Rara fides probitasque viris qui castra sequuntur [311]{279}. [Чести и верности нет у людей на службе военной.] Нет ничего более обычного, нежели «отец, воюющий с сыном, или брат, идущий на брата, или междоусобицы родственников, войны между королевствами, раздоры между провинциями, а христиан с христианами»[312], quibus nec unquam cogitatione fuerunt laesi, хотя бы те не оскорбили их ни помыслами, ни словом, ни поступком. Разграбление неисчислимых сокровищ, сожженные селения, цветущие города — средоточия торговли и ремесел, — опустошенные и разрушенные; quodque animus meminisse horret [наконец, то, о чем невозможно и помыслить без содрогания], — прекрасные страны, превращенные в безлюдные пустыни, исконные их обитатели, изгнанные из родных мест, ремесла и торговля, пришедшие в упадок, поруганная девственность, Virgines nondum thalamis jugatae, Et comis nondum positis ephaebi [Бесчестье еще не изведавших брака девушек и не достигших зрелости юношей]; целомудренные матроны, стенающие вместе с Андромахой{280}, Concubitum mox cogar pati ejus, qui interemit Hectorem[313], потому что и их, возможно, принудят разделить ложе с убийцами их мужей; видеть богатых, бедных, больных, здоровых, господ, слуг — eodem omnes incommodo macti, ставших жертвами одного и того же несчастья, говорит Киприан{281}, et quicquid gaudens scelere animus audet, et perversa mens [и претерпевшими все, что может доставить удовольствие преступному уму и извращенным наклонностям]; несчастных, перенесших всевозможные мучения, страдания и пытки, какие только сам ад, сатана, жестокость и гнев способны придумать себе же на разорение и погибель![314] Вот как ужасна и отвратительна война, заключает Гербелий{282}, adeo foeda et abominanda res est bellum, ex quo hominum caedes, vastationes [сеющая смерть и опустошение][315], это — Божья кара, причина, следствие и воздаяние за грехи tonsura humani generis [не всего лишь прополка человеческого рода], как называет ее Тертуллиан, но ruina [полная его погибель]. А что, если бы Демокрит оказался очевидцем недавних гражданских войн во Франции{283}, этой губительной распри, — bellaque matribus detestata [войн, ненавистных матерям{284}], — когда менее чем за десять лет было, по свидетельству Колиньи{285}, истреблено десять тысяч человек и разорено двадцать тысяч церквей[316]; более того, опустошено, как присовокупляет Ришар Динот[317], все королевство, и многие десятки тысяч простолюдинов были истреблены мечом, голодом и разрухой tanto odio utrinque ut barbari ad abhorrendam lanienam obstupescerent, с такой дикой жестокостью, что весь мир был этим потрясен; или же окажись он очевидцем наших не столь давних Фарсальских полей во времена Генриха Шестого{286}, когда в борьбе между домами Ланкастеров и Йорков было, как отмечает один автор{287}, погублено сто тысяч человек[318] и, как считает другой, истреблено до самого корня десять тысяч родов[319], «так что едва ли сыщется человек, — говорит Коммин, — который не дивился бы этой чудовищной бесчеловечности, прискорбному безумию, совершенному людьми одной и той же нации, языка и веры». Quis furor, O cives?[320] «Какое яростное исступление движет вами, о сограждане?» Почему иноверцы одержимы столь неистовой яростью? — вопрошает пророк Давид. Почему христиане одержимы столь неистовой яростью? — можем спросить мы. Arma volunt, quare poscunt, rapiuntque juventus?