— Нет, смерть бывает разная, дорогой. Тебе было дано, что любить, ради чего сражаться, а ты потерял все. Подумай теперь, как следует, жив ли ты? Что теперь твоя жизнь? Потратишь заработанные тобою деньги на плотские утехи? А что будет с тем, кого ты продал? С последней надеждой этого мира?

— Это не моя забота. Кто назначил меня оберегать ее? И что мне с этим делать? Я последний авир, и мой род угас, время великих прошло. Я сложил руки, и делаю то, что ещё могу. А ее судьба — не мое дело, ведь я сделал все, что было в моих силах.

— Я знаю, что тебя разрывает на части, — улыбнулся старик. — Что ты убеждаешь себя в своей правоте, в то время как единственный, кто для тебя не безразличен, сейчас в опасности. Что ж, не ради всего мира, не ради всех живых, но хотя бы ради себя, подумай, стоит ли кошель золота, пусть и большой, того, чтобы лишиться последнего человека, который хоть немного тебе не безразличен.

Старик встал.

— И будешь ли ты себя корить, за то, что упустил шанс все исправить, ведь он действительно один, — закончил гость и удалился в лес, такой же безмятежной походкой, какой пришел.

Авира обуяли чувства, он стал по настоящему терять контроль над собой. Сейчас он совершенно не понимал, что ему делать, как поступить. Старик был прав, но и Кайден, в своем роде, тоже был прав.

Он не выдержал, вскочил, сорвал повязку с волос, зарычал, выхватил меч, взмахнул им, чуть было не утратив равновесие. А потом свалился на колени:

— Нуррэ! — крикнул он. — Ну скажи мне, что мне делать⁈ Как мне поступить⁈ Зачем ты послал ее мне⁈ Помоги! Ответь же!

Тишина. Стрекотание сверчков, где-то в глубине леса.

— Нуррэ! — снова закричал Кайден. — Ну дай мне знак! Дай мне знак! Дай…

Он замолчал. Тишина пробиралась в глубь его головы и давила сильнее любого шума. Тишина, которая обрела настоящее обличие — одиночества. Та единственная его спутница долгие десятилетия его жизни.

И вдруг в голове прогремело. Ответ возник сам собой. И нет, это был не Нуррэ, хотя все мы живем по его тайным и непонятным жизненным правилам, идем его путями. Кайден вдруг осознал для себя, что ему плевать на все в его жалкой и пустой жизни. Плевать на все, кроме одного единственного человека. И он найдёт ее, чего бы ему это не стоило.

Как раз ему выпала возможность снова наведаться к Дордану и этому старому импотенту Орену. На сей раз он церемонится не будет, да и Дейти, скорее всего, была бы не против.

Саннэфея

Принцессе начинало казаться, что о ней все забыли сразу же, как они выехали из Матариса. Ее держали под постоянной охраной в виде пятерых человек, они с ней не говорили, да и она не пыталась. Теперь она не считала, что в Эль-Тайене ей было скучно, даже в самые серые дни, когда она постоянно сидела в своих покоях. Теперь было совершенно другое дело — ей было нечем заняться от слова совсем. Дорогу она преодолевала верхом, а в конце перехода быстрый лагерь и сон. Потом снова дорога. Лишь единожды она заговорила, когда смогла добраться до Делана-Мятежника. Она извинилась перед ним, невзирая даже на то, что разрыв между их сословиями был невероятным. Где это видано, чтобы принцесса извинялась перед крестьянином? Да еще и мятежником, преступником, человеком вне закона? Но он не смотрел на нее, как на принцессу, впервые в ее жизни. Нет, он смотрел на нее как на девушку, как на человека. По большому счету, ведь так оно и было. Сословия — это просто слова, которыми знать себя называла, и почему-то это давало им особые привилегии. Более того, Саннэфея чувствовала какую-то необъяснимую силу в этом человеке, что-то неосязаемое тянуло ее к нему. Нет, это не симпатия, не влюбленность, она уже проходила, на свою беду, через это. Это было что-то другое. Что-то более важное. Может, судьба вышвырнула ее из ее родного дома, провела через столько опасностей, чтобы столкнуть с ним?

