Incedunt monachorum agmina mille
Quid memorem vexilla, cruces, idolaque culta, etc.
[293]{249} [Толпы тысяч монахов в процессии шествуют важно,
Что же сказать о хоругвях, крестах и кумирах?]
Если бы Демокрит узнал про их требники, папские буллы, освященные четки, изгнание бесов, иконы, исцеляющие кресты, побасенки и погремушки, если бы он прочел Золотую легенду{250}, мусульманский Коран или еврейский Талмуд, что бы он тогда подумал? И какое бы это произвело на него впечатление? А если бы он помимо прочего более досконально изучил жизнь иезуитов, ему бы довелось увидеть лицемеров, проповедующих бедность и при этом обладающих большим имуществом и землями, нежели многие государи, владеющих бесчисленными сокровищами и доходами[294]{251}, внушающих другим необходимость поста, в то время как сами они чревоугодничают, напоминая собой лодочников, которые глядят в одну сторону, а гребут — в другую. Дают обет непорочности, толкуют о святости, хотя сами они отъявленные сводники и известные прелюбодеи, lascivum pecus [похотливые животные], сущие козлы[295]{252}. Приняв монашеский постриг[296] и отказавшись от мира и его суеты, эта макиавеллистская шайка{253} проявляет тем не менее интерес ко всем государственным делам[297], святые отцы и миротворцы, они тем не менее исполнены зависти, похоти, честолюбия, ненависти и злобы; подстрекатели, adulta patriae pestis [непомерно разросшаяся чума в государстве], предатели, убийцы, hac itur ad astra [таков их путь к царству небесному{254}], вот что называется у них — творить больше, чем велит им долг, и заслужить тем небеса себе и другим. А с другой стороны, если бы Демокрит наблюдал кое-кого из наших дотошных и строгих схизматиков, впадающих в другую крайность, ненавидящих вообще любые обряды и готовых скорее расстаться со своей жизнью и бенефициями, нежели совершить или допустить хоть что-либо из того, что было прежде в обычае у папистов даже в вещах самых незначительных (ибо, видите ли, только их церковь единственно истинная, sal terrae, cum sint omnium insulsissimi [они — соль земли, в то время как на деле это самые пресные из людей{255}]); педанты, готовые из страха и подлого желания угодить вертеться подобно флюгеру в любую сторону и способные поддержать и одобрить, что бы им ни предложили, теперь или в грядущем, в надежде на более высокую церковную должность; новоявленные эпикурейцы, притаившиеся в засаде, подобно ястребу, и высматривающие свою добычу — церковное добро, готовые достигнуть более высокого положения благодаря чьему-либо падению, как говорил в подобном случае Лукиан: что, по твоему мнению, предпринял бы Демокрит, окажись он свидетелем подобных вещей?[298]
А если бы он хотя бы только наблюдал, как чернь ведет себя подобно стаду баранов: когда одного из их собратьев тащат за рога через ров, одни из слепого фанатизма, другие — из страха, quo se cunque rapit tempestas [куда бы их ни погнала буря{256}], готовы все принять на веру, ничего не проверяя и тем не менее предпочитая лучше умереть, нежели отречься от какого-нибудь из тех обрядов, к которым они привыкли, а третьи — из лицемерия продолжают посещать проповеди, бьют себя в грудь, возводят очи горе, притворяясь набожными и жаждущими исправления, оставаясь при этом в своей повсе-дневной жизни отъявленными лихоимцами, притеснителями, извергами рода человеческого, гарпиями, дьяволами, не говоря уже о вещах менее важных.
А что бы сказал Демокрит, наблюдая, слыша, читая о столь многих кровавых сражениях, в которых одновременно погибают тысячи и проливаются потоки крови, которые могли бы вращать мельничные колеса, unius ob noxam furiasque [и все из-за губительного безумия одного человека{257}] или чтобы потешить государей, без какой бы то ни было причины, «ради суетных титулов, — говорит Августин, — или чтобы доказать свое превосходство, из-за какой-нибудь потаскухи, или другой такой же безделицы, или из желания господствовать, из тщеславия, злобы, мести, глупости, безумия»[299] (что и говорить, прекрасные причины, ob quas universus orbis bellis et caedibus misceatur [ради которых стоит залить кровью целый мир и превратить его в живодерню!]), в то время как сами государственные мужи пребывают у себя дома в полной безопасности, пресыщенные всевозможными утехами и увеселениями, потакая своим прихотям и удовлетворяя свои вожделения, даже не задумываясь над непереносимыми страданиями, которые претерпевают несчастные солдаты, — их ранами, голодом, жаждой и прочим; они не испытывают горестных тревог, лишений, бедствий и притеснений, сопровождающих такие события, а посему не удостаивают их хотя бы малейшего внимания. «Вот так и начинаются войны — подстрекательствами кучки растленных, пустоголовых, нищих, разнузданных, голодных военачальников, льстивых прихлебателей, неугомонных Готсперов{258}, неуемных любителей новшеств, молокососов, и все в угоду одному человеку, чтобы развеять его хандру, удовлетворить его любострастие, честолюбие, алчность и прочее; Tales rapiunt scelerata in praelia causae [Каждого в мерзость войны свои увлекают причины{259}]. Flos hominum [Цвет человечества], статных мужчин, прекрасно сложенных, заботливо выращенных, зрелых телом и умом, здоровых, ведут, подобно стаду, на бойню в расцвете их лет, гордых и полных сил, и без малейших угрызений совести и жалости приносят в жертву Плутону, губят, как овец в снедь Сатане, 40 000 за один раз[300]{260}. Я сказал за один раз? — это еще можно было бы вынести, но ведь такие войны ведутся постоянно в течение многих веков; нет ничего привычнее этой мясорубки, кровопролитий, убийств и разорения;