[321] [Почему молодые люди жаждут воевать и чуть что — тотчас хватаются за оружие?] То, что не пристало язычникам, еще менее подобает нам, христианам; тиранствовать, подобно испанцам в Вест-Индии, истребившим в течение сорока пяти лет (если мы можем доверять свидетельству Бартоломео а Каса{288}, их собственного епископа) двенадцать миллионов человек, подвергая их при этом невероятным и изощренным пыткам; но я не погрешил бы против истины, пишет он, если бы сказал — пятьдесят миллионов. Я уж не упоминаю здесь французскую резню, сицилийскую вечерню{289}, тиранию герцога Альбы[322]{290}, наш пороховой заговор{291} и эту четвертую фурию, как некто[323] нарек ее, — испанскую инквизицию, которая полностью затмевает собой десять обрушившихся на христианство гонений{292}; soevit toto Mars impius orbe[324] [война свирепствует в переполненном нечестием мире]. Не живем ли мы, как он выразился[325], в mundus furiosus, безумном мире, и разве сама война не безумие — insanum bellum? и разве не безумцы те, как умозаключает Скалигер, qui in praelio acerba morte, insaniae suae memoriam pro perpetuo teste relinquunt posteritati[326], кто оставляет столько полей сражений в качестве вечных свидетельств своего безумия всем грядущим векам? Как вы полагаете, вызвало бы это у нашего Демокрита желание рассмеяться, или скорее вынудило бы его переменить тон и проливать слезы вместе с Гераклитом[327], или даже стенать, вопить и рвать на себе волосы из сострадания, а может, застыть в изумлении[328] или же, уподобясь Ниобе{293}, как это представляют поэты, замерев от горя, превратиться в камень? А ведь я еще не сказал о худшем: о том, что еще более нелепо и безумно по своему буйству и подстрекательству, — о гражданских и несправедливых войнах[329], quod stulte suscipitur, impie geritur, misere finitur[330] [за начатое в помрачении ума платят пороком и кончают нищетой], — вот какие войны я имел в виду, ибо не всякие войны заслуживают осуждения, как напрасно полагают фанатики-анабаптисты. Наши христианские тактики с такой же очевидностью на сей счет заблуждаются, как и предводители римских acies [боевых порядков] и греческих фаланг; не зря же говорится, что быть солдатом — это самое благородное и почетное ремесло, без них невозможно обойтись: ведь они самые надежные наши стены и бастионы, а посему я считаю в высшей степени справедливыми слова Туллия о том, что «все наши гражданские дела, все наши занятия, тяжбы, наш труды и устремления находятся под защитой воинских добродетелей, и всякий раз стоит только возникнуть подозрению о готовящемся мятеже, как все наши искусства тотчас замирают»[331]{294}. Войны, настаивает Тирий[332]{295}, чрезвычайно необходимы, и bellatores agricolis civitati sunt utiliores [воины полезнее государству, нежели земледельцы], а храбрость мудрого человека заслуживает большого одобрения, однако (таково наблюдение Калгака у Тацита{296}) по большей части глубоко заблуждаются те, кто auferre, trucidare, rapere, falsis nominibus virtutem vocant, и т. д., кто объявляет добродетелью воровство, убийство и грабеж, для кого кровопролитие, насилие, резня и тому подобное, отмечает Людовик Вив{297}, jocus et ludus, не более чем забава, славное времяпровождение, кто «самых скудоумных кровопийц, величайших грабителей, отчаяннейших негодяев, вероломных мошенников, бесчеловечных головорезов, безрассудных, жестоких, разнузданных подлецов именует храбрыми и великодушными людьми, мужественными и достойными полководцами, доблестными воинами[333]{298}, отважными и прославленными солдатами, но только придерживающимися грубых и ложных представлений о чести»[334], как жалуется в своей «Истории Бургундии» Понтий Хейтер. Следствием этого является то, что каждодневно множество людей изъявляет желание стать добровольцами, покинуть своих милых жен, детей, друзей ради шести пенсов (если только им повезет получить их) в день, торгуя своей жизнью и здоровьем; бросаться в пролом крепостных стен, лежать в одиночном дозоре, первыми устремляться в атаку, находиться в самой гуще боя, безбоязненно увлекать за собой остальных под ободряющий грохот барабанов и труб, преисполнясь боевого пыла при виде развевающихся в воздухе знамен, сверкающего оружия, колышащихся султанов, леса копий и мечей, разнообразия