Вечером в камере Геринг пожаловался Гильберту:
«Плохой был сегодня день! Этот проклятый кретин Шпеер! Видели, как он унижался на сегодняшнем заседании? Боже милостивый! Черт бы его побрал! Как он мог пойти на такую низость, и все для того, чтобы спасти свою проклятую шею? Я чуть не умер от стыда! Подумать только — немец совершает такую гнусность ради нескольких лет мерзкой жизни — для того, чтобы еще несколько лет переводить хлеб на дерьмо, простите за выражение! Боже мой! Черт возьми! Вы думаете, я способен на такое, чтобы продлить свою жизнь? Да мне наплевать с высокой колокольни, вздернут ли меня, погибну ли я вавиакатастрофе, или утону, или обопьюсь до смерти! Но должно же существовать в этом проклятом мире хоть какое-то представление о чести! Покушение на Гитлера! Ха-ха! Боже милостивый! Я готов был сквозь землю провалиться! Вы думаете, я стал бы выдавать кому-нибудь Гиммлера, даже будь он тысячу раз виновен? Черт возьми, в этом случае я бы скорее прикончил его собственными руками! И если уж говорить о суде, суд этот должен быть немецким. Американцам ведь не приходит в голову выдавать нам своих преступников, чтобы мы их здесь судили!»
Шпеер же поведал Гильберту, что хочет заявить о своей готовности взять на себя часть вины за принадлежность к партийному руководству и за поддержку Гитлера. Он сообщил, что у него был план «похищения десяти ведущих партийных и государственных деятелей, включая Гитлера, Гиммлера, Геббельса, Бормана, Кейтеля и Геринга, и доставки их на самолете в Англию. Однако малодушие заговорщиков в последний момент помешало исполнению этого плана».
Гильберту оставалось только усмехнуться. План Шпеера годился лишь для фантастического романа. Из шпееровско-го сообщения можно почерпнуть, пожалуй, лишь иерархию нацистских вождей в том виде, в каком она сложилась к февралю 1945 года. Шпеер не случайно перечислил руководителей нацистской Германии именно в таком порядке. К тому времени второе место после Гитлера фактически уже занимал Гиммлер. Геббельс, с его постами министра пропаганды и гауляйтера Берлина, по реальной власти превосходил заместителя Гитлера по партии Бормана, поскольку партийный аппарат к концу войны практически утратил руководящие функции. И даже Кейтель, замешавший Гитлера в качестве главы вермахта, в последние месяцы войны значил больше Геринга, поскольку люфтваффе уже почти не участвовали в боях. Так что лишение Геринга статуса преемника было по-своему логичным. Сменивший его в этом качестве Дениц хотя бы еще располагал боеспособными подводными лодками.
На следующий день, 4 января, Геринг, возмущенный свидетельствами против подсудимых со стороны германских генералов, во время обеденного перерыва заявил:
«Черт возьми! Мне глубоко наплевать, что враг сделает с нами, но мне становится не по себе, когда я вижу, как немцы предают друг друга!»
Йодль, побагровев от возмущения, сказал своему адвокату:
«Пусть эти генералы-свидетели, которые поносят нас ради того, чтобы уберечь от петли свои окаянные шеи, осознают, что они такие же преступники, как и мы, и что им тоже придется болтаться на виселицах! Пусть не думают, что им удастся откупиться, свидетельствуя против нас и утверждая, что они, дескать, мелкие сошки!»
Шпеер, напротив, убеждал бывшего главу гитлерюгенда Бальдура фон Шираха, что Геринг не случайно рассвирепел, поскольку он, как второй человек в рейхе, должен был сознавать, что фюрер тащит немецкий народ в пропасть, и предпринять конкретные действия, чтобы остановить Гитлера. А вместо этого он предпочитал одурманивать себя морфием и тащить в свое в поместье картины, наворованные по всей Европе. Гильберту же Шпеер заявил:
«Я не церемонился и выложил все начистоту… Геринг до сих пор корчит из себя великую личность, веря в то, что ему, военному преступнику, положено руководить здесь всем и всеми. Знаете, что он мне вчера сказал? «Вы не предупредили меня, что собираетесь сделать заявление!» Как вам это нравится?»
