В самом начале Чечик не знал, как назвать свое новое детище. Одно он понимал точно – кинотеатру присвоит еврейское название. Да только какое? Супруги обратились к гласу народному – объявили конкурс на лучшее имя для кинозала. Выиграла его девочка 14 лет, имени которой я не смог найти в архивах, но имя, предложенное ей для детища Арье и Ривки Чечик осталось до сего дня – Смадар. На иврите – виноградная лоза. Призом победительнице конкурса послужил бесплатный абонемент на посещение кинотеатра сроком на год.

История не сохранила нам никаких сведений о том, воспользовалась ли девочка своим абонементом, а если да, то много ли удовольствия доставило ей посещение бедного обшарпанного кинозала, рядом с которым супруги Чечик открыли буфет, где торговали бутербродами и кофе с чаем. В те времена, когда нищета являлась одним из синонимов жизни иерусалимца (коренные старые иерусалимские жители до сих пор вспоминают этот период – кто с ужасом, а кто с ностальгией), Чечикам нужно было содержать кинотеатр самим, от начала и до конца. Воистину, пример настоящего «семейного бизнеса». Сам Арье сидел до начала сеанса у окошечка кассы, продавая билеты, незадолго до сеанса он прикрывал кассу и, словно лев, бросался открывать входную дверь и отрывать купоны с билетов. Когда последний зритель заходил в пропахший табаком и сыростью зал, Арье прикрывал дверь и несся к киноустановке, оставшейся в здании кинотеатра еще от «немецкого» периода его жизни. Старые фильмы на потертых лентах часто прерывались из-за обрыва киноленты, Чечик молниеносно склеивал ее и продолжал прокат фильма. Одновременно он умудрялся крутить прозрачную ленту, с которой на экран проецировался перевод звуковой дорожки. Иной раз, Чечик не справлялся с синхронной работой, и перевод запаздывал, и тогда зрители начинали кричать и возмущаться. Как вспоминал один из посетителей кино, бывший тогда мальчишкой:

Само здание кинотеатра сильно обветшало. Потолок зала – низкий и грязноватый – покрылся разводами от сырости. Зимой дождевая вода затекала через дыры в крыше, оставшиеся от попадания снаряда в годы войны, и капала медленными каплями на головы зрителей. Штукатурка осыпалась. Стены облупились. Зрители тоже не вели себя как паиньки. Культура просмотра фильмов в иерусалимских кинотеатрах мало отличалась от российских провинций. Лузгали семечки, громко обсуждали подробности фильма или – если фильм был неинтересен – другие темы. Мусор, состоящий из шелухи семечек и бутылок из-под пива, Ривка Чечик вместе с дочерьми с трудом выметала после окончания сеансов.

Несмотря на бедность и даже некоторое убожество, в «Смадар» шли неплохие фильмы, а сам Арье Чечик явился пионером в области маркетинга киносеансов. Он первым в городе ввел понятие «один билет – два фильма». Несмотря на то, что новые фильмы появлялись в «Смадар» позже, чем в кинотеатрах центра города, стоил их просмотр намного меньше, чем привлекалась публика. Кроме того, Чечик – любитель французских фильмов – активно крутил их для иерусалимского обывателя, во многом формируя его вкус. Постепенно улучшались и условия просмотра. В конце 50-ых годов Арье закупил новую проекционную аппаратуру, а в 70-ых – отремонтировал старый кинотеатр. В частности, в миланской опере он закупил старые кресла для зрителей, а в туалетах «Смадар» заиграла музыка. Кинотеатр «Смадар» стал неким символом города. В нем собиралась уже совсем другая публика, зачастую приходили университетские профессора и деятели культуры. Вместе со сменой зрителя, появлялись и новаторские идеи – создать на месте «Смадар» культовый кинотеатр с арт-кафе, о чем писал, например, журналист Хаим Бар-Ам в 1986 году. Но Чечик уже не желал ничего нового. В 1993 году, в возрасте 73 лет, он закрыл кинотеатр. На три долгих – для любителя иерусалимского кино – года. В июле 1996 года он вновь открылся – под названием «Лев Смадар». Компания «Лев» стала владельцем старого кинозала. Кинотеатр прошел полную реновацию. При нем открылся ресторан, а верхний этаж – как «в добрые старые времена» был сдан под гостиницу «Домик в мошаве».