красок, блеска и великолепия, как если бы они после одержанной победы вступали триумфаторами на Капитолий с такой же пышностью, с какой войско Дария выступило некогда навстречу Александру при Иссе{299}. Не ведая никакого страха, устремляются они навстречу самой грозной опасности, в жерла пушек и пр., дабы un vulneribus suis ferrum hostium hebetent [затупить мечи врага о свою плоть], говорит Барлезио[335]{300}, и стяжать тем имя героя, славу и одобрение, которые столь недолговечны, ибо воинская слава — это мгновенная вспышка, которая, подобно розе, intra diem unum extinguitur, тотчас увядает. Из пятнадцати тысяч рядовых солдат, убитых в сражении, едва ли будут упомянуты в трудах историков хотя бы пятнадцать, а возможно, что лишь один их генерал. Однако некоторое время спустя и его имя точно так же сотрется из памяти, да и само сражение будет забыто. С каким summa vi ingenii et eloquentiae [величайшим талантом и красноречием] греческие ораторы прославляли знаменитые победы при Фермопилах, Саламине, Марафоне, Микале, Мантинее, Херонее, Платее!{301} Римляне повествуют о своих сражениях при Каннах и на Фарсальских полях, но они действительно только что повествуют, ибо нам самим мало что об этом доподлинно известно. И тем не менее эта предполагаемая слава, всеобщее одобрение, желание до-стичь таким путем бессмертия, гордость и тщеславие сплошь и рядом побуждают людей опрометчиво и безрассудно губить себя и многих других. Александр сожалел о том, что не существует других миров, которые он мог бы покорить, и эти слова приводили многих в восхищение, animosa vox videtur, et regia [ибо такие слова кажутся вдохновенными и царственными], однако мудрый Сенека осуждал Александра[336], считая что такие слова — vox inquissima et stultissima — подобают скорее безумцу; и этот приговор, который Сенека вынес в отношении его отца — Филиппа — и его самого, я отношу ко всем ним, ибо non minores fuere pestes mortalium quam inundatio, quam conflagratio, quibus[337], и прочее, они не меньшие бичи человечества, нежели наводнения и пожары — безжалостные стихии, которые, разъярясь, не знают сострадания. Но еще более прискорбно то, что любители сражений убеждают других, будто этот дьявольский образ жизни является святым; они сулят небеса тем, кто пожертвует жизнью в bello sacro [священной войне], и уверяют, что благодаря этим кровавым побоищам, как уверяли и в древние времена персы[338]{302}, греки и римляне и как внушают ныне своей черни турки, дабы побудить ее сражаться, ut cadant infeliciter[339]{303} [и погибать жалкой смертью], что «если они умрут на поле боя, то угодят прямо на небеса и будут причислены к лику святых» (О, дьявольская выдумка!), а их имена будут сохранены в исторических летописях, in perpetuam memoriam, к их вечной памяти, между тем как в действительности, по мнению некоторых, было бы намного лучше (ведь войны суть наказание Господне за грехи, Он карает ими смертных за их гневливость и безрассудство), если бы такие глупые россказни были запрещены, поскольку ad morum institutionem nihil habent, войны никоим образом не споспешествуют добрым нравам и благой жизни[340]. И тем не менее людям продолжают это внушать и налагают тем печать «божественности на самый жестокий и губительный бич человеческого рода»[341], и перед такими людьми преклоняются, присваивают им пышные титулы и звания, увековечивают их в статуях и картинах, удостаивая их всевозможных почестей и знаков одобрения и щедро вознаграждая их за добрую службу, так что нет большей славы, нежели пасть на поле брани[342]. Так, <Сципион> Африканский непомерно возвеличен Эннием{304}, а Марс и Геркулес[343] и уж не знаю сколько воителей древности были обожествлены и угодили таким путем на небеса, хотя в действительности это были кровавые убийцы, злокозненные разрушители, возмутители