Позже, уже в Нюрнбергской тюрьме, психолог доктор Густав Гильберт сказал Герингу, что ему кажется, будто немцы в подавляющем большинстве хотели бы, чтобы покушение удалось. Геринг в ответ презрительно фыркнул:
«Не придавайте значения тому, что немцы говорят теперь! Я-то знаю, что они говорили тогда, и их нынешние высказывания меня совершенно не интересуют. Я помню, как народ приветствовал и превозносил нас в те времена, когда все шло чудесно. Наш народ я знаю слишком хорошо!»
Геринг не врал. Он судил о народных настроениях не только по беседам с преданным Робертом Кроппом, но и по секретным сводкам гестапо.
Знаменитый пилот пикирующего бомбардировщика «Ю-87» Ганс Рудель, единственный летчик, награжденный Золотыми дубовыми листьями с мечами и бриллиантами к Рыцарскому кресту, так описывает свою встречу с Герингом в замке Маутерндорф летом 1944 года:
«Я впервые приземляюсь в Нюрнберге и отправляюсь в замок его предков. Войдя во двор, с удивлением вижу Геринга, наряженного в средневековый германский охотничий костюм и в компании лечащего врача, стреляющего из лука в ярко раскрашенную мишень. Он не обращает на меня никакого внимания, пока не расходует весь запас стрел. Я с удивлением вижу, что он ни разу не промахнулся. Я только надеюсь, что он не заставит меня соперничать с собой: он должен понимать, что из-за раненого плеча я не могу держать лук, а тем более — стрелять из него. То, что во время доклада я одет в унты, ясно указывает на мою физическую слабость. Он говорит мне, что часто занимается спортом во время отдыха, это способ поддерживать себя в форме и его доктор волей-неволей должен присоединиться к нему в этом приятном времяпрепровождении. После скромного ужина в кругу семьи, на котором присутствует генерал Лёрцер, я узнаю причину своего вызова. Он награждает меня Золотой медалью пилота с бриллиантами и просит сформировать эскадрилью, вооруженную новыми «Мессершмиттами-410» с 50-мм пушками, и принять над ней командование. Он надеется, что с этим самолетом нам удастся совладать с четырехмоторными бомбардировщиками, которые использует противник. Поскольку я только что был награжден «Бриллиантами», мне кажется, что он хочет превратить меня в пилота-истребителя. Он мыслит категориями Первой мировой войны, во время которой летчики, награжденные «Pour le Merite», были обычно пилотами-истребителями, как и он сам. Он предрасположен к этой ветви люфтваффе и к тем, кто к ней принадлежит, и хотел бы включить меня в эту категорию. Я говорю ему, что очень хотел стать пилотом-истребителем раньше и что именно этому помешало. С того времени я приобрел ценный опыт пилота-пикировщика и не хотел бы ничего менять, поэтому прошу' его оставить эту идею. Затем он говорит мне, что заручился согласием фюрера на это назначение, хотя тому и не очень понравилась идея отстранить меня от полетов на пикирующих бомбардировщиках. Тем не менее фюрер согласился с ним в том, что я ни в коем случае не должен больше приземляться в тылу у русских ради того, чтобы спасать другие экипажи. Это приказ. Если экипажи должны быть спасены, то в будущем этим должны заниматься другие. Такое требование беспокоит меня — ведь частью нашего кодекса является правило: «Все сбитые будут спасены». Я считаю, что должен заниматься их спасением сам, потому что мне в силу моего большого опыта это сделать легче, чем кому-либо еще. Если это вообще должно быть сделано, тогда я — именно тот человек, Который должен это выполнить. Но возражать сейчас — означало бы зря тратить силы. В критический момент нужно действовать так, как это диктует необходимость».
Любопытно, что, в отличие от Руделя, другие деятели люфтваффе, принадлежавшие к истребительной авиации, например ГалланД, в послевоенных мемуарах утверждали, что Геринг питал явное пристрастие как раз к бомбардировочной авиации в ущерб истребительной. Эти расхождения могут свидетельствовать о том, что на самом деле позиция Геринга по поводу развития различных родов авиации была достаточно сбалансированной.
