оуэн сжал губы. Лицо у него было почти по-девчачьи красивым, и этот жест странно контрастировал с его мягкими чертами. Так же, как и светлая щетина.

— Меня не пускают к Белле, — он ударил ладонью по потертой кожаной обивке дивана. — Ей плохо, а я ничего не могу сделать! И я знаю, что виновата эта тупая сука, которую я… — он осёкся, отвернулся. — Это она. Я знаю.

Ну, Мун тоже это знала.

Видела уже.

Вместо этого она спросила:

— Будешь кофе?

…Бурда из автомата оседала на языке горьким привкусом. Оуэн морщился, но пил, искоса поглядывая на Мун.

Он знал, что она знала. И был осторожен и благодарен за её молчание. Не нужно быть шаманом, чтобы понять его чувства. В конце концов, это чувство вины и так пожирает его.

— Значит, это он? — Оуэн смял стаканчик и бросил в мусорную корзину для бахил. — Найл? Чертов урод! — его лицо болезненно и зло скривилось.

Он пропустил слово «индейский». Мун была за это ему тоже благодарна.

— Пока что у нас нет других вариантов, — она смотрела на дно своего пластикового стаканчика. Если они ошиблись, пострадают Юнсу и девушка Оуэна, да и ему тоже останется не так-то много времени. Между смертями прошло совсем недолго, хотя эти дни и казались вечностью. — А у тебя?

Отведя взгляд, он покачал головой.

— Нихрена. Индейцев в нашем университете почти нет, остальные — девчонки и приехали откуда-то из Висконсина.

Это многое объясняло, кроме главного: как этот Найл был связан с мертвой девушкой? Не то чтобы это было важно, но «разрубить» связь оказалось бы в разы проще, если знать, что их связывает вместе так накрепко. У коренного народа были свои пути. Некоторые из них были Мун известны, хотя она ещё не ходила ими.

Она вспомнила бледного Юнсу под капельницей. Подумала о девушке Оуэна в реанимации.

Что ж, всё бывает впервые. И она пройдет этим путем, если это спасет жизни. Если это спасет жизнь её мужа, она пойдет куда угодно и сделает всё, что нужно, и даже больше.

— Я никого не убивал, — вдруг произнес Оуэн.

— Я знаю, — кивнула Мун.

Он никого не убивал. Он прикрывал чужие спины и молчал, но сейчас у неё не было ни времени, ни ресурсов для осуждения. Может быть, когда-нибудь потом.

Оуэн взглянул на свои руки.

— Если будет надо, я его прибью, — и такая в его голосе была обреченность, что у Мун защемило сердце. — Я не представляю, как это поможет Белле, если яд уже в её теле, но я его убью.

Мун подумала: наверное, когда-то он был жизнерадостным парнем, перед которым были открыты все двери. Молодой, умный, красивый и богатый, он мог выбирать себе любую судьбу, но одно преступление перечеркнуло для него всё, и пришло время платить по счетам.

Она качнула головой.

— Если всё пойдет так, как я продумала, тебе никого убивать не придётся. Ты будешь приманкой.

Невесело усмехнувшись, Оуэн сжал пальцы.

— Я согласен. Плевать, в чем там состоит ваш план. У меня нет выбора.

Выбор, на самом деле, был всегда, но последствия его могли быть совершенно разными. Если бы когда-то они выбрали отвалить от той девушки или хотя бы пойти в полицию, быть может, Гаррет Уилсон и Майлз Фостер были бы живы. В тюрьме, но живы. А может, не были бы. Может, ярость выпущенной на волю души обрушилась бы на них всё равно, и убежать бы не получилось.

Как случилось бы, они уже никогда не узнают. И придётся иметь дело с тем, что есть.

План Мун был одновременно прост и сложен. Она с тоской взглянула в больничный коридор, по которому сновали медсестры со вселенской усталостью на лицах, и произнесла:

— Ты знаешь, как пробраться в местный крематорий?

Оуэн моргнул.

— Что?

Горстка праха. Им была нужна горстка праха, чтобы обвалять в ней пули. Серебро «меняющим кожу» неприятно, однако не причиняет существенного вреда, а вот прах способен их убить. Мун знала это потому, что оборотничество считалось заразой, болячкой, которую можно вытравить целебными свойствами серебряных частиц, но «меняющие кожу» были колдунами. Их убивало соприкосновение со смертью.

Мун повторила. Оуэн спрятал лицо в ладонях.

— Я лучше заплачу сторожу, — пробормотал он. — Так будет проще.