Придворный церемониал, такой же строгий и пышный, как и сам Эскориал, предписывал испанским монархам не только проводить определенное время в каждой из своих загородных резиденций, но определял также, когда, где и сколько дней должно длиться это пребывание. В Эскориале королю и двору надлежало находиться шестьдесят три дня в году. Даты пребывания были точно установлены. Карл III, отец нынешнего короля, умер от этого регламента: вопреки предостережениям своих лекарей он, несмотря на начинавшееся воспаление легких, переселился в предписанное время в Эскориал.

Веселого и благодушного Карла IV угнетало мрачное великолепие дворца. Поэтому он велел устроить королевские покои по своему вкусу. В то время как внизу парадные залы и жилые покои, в которых Филипп II провел свои последние десять лет, дышали монашеским аскетизмом, наверху Карл IV окружил себя привычной роскошью и комфортом и жил в свое удовольствие посреди шпалер и картин, изображавших играющих детей, веселых кокетливых пастушек и пышнотелых говорливых прачек.

Однако раз в неделю, как того требовал обычай, даже этот жизнерадостный монарх отправлялся в собор замка, чтобы навестить своих почивших в бозе предков. Он шел туда через Патио-де-лос-Рейес, двор Царей, мимо высеченных из гранита царей иудейских с инструментами в руках, с помощью которых был построен Иерусалимский храм: Давида с арфой и мечом, Соломона с книгами, Езекии с тараном, Манассии с отвесом, Иосафата с топором. Продолжая традицию, Эскориал стал для христианского мира тем, чем был для народа Ветхого Завета храм Соломона.

Карл IV шел к главному порталу собора. Эта дверь открывалась только для королей, живых и мертвых. С тягостным чувством, с торжественно-мрачным лицом шествовал король по главному нефу, через это гордое царство изысканной гармонии, и, несмотря на внушительный облик, казался карликом в гулком пространстве огромного собора, осеняемом гигантским куполом.

По мраморной лестнице он спускался в Пантеон-де-лос-Инфантес – усыпальницу принцев, принцесс и тех королев, чьим детям не суждено было взойти на престол. Потом отправлялся дальше, в восьмиугольный зал, роскошнейший и величественнейший мавзолей Европы, стены которого были облицованы яшмой и черным мрамором. Эта усыпальница находилась под главным алтарем, и священник, воздевая к небу хостию, стоял прямо над усопшими королями, так что те как бы тоже приобщались Благодати.

Здесь, посреди бронзовых саркофагов, в которых покоились останки его предшественников, Карл IV застывал в скорбном молчании.

Гойю поселили не в Эскориале, а в гостинице Сан-Лоренсо. В этом не было ничего странного и неожиданного: в Эскориале, несмотря на его огромные размеры, не хватало места для всех гостей двора. И все же он огорчился.

Его навестил дон Мигель. Гойя спросил, как поживает донья Лусия. Дон Мигель ответил, что она тоже здесь и чувствует себя хорошо. Он был сдержан и неразговорчив, но потом, когда разговор зашел о политике, немного оживился. Мирные переговоры в Базеле пока не принесли желаемого результата, рассказывал он. Франция отказывается выдать сына и дочь покойного Людовика XVI. Испания же считает долгом чести освободить королевских детей, и дон Мануэль не намерен уступать в этом вопросе.

Позже Гойя встретил аббата дона Диего и донью Лусию. Аббат тоже поделился новостями о политической ситуации. С военной точки зрения война проиграна, сказал он. Но из всех действующих лиц только королева проявляет благоразумие и ради долгожданного мира готова отказаться от требования о выдаче детей. Карлос, подстрекаемый доном Мануэлем, колеблется. Герцог же вынашивает идею жениться на юной французской принцессе и таким образом получить титул владетельного князя.

– А наша Пепа поддерживает его в этом намерении, – вставила Лусия.

В ее широко расставленных глазах с поволокой Гойя прочел почти нескрываемую насмешку и лукавство.

– Разве Пепа все еще здесь? – спросил он, неприятно удивившись.

– С тех пор как адмирал Масарредо был отправлен в отставку, у сеньоры Тудо начались трудности с пансионом, – пояснил аббат. – Она приехала сюда, чтобы подать прошение его величеству.

– Королева удивлена тем, что сеньора Тудо ожидает ответа на свое прошение не в Мадриде, а здесь, – прибавила Лусия. – Но вы ведь знаете нашу Пепу. Она не торопится покидать Эскориал. Вбила себе в голову, что ее Мануэль непременно должен жениться на дочери короля Франции. Поэтому и поет ему чуть не каждый вечер балладу о юном герое Рамиро, похитившем инфанту.

– Как бы то ни было, присутствие сеньоры Тудо в Эскориале отнюдь не облегчает миссию нашей делегации, ведущей переговоры о мире, – заметил аббат.

Гойе не понравилось, что его Пепа вмешивается в государственные дела. Это было против всех приличий, это нарушало богоданный порядок.

– Вы бы навестили ее, дон Франсиско, – с коварной улыбкой произнесла Лусия. – Она живет в нижней гостинице.

Франсиско решил держаться от Пепы подальше.

На следующее утро он отправился в Эскориал, чтобы, как того требовал этикет, присутствовать при утреннем туалете королевы. Он не знал, будет ли там Каэтана, и не понимал, хочет ли он увидеть ее или боится этой встречи.

Аванзал был полон нарядных дам и кавалеров. Тут был и аббат, и посланник королевской Франции месье де Авре, и Карнисеро, собрат Гойи по ремеслу, бездарный пачкун, мастер пошлых эффектов, дравший со своих заказчиков по три шкуры, при виде которого у Франсиско испортилось настроение.

Створчатые двери будуара отворились. Королева Испании сидела перед своим туалетным столиком. Началась привычная церемония утреннего туалета королевы: статс-дамы, принадлежавшие к высшей знати, исполняли это торжественное действо предписанными и заученными движениями – такая-то герцогиня подавала юбку, такая-то графиня – корсаж, такая-то маркиза – подвязки. Жесты их были плавны, лица, больше похожие на маски, нарумянены и напудрены; эти изящные куклы с застывшей на губах улыбкой меланхолично двигались по комнате, и Гойя смотрел на них и не мог понять, смешон этот сложившийся за века красочно-торжественный ритуал или великолепен.

Среди статс-дам он увидел герцогиню Альбу, и его сердце радостно встрепенулось. Она вела себя и двигалась так же, как и другие, и внешне тоже напоминала нарядную куклу. Но если другие здесь, в Эскориале, над усыпальницей великих монархов, просто разыгрывали комедию, механически исполняя древний ритуал, и были смешны, то донья Каэтана пребывала в родной стихии, все это вошло в ее плоть и кровь с молоком матери, было ее исконным, наследственным достоянием.

Дон Мануэль вызвал Гойю к себе. Он рад его приезду, сказал герцог, хочет заказать ему еще один свой портрет и готов позировать, но пока, к сожалению, не располагает временем. Мирные переговоры, и без того очень непростые, осложняются еще и проблемами частного характера.