спокойствия в мире, чудовищные изверги, порождения сатаны, смертоносная чума, губители и прямые палачи рода человеческого, как справедливо утверждает Лактанций, а Киприан в письме к Донату говорит о тех, кто, отчаявшись выиграть сражение, спешил покончить с собой (подобно кельтам, которые, как повествует Дамаскин{305}, проявляли такую же достойную осмеяния доблесть, ut dedecorosum putarent muro ruenti se subducere [поскольку они считали] позором спрятаться за готовой вот-вот обрушиться на их головы крепостной стеной), ведь принято думать, что те, кто не бросаются на острие меча, а спешат укрыться от орудийных снарядов, — это жалкие трусы и уж никак не доблестные мужи. Вследствие этого madet orbis mutuo sanguine, земля захлебывается собственной кровью, мир
вернуться Lucan. [Лукан. <Фарсалия, X, 407, пер. Л. Остроумова.>] вернуться Pater in Filium, affinis in affinem, amicus in amicum, etc. Regio cum regione, regnum regno colliditur. Populus populo in mutuam parnitiem, belluarum instar sanguinolente ruentium. <Эразм. Adagia, IV, 1, 1. — КБ.> вернуться Libanii Declam. [Либаний. Декламации. <Меня принудят вскоре разделить ложе с убийцей Гектора.>] вернуться Ira enim et furor Bellonae consultores, etc., dementes sacerdotes sunt. [Гнев и ярость — советники Беллоны, и жрецы ее безумны.] вернуться Bellum quasi bellua et ad omnia scelera furor immissus. [Война подобна зверю, и ярость толкает ее на всяческие преступления.] вернуться Gallorum decies centum millia ceciderunt. Ecclesiarum Bellum quasi bellua et ad omnia scelera furor immissus. [Война подобна зверю, и ярость толкает ее на всяческие преступления.] 20 millia fundamentis excisa. вернуться Belli Civilis Gal. lib. I. Hoc ferali bello et caedibus omnia repleverunt, et regnum amplissimum a fundamentis pene everterunt, plebis tot myriades gladio, bello, fame misirabiliter perierunt. [Гражданская война в Галлии, кн. I. Все наполнено этой зверской войной и убийством, высшая власть вырвана с корнем, и целые мириады людей жалчайшим образом погублены мечом, разрухой и голодом.] вернуться Comineus. [Коммин.] Ut nullus non execretur et admiretur crudelitatem, et barbaram insaniam, quae inter homines eodem sub caelo natos, ejusdem linguae, sanguinis, religionis, exercebatur. <Этого фрагмента у Коммина нет. — КБ.> вернуться Lucan. [Лукан. <Бертон цитирует его поэму «Фарсалия»: «Что за безумье, народ, какое меча своеволье» (I, 8, пер. Л. Остроумова).>] вернуться Virg. [Вергилий. <Бертон очень вольно цитирует, вернее, пересказывает строку из его поэмы «Энеида», которая в латинском оригинале выглядит так: «Arma vellit poscatque simul, rapiatque juventus?»; в русском переводе: «Пусть возжаждут войны и тотчас же схватят оружие» (VII, 340, пер. С. Ошерова).>] вернуться Прочитайте у Метерана о его невероятной жестокости. вернуться Hensius Austriaco. <Бертон имеет здесь в виду трагедию Гейнзия «Auriacus» (так правильно), в которой, помимо трех фурий, появляется еще и четвертая, «жестокая испанская»; под ней автор имел в виду инквизицию. — КБ.> вернуться Virg. Georg. [Вергилий. Георгики. <«Марс во всем мире свирепствует» (I, 511; пер. С. Шервинского).>] вернуться Jansenius Gallobelgicus, 1596. Mundus furiosus, inscriptio libri. [Янсений Галлобельгийский, 1596. Безумный мир. <См. прим. 14. На самом деле это «повествование о событиях, происходивших у всех народов Европы», как было написано на титуле, вышло в 1598 году, а рассказывало оно о событиях с весны 1596 по осень 1597 года. — КБ. О самом авторе — П.А. Джансоне — ничего не известно, но именно он выпустил четвертый том «Меркурия Галлобельгийского», а также еще одно издание «Безумного мира», представлявшего обзор событий 1597–1603 годов (Кельн, 1600). Сам образ современного мира как царства безумия, видимо, совпал с восприятием Бертона.