– Ну же, дон Мануэль, не скромничайте! – улыбнулась она, и это сказала уже не королева, а просто женщина, которой хотелось похвастаться перед знакомыми талантами своего любовника.
Однако дон Мануэль не желал, чтобы его талантами хвастались. Возможно, в этот момент он подумал о Пепе.
– Прошу вас, мадам, поверьте мне: я сегодня не в голосе и не стану петь, – ответил он.
Это было уже слишком. Так отвечать королеве не смел ни один гранд, даже ее любовник, во всяком случае прилюдно. Возникла неловкая пауза. Но герцогиня Альба была достаточно тактична и не стала наслаждаться фиаско королевы долее нескольких секунд. Она любезно пригласила гостей в банкетный зал.
Гойя сидел за столом для неродовитых дворян, вместе с Ховельяносом и аббатом. Таков был порядок, и придумала его не хозяйка дома. И все же он был раздосадован, мало говорил и много ел. Ему до сих пор не удалось поговорить с герцогиней. Герцог удалился сразу после ужина. Гойя сидел один в углу. Он не был сердит, им овладели разочарование и апатия.
– Вы так старательно избегаете меня, дон Франсиско, – услышал он вдруг резковатый голос, который, однако, поразил его глубже, чем музыка австрийского композитора. – Сначала вы неделями не показываетесь, – продолжала герцогиня, – а теперь и вовсе решили держаться от меня подальше.
Он молчал, уставившись на нее, как будто видел впервые, позабыв обо всем на свете. Герцогиня смотрела на него с искренним дружелюбием, не так, как в тот памятный вечер. Она поигрывала веером, и хотя это был не его веер, но посылал он ему приятные знаки.
– Садитесь сюда, рядом со мной, – велела она. – У меня в последние недели было мало времени. Я была поглощена строительством этого дома. А теперь нужно ехать с двором в Эскориал. Но как только я вернусь, вы наконец напишете мой портрет – в своей новой манере. Все только и говорят о ваших новых портретах.
Гойя молча слушал, кланялся.
– Вы еще ни слова не сказали о моем доме, – продолжала Альба. – Это не очень-то учтиво с вашей стороны. А как вы находите мой маленький театр? Конечно же, он вам не понравился. Вам больше по душе другие подмостки – балаган, грубые комедии в мужском вкусе, с грудастыми и голосистыми женщинами. Мне тоже такое нравится, иногда. Но на своей сцене я хотела бы видеть другие представления. Пусть это тоже будет смело и даже вызывающе, но в то же время элегантно, изящно. Как вы находите, например, пьесу Кальдерона[36] «С любовью не шутят»? Или вам больше по душе «Девушка Гомеса Ариаса»?
У Франсиско потемнело в глазах, звуки разом исчезли. «Девушка Гомеса Ариаса» была яркая, милая и бурная комедия о том, как один мужчина без памяти влюбился в девушку, соблазнил ее, но, очень скоро пресытившись ее любовью, продал свою жертву маврам. Сердце Франсиско замерло от ужаса. Альбе была известна история с доном Мануэлем и Пепой! Она насмехалась над ним. Он пролепетал что-то невнятное, встал, неловко поклонился и отошел в сторону.
В душе у него бушевала буря. Он мысленно повторял ее слова, обдумывал их, взвешивал. Да, Гомес – негодяй, но негодяй высокого полета, покоритель женских сердец. Слова герцогини лишь подтверждают, что у него есть все шансы на успех. Но он не позволит так обращаться с собой, он не мальчик для забавы, не игрушка.
К нему подсел дон Мануэль, завел доверительный мужской разговор: стал делиться с ним впечатлениями от дерзкой выходки, которую позволил себе по отношению к королеве, да еще в доме герцогини Альбы.
– Я никому не позволю принуждать себя делать то, чего я делать не желаю, – разглагольствовал он. – Никому. Я пою когда хочу. Пою для людей, которые меня понимают, а не для этих грандов. Я и сам гранд, но что это за общество?.. Мы с вами оба – натуры пылкие, но скажите мне, Франсиско: многие ли из этих дам способны воспламенить вас? Многих ли вы хотели бы видеть в своей постели? По мне, так не наберется и с полдюжины. Маленькая Женевьева, конечно, мила, но она еще совсем дитя, а я еще не настолько стар, чтобы забавляться с детьми. Кстати, наша любезная хозяйка дома в этом смысле тоже далека от идеала. На мой вкус, слишком сложна, слишком капризна, слишком претенциозна. Ей нужно, чтобы ее добивались неделями, месяцами. Это не для дона Мануэля. Я не люблю длинные увертюры, мне нравится, когда занавес поднимают сразу.
