«Но все делалось с его согласия, — резонно возразил Гильберт, — иначе разве стали бы возможны злодеяния, совершенные в таких масштабах?»

«Думаю, Гиммлеру так или иначе приходилось ставить фюрера в известность о многих убийствах и тому подобных вещах», — вынужден был признать бывший рейхсмаршал.

Когда на следующий день. Гильберт беседовал с Герингом в его камере, тот уверял собеседника, что до последнего момента пытался предотвратить войну с Англией. Он продемонстрировал книгу Далеруса, которую собирался использовать на процессе в качестве доказательства своего миролюбия.

Когда речь зашла об уже представленных на процессе доказательствах, Геринг признал:

Гильберт поинтересовался, почему, несмотря на все впечатляющие данные о массовых убийствах и иных преступлениях, Геринг продолжает поддерживать Гитлера, и прибавил:

«Мне кажется, народ вряд ли оценит ваше поведение положительно».

Рейхсмаршал объяснил:

«Вам никогда не понять наш народ так, как понимаю его я. Стоит мне сейчас унизить того, кого я всегда и во всем поддерживал, меня будет ждать всеобщее презрение. Кто знает, как все обернется через пятьдесят или сто лет?»

«Наверное, Гитлер так и останется самым кровавым и вероломным чудовищем двадцатого века», — предположил Гильберт.

«Да, возможно, он был жесток и вероломен, — согласился Геринг, — но в ином смысле. У меня в голове не укладывается, что он действительно совершил такие злодеяния. Последние два года он был жесток и вероломен по отношению ко мне. Он столько раз с презрением и уничижением отзывался о некомпетентности и никчемности люфтваффе, что я, краснея, поворачивался и уезжал на фронт, чтобы избежать подобных сцен. Знаете, я фактически остался не у дел после того, как вы сумели завоевать господство в воздухе. Но потом он приказал мне присутствовать на всех штабных совещаниях, будто желая сказать: «Стой и проглатывай все это, черт бы тебя побрал!»

По свидетельству Гильберта, Геринг был очень взволнован и говорил так страстно, что у психолога не осталось сомнений: рейхсмаршал до сих пор мучительно переживает раны, нанесенные его самолюбию фюрером. Прощаясь, психолог заметил:

«У нас еще будет время побеседовать о многом до вынесения приговора».

«Вы имеете в виду смертный приговор? — усмехнулся не потерявший чувства юмора Геринг. — Приговор меня ничуть не беспокоит, меня волнует, удастся ли сохранить лицо. Поэтому я чрезвычайно рад, что капитуляцию подписал Дениц. Мне бы не хотелось, чтобы мое имя связывали с этим позором. Ни в одной стране мира никогда не чтят вождей, признавших поражение. А смерть — ну ее к чертям! Я ее уже лет с двенадцати — четырнадцати не боюсь».

23 декабря Гильберт и Геринг беседовали на темы геополитики. На этот раз рейхсмаршал дал совершенно неверный прогноз будущей расстановки сил среди великих держав. Он полагал, что «Америка, у которой интересов в Европе нет, в конце концов уйдет с континента и здесь развернется бескомпромиссная борьба между Англией и Россией».

Психолог возразил:

«В чем смысл бесконечной ненависти и конфликтов? Вы не думаете, что люди рано или поздно освоят науку переносить друг друга — хотя бы для того, чтобы существование человечества не было поставлено под угрозу?»