С тех пор – вот уже 87 лет со дня своего основания – функционирует старый кинотеатр, прочно занявший место одного из иерусалимских символов. Его посещает самая разная публика. И все приходят сюда насладиться особой, ни на что не похожей атмосферой кино и поесть во вкусном и уютном ресторане. Да и сам район Мошава Германит, в котором находится «Лев Смадар», добавляет особых ощущений – словно бы мерцают в сознании какие-то воспоминания детства, теплые и зовущие к себе, и хочется остановить мгновения, и смотреть фильм еще долго-долго, как хотелось в детстве слушать колыбельную матери, склонившейся над кроваткой.

Его звали Говард Эбенизер. Родившийся в Англии в чопорную Викторианскую эпоху, он мог бы продолжить дело своего отца и стать мелким лавочником в туманном и закопченном Лондоне. Но Говард выбрал путешествие за океан, где влился в толпу американских фермеров, людей, которые знали, что такое свежий воздух, зеленые ковры трав и неизведанные пространства Нового Света. В США он познакомился с поэтами Уитменом и Эмерсоном, и увлекся их идеями о единении человека с природой, о создании таких городов, в которых не будет ни коптящих труб, ни гнилого воздуха свалок. Позже Эбенизер написал книгу «Города-сады будущего», где яркими красками описывал все преимущества жизни в подобных, утопающих в зелени садов, городах.

Идеи Эбенизера стали популярными. Ими увлекались не только писатели (такие, как, например, известный фантаст Жюль Верн, описавший подобный город в «Пятистах миллионах бегумы»), но и архитекторы.

Рихард Кауфманн, сын немецкой еврейской семьи, выпускник Мюнхенского технологического университета, увлекся идеей Эбенизера еще будучи студентом. Уже тогда в его мозгу возникали один за другим проекты удивительных городов, на зеленых аллеях которых чинно прогуливались «люди будущего». Будущее звало его в тогдашней подмандатной Палестине 20-ых годов прошлого века, где «плавильный котел сионизма» отливал во плоти образ «нового еврея», свободного землепашца, твердо стоявшего мускулистыми ногами на земле новообретенной Эрец-Исраэль. По призыву одного из отцов-основателей сионизма – Артура Руппина, видного деятеля Сохнута и сионистского движения, Кауфманн прибывает в Эрец-Исраэль, задача, поставленная перед ним – создание нового типа поселений, не похожих ни на что, виденное ранее в Европе и Азии, но приспособленное именно к условиям нового еврейского государства, которое вот-вот будет основано в Земле Обетованной. И Кауфманн принялся за работу.

Одним из первых его проектов был проект застройки нового города Тель-Авива, родившегося в прибрежных дюнах северней древнего Яффо. Сам по себе проект, начатый английским архитектором Патриком Гадесом, предусматривал рост Тель-Авива на север, широкие улицы, перпендикулярные морю, через которые свежее дыхание морского бриза будет продувать город, и длинные параллельные торговые улицы, одной из которых была улица Ибн-Гвироль, до сих пор имеющая огромное культурное и экономическое значение в жизни израильского «Большого Яблока». Интересно, что Кауфманн еще в начале тридцатых годов прошлого века заложил фундамент развития города до 60—70-ых годов, и сделал это с большим искусством и любовью.

В 1933 году архитектор переезжает в Иерусалим. Древнейший город, сосредоточие святости всего мира, город Давида, Соломона, Маккавеев и Иудейской войны, поражает Кауфманна своей восточной пестротой и ужасающей бедностью, отсутствием элементарных удобств (водопровод и канализацию – после 2000-летнего перерыва – евреи вновь возведут в Иерусалиме полностью только в 60-е годы), и чистейшим горным воздухом. В городе было очень мало деревьев. Но уже проводились робкие попытки создания зеленых массивов в квартале Шаарей-Хесед.