>] вернуться Exercitat. 250, serm. 4. [<Скалигер Младший.> Упражнение 250, проповедь 4.] вернуться Fleat Heraclitus an rideat Democritus? [Стал бы рыдать Гераклит иль насмехаться Демокрит?] вернуться Curae leves loquuntur, ingentes stupent. [Легкие заботы болтливы, тяжкие — в остолбенении молчат. <Сенека. Федра, 607.>] вернуться Arma amens capio, nec sat rationis in armis. [В безумии хватаются за оружие, но нет благоразумия в оружии. <Вергилий. Энеида, II, 314.>] вернуться Erasmus. [Эразм. <Автор этой цитаты не установлен; в «Похвальном слове Глупости» читаем: «Война, столь всеми прославляемая, ведется дармоедами, сводниками, ворами, убийцами, невежественными мужиками, неоплатными должниками и тому подобным отребьем, а отнюдь не просвещенными философами» (гл. XXIII, пер. П. Губера).>] вернуться Pro Murena. [За Мурену.] Omnes urbanaae res, omnia studia, omnis forensis laus et industria latet in tutela et praesidio bellicae virtutis, et simul atque increpuit suspicio tumultus, artes illico nostrae conticescunt. вернуться Eobanus Hessus. Quibus omnis in armis Vita placet, non ulla juvat nisi morte, nec ullam Esse putant vitam, quae non assueverit armis. [Эобан Хесс. Их привлекает любая жизнь с оружием в руках, дай им только умереть, и никакую другую жизнь они не считают стоящей, кроме той, что связана с войной.] вернуться Crudelissimos saevissimosque latrones, fortissimos haberi propugnatores, fidissimos duces habent, bruta persuasione donati. [Руководствуясь ложным убеждением, они считают самыми прославленными полководцами тех, кого на самом деле следует считать свирепыми и жестокими разбойниками.] вернуться Lib. 10, vit. Scanderbeg. [Жизнь Скандербега, кн. 10.] вернуться De benefit. Lib. 2, cap. 16. [О благодеяниях, кн. II, гл. 16. <Сенека высказал эту мысль совсем по другому поводу: когда Александр сделал подарок одному горожанину, тот был приведен этим в смущение, и тогда Александр произнес: «Меня не заботит, пристало ли вам принять его от меня, а лишь — подобает ли мне дарить его». — КБ.>] вернуться Nat. quaest. lib. 3. [Естественнонаучные вопросы, кн. III.] вернуться Nulli beatiores habiti, quam qui in praeliis cecidissent. — Brisonius, de reg. Persarum, lib. 3, fol. 3, 44. Idem Lactantius de Romanis et Graecis. Idem Ammianus, lib. 23, de Parthis. Judicatur is solus beatus apud eos, qui in praelio fuderit animam. [Нет счастливее тех, кто пал в сражении. — Бриссон. О персидской республике, кн. III, листы 3, 44; и о том же у Лактанция, о римлянах и греках, а также у Аммиана <Марцеллина>, кн. 23, о парфянах: Считается у них блаженным тот, кто испустил дух в сражении.] вернуться Boterus, Amphitridion. Busbequius, Turc. Hist. [Ботеро, Амфитридион. Бюсбек, История Турции.] Per caedes et sanguinem parate hominibus ascensum in coelum putant. — Lactan. de falsa relig. lib. I, cap. 8. [Лактанций. О ложных религиях, кн. I, гл. 8. <Здесь на самом деле имеется в виду раздел книги Лактанция «Divinae institutiones» («Божественные установления»).>] вернуться Quoniam bella acebrissima dei flagella sunt quibus hominum pertinaciam punit, ea perpetua oblivione sepelienda potius quam memoriae mandanda plerique judicant. — Rich. Dinoth, praef. Hist. Gall. [Поскольку войны суть горчайшие бичи Божии… — Ришар Динот. Предисловие к «Истории Галлии».] вернуться Cruentam humani generis pestem, et pernitiem divinitatis nota insigniunt. <Лактанций. Божественные установления. — КБ.> вернуться Et quod dolendum, applausum habent et occursum viri tales. [И оттого прискорбно, что сии мужи удостаиваются рукоплесканий и восторженного приема.] вернуться Herculi eadem porta ad coelum patuit, qui magnam generis humani partem perdidit. [Те же небесные врата открыты и для Геркулеса, погубившего немалую часть рода человеческого. <Лактанций. Божественные установления. — КБ.>] |