Ignoto coelum clangare remugit
{261} [И гром неведомый в ответ гремел с небес];
им нет заботы о том, скольким бедствиям они причиной, лишь бы обогатиться сегодня, и они будут раздувать угли вражды до тех пор, пока весь мир не будет истреблен этим пожаром. Осада Трои длилась десять лет и восемь месяцев, при этом за время осады погибло 870 000 греков и 670 000 троянцев, а после взятия города было умерщвлено еще 276 000 мужчин, женщин и детей всякого звания[301]{262}. Цезарь убил миллион, Магомет, другой жестокий тиран, — 300 000[302]; Сициний Дентаций{263} участвовал в сотне сражений, восемь раз он выходил победителем в единоборстве, получил сорок ран, был 140 раз увенчан лавровым венком и девять раз был удостоен за свои заслуги триумфа. М. Серджио{264} получил 32 раны, а сколько их получил центурион Сцева{265}, мне неизвестно; у каждого народа есть свои Гекторы, Сципионы, Цезари и Александры{266}. Наш Эдуард Четвертый{267} принял участие в 26 сражениях в пешем строю[303]{268} и, подобно всем другим, весьма этим гордился, о чем и повествуют к вящей его славе. При осаде Иерусалима{269} от голода и меча погибли 1 100 000. В битве при Каннах{270}, как повествует Полибий[304]{271}, было убито 70 000 человек и столько же у нас в сражении на месте аббатства{272}; нет ничего необычного в том, что сражение длится от зари до зари, как это было во время битвы между Константином и Лицинием{273}. При осаде Остенде{274} (сущей школе дьявола), сравнительно небольшого города, тамошняя маленькая крепость стала, однако же, большой могилой: 120 000 человек расстались там с жизнью, не считая того, что все города, деревни и лазареты были переполнены изувеченными солдатами; в этом сражении были использованы осадные машины, зажигательные снаряды и все, что дьявол способен изобрести, чтобы причинить несчастье с помощью 2 500 000 чугунных ядер весом в 40 фунтов каждый, на что было истрачено 3 или 4 миллиона золотом. «Можно ли (вопрошает мой автор) достаточно надивиться жестокосердию, упорству, ярости и слепоте тех, кто без какой бы то ни было надежды на успех рискует своими солдатами и без всякой жалости ведет их на бойню, которую можно по справедливости назвать схваткой бешеных животных, что без всякой причины мчатся навстречу своей гибели?»[305]; quis malus genius, quae furia, quae pestis и прочее[306], какой злой дух, какая чума, какое неистовство заронило впервые в души людей столь дьявольскую, столь бесчеловечную вещь, как война? Кто принудил столь сострадательное и мирное существо, рожденное для любви, милосердия и смирения, так неистовствовать, яриться подобно животным и устремляться навстречу своей гибели?» Сколько у природы оснований обратиться к человечеству с такой укоризной: Ego te divinum animal finxi, и т. д. Ведь я сотворила тебя невинным, спокойным, божественным созданием! Сколько для этого оснований у Господа иувсех достойных людей! итем не менее, horum facta (как он с со-крушением пишет[307]{275}) tantum admirantur, et heroum numero habent [именно деяниями таких злодеев все восхищаются, их почитают героями], их поступки объявляют доблестными, только они всеобщие любимцы, только им устраивают триумфы, воздвигают статуи, их награждают, строят им пирамиды и обелиски для вечной их славы, чтобы гении бессмертия сопутствовали им, hac itur ad astra. Во время осады Родоса{276} Fossae urbis cadaveribus repletae sunt[308], рвы были заполнены трупами, а когда уже упоминавшийся Солиман, великий турок, окружил Вену{277}, горы убитых были вровень с крепостными стенами. Это служит для них развлечением, и точно таким же образом они поступают со своими друзьями и союзниками, вопреки клятвам, торжественным обетам, обещаниям, губя их с помощью предательства или каким-нибудь другим образом; dolus an virtus? quis in hoste requirat?[309]{278} [а чем они взяли — вероломством или доблестью? — не имеет значения: в борьбе с врагом все средства дозволены], в ход идут военные союзы, и действует закон сильного (silent leges inter arma[310] [ведь при звоне мечей законы безмолвствуют]); ради своей выгоды omnia jura divina, humana, proculcata plerumque sunt, они попирают все законы — божеские и человеческие, все решает один только меч; их не заботит, к каким средствам они для этого прибегли, лишь бы удовлетворить свое сластолюбие и развеять скуку.