Геринг ответил полушутя:

«Нет, мир перенаселен. Разве что современная наука додумается обеспечить всем пропитание с помощью специальных пилюль. Англия обязана заботиться о политическом равновесии в Европе и о своем влиянии на континенте. От этого она никуда не уйдет. С населением всего в сорок пять миллионов человек Англия держит в повиновении полумиллиардную империю. Британцам придется оберегать жизненно необходимый путь через Средиземное море, препятствуя попыткам любой другой державы взять под свой контроль этот регион. Я хотел убедить Англию, что в ее интересах дать нам возможность стать сверхдержавой на континенте. Тогда мы не мешали бы Англии в ее империи. В наших интересах было сохранение Англии в качестве противовеса русской и японской угрозам. Нас отнюдь не обрадовало взятие японцами Сингапура. Но англичане не пожелали видеть нас в роли хозяев континента, вот мы и ввязались в битву с русским колоссом. Думаю, британцы, хотя и с опозданием, уяснили наконец ситуацию, а Россия уже начинает мечтать о создании евразийской империи. Англия опирается на истончившийся средиземноморский путь, удерживаемый ею как великой морской державой, уже существенно ослабленной. Россия же опирается только на свои неисчерпаемые людские ресурсы. Теперь все решает господство не на море, а в воздухе. Русским в высшей степени наплевать, обстреляют ли англичане с моря парочку портовых городов или нет. Это никак не помешает им удерживать в повиновении евразийскую империю, раскинувшуюся от Франции до Китая. Подумайте: это почти миллиард населения! Чуть не половина населения Земли!

И русские, скорее всего, обойдутся без очередной революции для обретения господства над этим пространством. Германия ныне обнищала настолько, что социализма в ней не избежать. Сталин приобрел возможности влиять на коммунистические движения в течение длительного периода времени. Это даже фюрер признавал. Но кто может предугадать, какой радикал придет к власти после смерти Сталина? Я не могу. Возможно, все пойдет и мирным путем. Есть уже прослойка логически мыслящих кандидатов в преемники, имеющих власть и влияние. Это Молотов и другие парни. Прослойка всегда найдется, и неважно, какую она выберет форму правления, коммунистическую или какую-то другую. Лишь способнейшие и сильнейшие приходят к руководству страной — меня в этом смысле обмануть трудно».

Геринг напомнил Гильберту:

«Не забывайте, Россия до сих пор остается неограниченной диктатурой, такой же в точности, какой была Германия. Вам в этом случае предстоит столкнуться с вечной проблемой политики с позиции силы. Ее не объехать и н? обойти!»

Гильберт демонстрировал оптимизм:

«Возможно, разумные люди в правительстве смогут урегулировать все вопросы мирным путем, а не будут ставить всех перед свершившимися фактами, как делал Гитлер. Результат вам известен».

«Но фюрера никакими способами невозможно было переубедить, если он что-то твердо решил, — возразил Геринг. — Он оставался глух к самым разумным доводам. Так было и с русской проблемой. После того как он принял решение о нападении, отговорить его было невозможно.

Меня часто спрашивают, почему я не порвал с Гитлером, когда понял, что он не поддается моим уговорам придерживаться более разумного курса. Да он бы меня просто расстрелял в этом случае. К тому же такого поступка мне никогда бы не простил немецкий народ. Как я уже говорил, речь идет не о моей жизни или смерти, а о моей роли в истории. И если мне суждено умереть, то пусть это будет смерть мученика, а не изменника. Вы полагаете, у русских осталась хоть крупица уважения к Паулюсу (который на Нюрнбергском процессе выступил в качестве свидетеля обвинения. — Б. С.)? Вы думаете, у меня осталась хоть крупица уважения к тем русским генералам, которые служили нам? Нет, история рассматривает события под другим углом. Не забывайте, что величайших захватчиков никто не называет убийцами — ни Чингисхана, ни Фридриха Великого, ни Петра Великого. Настанет день, когда мир по-другому взглянет на нас и немецкий народ по-иному нас оценит. Сейчас его будут рвать на части, и, возможно, в отчаянии он заклеймит нас как убийц. Но все изменится, пусть только ваша военная администрация наберется терпения. Жестокое обращение, нищета, преступность, безработица… В конце концов вы поймете, кто ваш истинный враг. Через пять лет вы вспомните мои слова и задумаетесь над ними.