Во время осады столицы она вышла из своей палатки, чтобы наблюдать. Ее охранники хотели затолкать ее обратно, но она брыкалась и все равно выходила. В конце концов им это надоело, бить они ее не могли, так что решили, что от того, что она посмотрит, ничего плохого не случится.

Она даже не знала, за кого она переживала больше, за Делана, который бился в первых рядах (его на пару с Тальмаганом было не трудно заметить), и его парней, или же за таллийских солдат. Вскоре она решила, что не бует сопереживать никому, это не ее дело, но очень быстро она обнаружила, что мятежники для нее были ближе, чем солдаты, которые умирали за ее страну. Сама не могла понять, почему.

Поначалу все было спокойно, но вот первая атака таллийской кавалерии. Она не могла смотреть, когда те врезались в строй мятежников. Это было ужасно. Эти крики…

А потом Делан повел людей к воротам. Что там происходило она не могла разглядеть, но шум боя было слышно отчетливо. А потом вспышка, горящие люди, вопящие от боли… Она уже подумала, что Делан погиб, но вскоре заметила его высокую фигуру, бегающую возле стен.

— Они там сражаются, а мы отсиживаемся! — сетовал один из ее стражников. — Охраняем одну единственную бабу!

— Может и к лучшему… гляди что там происходит…

Потом снова была атака кавалерии, отступление и схватка со всадниками мятежников. Саннэфею уже начинало тошнить, когда она просто смотрела в ту сторону. Там было очень много тел погибших, все было ими усеяно.

— А! — выпалил один из стражников, который все рвался в бой. — К демонам! Не знаю, как вы, а я пошел.

— Стой, приказано…

— Вы и вчетвером справитесь с бабой.

Но их осталось не четверо, еще один молча встал и ушел следом.

Остальные не спешили в бой, видя то, что там происходит. Тот черный дым, который валил из основания башни с воротами. Как лучники со стен отстреливали пехотинцев.

Вскоре Саннэфея увидела, как Делан полез на стену, а потом пропал в дыре галереи. Она восхищалась его мужеством. Для нее образом командира армии всегда служили феодалы, которые, как правило, сами в бою не участвуют, а лишь носят красивые доспехи. Но он шел впереди, вел своих людей за собой. Именно поэтому они шли за этим человеком. Не из-за страха, а из-за уважения, из-за любви к нему. Это было для нее чем-то необычным.

Больше она его не увидела. Лишь ближе к вечеру узнала, что бой выигран, когда осадный лагерь мятежников взорвался радостными криками. Ее еще какое-то время продержали на том же месте, а уже когда солнце село, потащили в город. Она старалась не смотреть на кучи трупов, в том числе обгоревших и жутко воняющих, но это было сложно. Они так или иначе попадались на глаза. В итоге ее вырвало, когда они проходили ворота.

— Бабе плохо стало, гляди, — хохотнул один из ее охранников. — Чегой, не нравится война? А нехер лезть с ней к нам!

— Тоже мне, воины, — выпалила в ответ Саннэфея. Она знала, что они ее не тронут, и могла язвить сколько душе угодно. — Отсиделись в тылу, охраняя женщину, пока ваши товарищи погибали. Герои, молодцы.

— У нас был этот… приказ ващет… — пытался оправдаться мятежник, но в итоге замолчал, не найдя, что сказать.

В самом городе трупов не было, чему принцесса была очень рада. Ваттава сильно отличалась от Эль-Тайена, во-первых, потому, что улицы были извилистыми и достаточно узкими, а еще, то, что они постоянно шли то в горку, то с горки. Еще одним отличием было наличие второй стены, Саннэфея подумала, что это очень удобно при защите, однако таллийцам это не помогло. Она все пыталась найти Делана, слышала шум толпы где-то впереди. А потом услышала, что народ скандирует его имя. Значит он был жив.

Ее привели в замок, который, по правде, был крупнее и красивее королевского дворца в столице Талла. Спешно нашли ей комнату, затолкали туда и оставили вновь в одиночестве. Но с окна этой комнаты открывался неплохой вид, в том числе и на просторную площадь, где собралось много народу. Наверное, там был и сам Делан, но его она не видела.