— Из Алекорна, вроде как, — пожал плечами Эбелен. — Даронские земли. И да, сейчас он точно еще в Матарисе. Я думаю, знать тоже вскоре подтянется туда, другого выбора у них нет. Так что идти вам в Дарон я не советую, идите прямиком в Матарис.

— Наверное, так и сделаем, — кивнул Маркар, хмуро разглядывая бокал вина. — Что-нибудь слышно о таллийской армии? О принце?

— По последним слухам, пару недель назад они были в Каменном Доле, я так думаю, пойдут в Ваттаву, чтобы ее защитить, а может, ударят оттуда. Их около пяти тысяч.

— Много, — пробубнил Маркар.

Саннэфея поняла, что речь идет об Ардорфе. Король Экенберт посылал его, чтобы разобраться с ситуацией в Алсогоне. Она вспомнила как почти два месяца назад стояла в тронном зале в Эль-Тайене рядом со своим мужем, а король благословлял на поход брата ее мужа — Ардорфа. Теперь это казалось настолько далекими событиями, что можно было подумать, что это происходило вообще с другим человеком.

После сытного ужина, Саннэфея ушла спать. К ее покоям приставили стражу, так что мысли о том, чтобы бежать у нее не было. Хотя она все еще не оставляла надежду. Все же добраться до Ардорфа было более выполнимой задачей, нежели вернуться в Талл.

Потом ее мысли снова захватил алсогонский герой по имени Делан. Она обожала такие истории, где есть настоящая любовь, романтика и подвиги. А эта история была не только такой, но еще и настоящей, произошедшей совсем рядом.

Эти мысли уволокли ее в сон, спокойный и безмятежный.

Делан

На следующий день после штурма города, у лидера мятежа было очень много дел. Боль в руке стала еще сильнее, после того, как жар битвы в теле успокоился. Она мешала нормально думать, а мази и повязки сестер Натари слабо помогали. Первым делом, ему нужно было разобраться с теми немногими таллийцами, кого удалось взять в плен. Стоит отдать им должное, сражались они отчаянно, насмерть, хотя непонятно ради чего. Подмогу они не ждали, это выяснили разведчики, а значит впустую класть головы было незачем. Но все же это случилось. Повезло, что их было не так много, всего восемьдесят человек, это все, что эрлы смогли собрать с окрестных земель. Ведь остальной гарнизон погиб еще в тот день, когда они решили подавить мятеж.

Мятежников погибло не так много — пятьдесят-шестьдесят человек. Их тела вынесли за черту города и похоронили там же, чтобы не распространять болезни. Делан отдал приказ на это с абсолютно холодной головой, отчего ему даже стало не по себе. Теперь он видел в этих погибших людях лишь цифры, которыми он располагает в этой войне. Теперь они потеряли для него лица.

Те два эрла, которые так самоотверженно решили положить своих солдат в могилу, закрылись в замке. Их удалось выкурить и схватить только к утру. Вместе с ними был местный эпарх, начальник гарнизона, пухлый мужчина, с роскошными усами, который сдался в плен сразу, как только мятежники подошли к замку. Он был безумно напуган.

Делан обязан был встретиться с ними со всеми, несмотря на то, что он до одурения устал. Еще эта рука, которую хотелось просто оторвать.

— Ничего, — возбужденно и злобно говорил один из эрлов, тот, что повыше, — скоро наши силы подойдут сюда, и весь ваш сброд перебьют. Помяните мое слово.

— Зачем нужно было сопротивляться? — уставшим и безразличным голосом спросил Делан. — Из-за вас ваши солдаты погибли впустую.

— Они погибли как герои, — выпучив глаза заявил эрл. — И мы войдем в историю великой таллийской империи, как герои!

— Империи? — хохотнул Эрмир, стоявший рядом. Выглядел он тоже сильно уставшим. — Это когда Талл стал империей?

— Все еще впереди. Подождите, падет Нордрим, и над всем северным Гарсарионом будет реять наш флаг!

— Вы так считаете? — спросил Делан. — При том, что вы не можете остановить мятеж в одной части всего одного захваченного вами королевства?

— Да мы… вы не понимаете ничего!

— Может быть, — пожал плечами Делан. — Но сейчас я вижу, что большой кусок Алсогона больше вам не принадлежит. И на этом мы не остановимся. Давайте к делу, теперь вы наши пленники и я попрошу вас не делать глупостей, чтобы мы не отвечали на эти глупости силой…

— Никакие они не пленники, — возразил Эрмир.