Несколько дней спустя Рудель был вызван в Берхтесгаден к Гитлеру для очередного награждения и вновь встретился с Герингом, на этот раз в охотничьем домике рейхсмаршала в Оберзальцберге:
«Его дочь Эдда — уже совсем взрослая девочка, ей позволяют сидеть с нами… Дом и сад отличает по настоящему хороший вкус, в них нет ничего вульгарного или шикарного. Семья ведет простую, скромную жизнь. Я получаю официальную аудиенцию в светлом кабинете с многочисленными окнами, из которых открывается величественная панорама гор, сверкающих в весеннем солнце. Геринг, без сомнения, питает слабость к старинным обычаям и костюмам. Я просто не знаю, как описать его одеяние. Это разновидность тоги, какую носили древние римляне. Она красновато-коричневого цвета и скреплена золотой брошью. Все это для меня в новинку. Он курит трубку длиной до самого пола, с раскрашенной фарфоровой чашечкой на конце… Немного понаблюдав за мной, он начинает говорить. Я вызван для нового награждения. Он прикалывает мне на грудь Золотую медаль фронтовой службы с бриллиантами в ознаменование моих двух тысяч боевых вылетов. Это совершенно новая медаль, которой никого прежде не награждали, потому что только я совершил столько вылетов. Она сделана из чистого золота, в центре платиновый венок с перекрещенными мечами, под которыми выложено крошечными бриллиантиками число 2000…
Затем мы обсуждаем ситуацию, и он полагает, что я должен, не теряя времени, вернуться на свою базу… Он говорит мне о том, что в моем секторе готовится крупномасштабное наступление и сигнал к его началу будет дан в течение нескольких дней. Он только что вернулся с совещания с фюрером, на котором вся ситуация обсуждалась до мельчайших деталей, и удивлен тому, что я не заметил этих приготовлений на месте, поскольку в этой операции будут участвовать приблизительно триста танков. Я напряженно вслушиваюсь. Число «триста» изумляет меня. Это в порядке вещей для русских, но столько танков на нашей стороне? Я отвечаю, что с трудом могу в это поверить, и спрашиваю его, не мог бы он назвать эти дивизии и количество танков, которые они имеют в своем распоряжении, потому что я совершенно точно информирован о большинстве подразделений в моем секторе. Накануне отлета с фронта я разговаривал с генералом Унрейном, командиром 14-й танковой дивизии. Он с горечью пожаловался мне, что у него на всю дивизию остался лишь один танк и даже эта машина не могла считаться боеспособной, потому что он приказал оснастить ее для наземного контроля воздушных полетов. Эта конструкция представляла для него гораздо большую ценность, чем боеспособный танк, поскольку, обладая хорошей связью со «штуками», он мог нейтрализовать с их помощью многие цели, которые его танки сами по себе не могли бы вывести из строя. Я, таким образом, совершенно точно знаю, сколько танков находится в 14-й бронетанковой дивизии. Рейхсмаршал с трудом верит мне, поскольку располагает совершенно другими цифрами. Он говорит мне полушутя: «Если бы я вас не знал, за такие слова посадил бы вас под арест. Но мы сейчас все это выясним». Он подходит к телефону и соединяется с начальником Генерального штаба.
— Вы только что сообщили фюреру, что для участия в операции «X» предназначены три сотни танков.
— Да, верно.
— Я хочу знать названия этих дивизий и каким количеством танков они располагают. У меня тут находится человек, хорошо знакомый с ситуацией.
— Кто это? — спрашивает начальник Генштаба.
— Это один из моих людей.
Начальник Генштаба, к несчастью для него, начал именно с 14-й танковой. Он говорит, что дивизия располагает 60 танками. Геринг еле сдерживается:
— Мой человек утверждает, что в 14-й — всего один танк! На другом конце линии воцаряется долгое Молчание.
— Когда он оставил фронт?
— Четыре дня назад.
Вновь тишина. И затем:
— Сорок танков находятся в пути. Остальные — в ремонтных мастерских, но непременно окажутся в своих частях к нужной дате, так что эта цифра верная.
Он дает тот же самый ответ для всех дивизий. Рейхсмаршал с яростью бросает трубку:
— Вот так делаются дела! Фюреру представляют ложную картину, которая основана на неверных данных, и при этом еще удивляются, когда операция не приносит успеха, на который рассчитывали. Сегодня, благодаря вам, это нашло свое объяснение, но как часто мы строили свои надежды на таких вот утопиях! Вся сеть коммуникаций в юго-восточной зоне беспрестанно подвергается вражеским бомбежкам. Кто знает, сколько танков из этих сорока, например, вообще достигнут фронта и когда именно это произойдет? Кто знает, смогут ли ремонтные мастерские получить вовремя запасные части и, если они их получат, закончат ли ремонт в отведенное время? Я должен немедленно доложить обо всем фюреру.
Он говорите гневом, затем наступает тишина.
После возвращения на фронт я все еще обдумываю то, о чем только что услышал. В чем цель этих фальшивых докладов? Случайно это делается или намеренно? В любом случае это играет на руку врагу. Кто и в каких кругах совершает все эти гнусности?»