5 января, беседуя с Гильбертом, Геринг критиковал представленные обвинением доказательства:
«Версия заговора (против мира. — Б. С.) явно не выдерживает критики. У нас было государство с фюрером во главе. И мы получали все распоряжения от главы государства, которому обязаны были подчиняться. Мы не были бандой преступников, выходивших по ночам на большую дорогу… Здесь отсутствуют четыре главных заговорщика: фюрер, Гиммлер, Борман и Геббельс, добавьте сюда еще и Гейдриха, всего, значит, их пятеро… Этот Гиммлер! Жалею только, что уже не удастся поговорить с ним с глазу на глаз, уж я бы его порасспросил кое о чем! Скажу вам сейчас нечто, что говорил лишь своим ближайшим соратникам: стань я фюрером, я бы первым делом устранил Бормана и Гиммлера. С Борманом бы я разделался в пять минут! С Гиммлером пришлось бы повозиться подольше — может быть, неделю-другую. Я придумал два способа — либо пригласить Гиммлера с его бандой на ужин и обложить их бомбами, чтобы они все вместе взлетели на воздух, или же, воспользовавшись недостатками в системе, просто перехватить власть, а его, наплевав на его титулы и звания, просто отодвинуть подальше. Первым делом я бы разделил СС и полицию. Знаете, Борман по сути своей был ничтожеством, которого поддерживал только фюрер. Вот Гиммлер отхватил себе столько власти, что разделаться с ним в один присест не представлялось возможным».
7 января Геринг с гордостью заявил:
«Я ничего не говорил под присягой на допросах, поэтому они не смогут ничем воспользоваться, приводя свои доказательства на процессе. Ни одного показания! Ничего! Ха-ха-ха! К чему давать присягу, пока тебя не вызывают на кафедру как свидетеля! Гесс еще лучше поступил! Он «просто ничего не помнил». Ха-ха! Блестяще у него это прошло! И память вернулась к нему, лишь когда он почувствовал себя достаточно вооруженным против них!»
Рейхсмаршал пообещал отказаться от перекрестного допроса «генералов-предателей» и ограничиться всего четырьмя словами в свою защиту: «Поцелуйте меня в задницу!» Он призвал остальных подсудимых последовать его примеру. Все засмеялись. Гильберт заметил, что война была бы смешной штукой, если бы на ней не гибло столько людей. «А мне это до лампочки!» — продолжая смеяться, отмахнулся Геринг.
В адрес генерала СС Эриха фон Бах-Зелевски, командовавшего карательными операциями против польских партизан и заявившего, что массовые убийства были следствием нацистской идеологии, Геринг разразился потоком брани:
«Нет, он действительно мерзкая, поганая свинья, этот изменник! Подлый ублюдок, черт его подери, засранец, безмозглый сукин сын! Он был самым закоренелым душегубом из всего их отвратительного сброда. Запродал душу, чтобы уберечь свою поганую башку!»
Йодль крикнул своему адвокату:
«Напомните ему (Бах-Зелевски. — Б. С.), как Гитлер всегда ставил нам его в пример в качестве образцового борца с партизанами!»
2 февраля 1946 года Геринг ожидал предъявления обвинений советской стороной, которая, как он полагал, была настроена по отношению к нему особенно непримиримо.
Рейхсмаршал считал, что русским было за что его ненавидеть: ведь он оставался решительным противником большевизма. Гильберт заметил, что в этом с ним может посоревноваться Розенберг. Но Геринг упорно стоял на своем, называя себя «главным вдохновителем борьбы против коммунистов», поскольку, в отличие от Розенберга, может подкрепить этот титул не только словами, но и делами. Он не без гордости вспоминал:
«Да, находясь во главе прусской полиции, я сажал коммунистов тысячами. Именно коммунистов в первую очередь помещали в концлагеря. Там они находились под полным контролем. У меня были агенты среди портовых грузчиков, и когда они попытались отправить оружие испанским республиканцам, я послал в Испанию черепицу, а сверху для маскировки положил немного оружия. Этого они мне никогда не простят!»