— Что?

— Мы договорились их вздернуть, или ты забыл?

— Что? — судорожно задышал эпарх, тряся животом. — мы же сдались вам в плен…

— Эрмир, они ценные пленники, — процедил Делан. — Нельзя их вешать.

— Ты хочешь поступить как наша знать? — нахмурился тесть. — Хочешь играть в хорошего? Таллийцы убили мою дочь…

— Она была моей женой, и я тоже ее любил…

— Делан, не сравнивай свою боль с моей, я отец! — прорычал злобно Эрмир, подойдя к парню вплотную. — Я отвечу им их же монетой, хочешь ты того или нет. Не мешай мне мстить!

— Ты сам говорил, что глава нашего мятежа я…

— И от этого нихрена ровным счетом не меняется! Делан, одно дело брать в плен солдат, другое — таких вот подонков. Они голова змеи, которую мы намерены убить. И их мы убьем.

Делан вскипел. Настроение его было и без того дерьмовым, а тут еще и этот конфликт.

— Прошу вас, господа, пощадите, — ныл эпарх.

— Захлопнись, трус, — смерил его презрительным взглядом высокий эрл. Его товарищ, тот, что ниже, все это время молчал. — Поступайте с нами, как считаете нужным. Честь вам судья. Я готов умереть, как герой, ради своей страны.

— Твоя семья тоже готова? — буркнул Эрмир. — Вас сотрут с лица земли, и ни в какой истории ваши имена не запишут.

Оба эрла сразу поменялись в лице. Их семьи были в городе.

— В вас должна быть хоть капля разума, — процедил высокий. — Они не участники этой войны, отошлите их в Талл, так не поступают.

— Эрмир, это уже перебор, — схватил его за руку Делан, но тот вырвался.

— Я сам решу, что перебор.

Он отдал приказ и знать увели сотники. Делан смотрел в след тестю, который немного прихрамывал. И не верил тому, что видел. При первой их встрече на Летней ярмарке, это был бородатый добрый мужчина, с приятной улыбкой. Теперь он не мог его узнать. Каждое его действие, каждое его движение было направлено на достижение цели, и целью той была месть. И эта месть уже начинала переходить границы разумного. Но Делан ничего не мог с этим поделать.

Он решил отдохнуть, потому что сил уже не оставалось. Для этого нужно было найти тихое место, а это было трудно, так как весь город кипел. Народ праздновал освобождение, люди шатались толпами, и при виде Делана готовы были его на руках нести. После часа попыток пробиться через эти толпы, он сдался и просто зашел в первый попавшийся дом, где его приняли чуть ли не как короля, накормили и уложили спать.

Вечером от хозяев дома он знал, что перед замком на площади повесили эпарха, эрлов и их семьи. Женщин и детей. Ему не стало плохо, ему не стало их жаль, но он все же понимал, что это неправильно. Так нельзя поступать, даже с врагом.

Он не хотел посещать место казни и всеми возможными способами обходил площадь. А с Эрмиром не разговаривал и старался его избегать, сам не понимая почему. По советам Герина и Войцека он поселился в замке, все-таки там было спокойней, и безопасней. Так же, от друзей он узнал, что Энсдери жив, но сильно ранен, и ему потребуется много времени, чтобы прийти в себя.

В течение следующих дней в Матарис стягивалось огромное количество желающих вступить в армию мятежников. Войско всего за пару дней перевалило отметку в полторы тысячи человек. Так же он вскоре узнал, что почти весь Алекорн, его родная деревня, присоединилась к ним в Матарисе. Семьи Герина и Войцека, да практически все перешли в освобожденный город. Это было правильно, на них могли напасть с юга, ведь Энкорн, земли на юге Алсогона, все еще были под властью таллийцев.

Знать же не спешила перебираться в Матарис, и Делан не понимал, почему. Нет, он осознавал, что они его недолюбливали и желали смерти, но вот почему они предпочли остаться в слабозащищенном Дароне, вместо города с крепкими каменными стенами, было неясно. И это тоже заставляло его нервничать, в какой-то мере даже бояться. Он не знал, что знать может выкинуть. И как до всего этого дошло? Одно грело его душу — что скоро они пойдут на столицу, где состоится, как он надеялся, последняя битва этой войны. А что потом — он уже даже не мог представить. Если им повезет, и Алсогон будет свободным, что он станет делать потом? Сейчас всей его жизнью был этот мятеж, и больше он ничего кроме него не видел.