Гойя слушал с чувством горечи, вынужденный мысленно согласиться со своим собеседником. Дон Мануэль прав: эта женщина – всего лишь капризная, спесивая кукла. С него довольно, он вырвет ее из своего сердца. Пока их величества еще здесь, он не может уйти, но после их отъезда его здесь ничто не удержит, и эта герцогиня со своим дворцом, таким же нелепым, как и она сама, навсегда останется в прошлом.
А пока он присоединился к группе гостей, обступивших дам, которые принимали участие в трио. Говорили о музыке, и доктор Пераль своим спокойным, негромким, но очень внятным голосом рассуждал с видом знатока о баритоне, который, к сожалению, выходит из моды, и о сеньоре Хосе Гайдне, австрийском композиторе, так много сочинявшем для этого инструмента.
– Послушайте, доктор, – раздался голос доньи Каэтаны, – есть ли на свете что-нибудь, о чем бы вы не знали?
В резковатом голосе герцогини звучала легкая ирония, но Гойя услышал в нем скрытую ласку, свидетельство каких-то особых отношений с лекарем, и это привело его в бешенство. Неожиданно для себя, с трудом сохраняя спокойствие, он вдруг рассказал анекдот об одном знакомом молодом господине, который весьма простым способом во всех светских салонах приобрел репутацию образованнейшего человека. Этот молодой господин знал, в сущности, всего три факта, но умело пользовался ими. Он цитировал одну мысль святого Иеронима. Затем, в подходящий момент, рассказывал о том, как Вергилий сделал своего героя Энея слезливым и суеверным только для того, чтобы польстить цезарю Августу, обладавшему теми же свойствами. А потом упоминал об особом составе крови верблюда. Эти три факта, вовремя предложенные слушателям, снискали ему славу ученого мужа.
Его собеседники смущенно молчали. Доктор Пераль вполголоса спросил аббата:
– Кто этот толстый господин?
Услышав ответ, он иронично вздохнул и сказал:
– Господин придворный живописец прав: человеческие знания далеки от совершенства. В моей области, например, даже самый ученый человек лишь очень немногое знает наверное. Фактов, не подлежащих никаким сомнениям, наберется, пожалуй, не более четырех– или пятисот. А вот сведениями, которые неизвестны – и пока еще не могут быть известны – серьезному медику, можно было бы заполнить целые библиотеки.
Лекарь говорил спокойно, не рисуясь, с приветливой полуулыбкой превосходства, как человек образованный, легко, походя отражающий нападки воинствующего невежды.
Горячность, с которой художник дразнил ее друзей, забавляла Каэтану. Она решила показать ему свою власть над мужчинами.
– Дон Мануэль, я могу понять, что вы отказались петь в моем маленьком театре, – без всякого перехода, любезно обратилась она к герцогу Алькудиа. – Но ведь здесь не сцена, здесь все свои, здесь можно обойтись без церемоний. Доставьте же нам удовольствие, спойте что-нибудь, дон Мануэль. Мы все так много слышали о вашем голосе.
– Прекрасная идея! – подхватил дон Карлос. – Веселиться так веселиться!
Остальные с любопытством и несколько смущенно смотрели на дона Мануэля. Тот медлил с ответом. Снова злить королеву было неразумно. Но выступить в роли жеманника, набивающего себе цену, ему тоже не хотелось. В конце концов, он не какой-нибудь подкаблучник. Милостиво и польщенно улыбнувшись, он поклонился герцогине, встал в позу, прочистил горло и запел.
В маленьких черных глазах доньи Марии-Луизы засверкали злобные искорки, но она с достоинством выдержала очередное унижение в доме своей соперницы. Она величественно восседала в своем широком, усыпанном драгоценными камнями платье, вскинув острый подбородок и поигрывая огромным веером. На губах застыла приветливая улыбка.
