С другой стороны, он многим обязан дону Гаспару, и было бы несправедливо обречь его на дальнейшие муки изгнания и вынужденное бездействие в такое тяжелое для Испании время только потому, что он, Франсиско, пытается удержать женщину – какую-то миловидную хрюшку, – которая ему не слишком и дорога.

Для начала он попробует сам сделать первый ход, затронув тему Ховельяноса. То-то дон Мануэль удивится! Но, как говорится, не рой другому яму – сам в нее попадешь. Сейчас у него более выгодная позиция, и дон Мануэль едва ли сможет ему отказать, а дальше будет видно.

Ничего не ответив на слова герцога о Пепе Тудо и продолжая работать, он через некоторое время сказал:

– Испания будет вам благодарна, дон Мануэль, если вы дадите ей мир. Мадрид станет прежним, сердца людей исполнятся радости при виде возвращающихся соотечественников, которых так недоставало здесь все это время.

Дон Мануэль, как он и ожидал, удивился.

– Недоставало? – откликнулся он. – Вы всерьез полагаете, дон Франсиско, что Мадриду недоставало этой горстки чересчур усердных ревнителей прогресса, которых нам пришлось попросить сменить городской климат на деревенский?

– Есть люди, без которых словно чего-то не хватает, – ответил Гойя. – Видите ли, ваше превосходительство, без нескольких крохотных мазков мои картины лишились бы главного, в них погасла бы жизнь. Так же и Мадрид лишился чего-то важного с отъездом, скажем, графа Кабарруса или сеньора Ховельяноса.

Дон Мануэль сердито повернул голову.

– Ваше превосходительство, прошу вас, не шевелитесь, – бесстрашно приказал Гойя.

Герцог покорно исполнил приказание.

– Если бы мне сказал нечто подобное наш друг Мигель, я бы не удивился, – сказал он затем. – В ваших же устах это звучит странно.

– Мне эта мысль пришла в голову, когда вы удостоили меня чести присутствовать при вашем разговоре с доном Мигелем, – невозмутимо ответил Гойя, не прерывая работы. – Прошу меня простить, дон Мануэль, если я преступил границу дозволенного. Мне показалось, что я могу говорить с вами откровенно.

Герцог между тем понял, что торг уже начался.

– Я всегда рад слышать откровенно высказанное мнение, – произнес он уже более приветливым, хотя и несколько снисходительным тоном. – Я непременно обдумаю ваше предложение на досуге и постараюсь решить этот вопрос положительно. – И продолжил без всякого перехода, заметно оживившись: – Да, так вот, возвращаясь к упомянутой даме, об удачном портрете которой мы только что говорили… Вы, случайно, не знаете, в Мадриде ли она сейчас? Не доводилось ли вам встречать ее в последнее время?

Гойю забавляли эти неловкие попытки герцога окольными путями достичь своей цели. Полиция, как и Санта Каса, Святая инквизиция, неусыпно следит за каждым шагом каждого подданного, не оставляя без внимания ни единого помысла или поступка, и дон Мануэль, конечно же, был прекрасно осведомлен обо всем, что касалось Пепы Тудо и ее связи с ним, Франсиско. Вероятно, он даже говорил об этом с Мигелем.

– Разумеется, дон Мануэль, – довольно холодно ответил Гойя. – Я время от времени вижу эту даму.

Герцогу не оставалось ничего другого, как продолжить игру с открытыми картами. Усердно сохраняя заданную ему позу и не поворачивая головы, он сказал непринужденным тоном:

– Я был бы вам признателен, дон Франсиско, если бы вы как-нибудь при случае представили меня ей. Можете ей сказать, что я отнюдь не всеяден и неразборчив в выборе дам, каким меня выставляют мои враги, что у меня, напротив, горячее и верное сердце и я умею ценить подлинную красоту. На вашем портрете сеньора выглядит умной женщиной. С ней, без сомнения, есть о чем поговорить. Большинство женщин годятся только для постели, и уже после третьего свидания тебя начинает одолевать скука. Разве я не прав?

Мысленно Гойя разразился непристойнейшей, площадной бранью. А вслух сказал:

– Да, ваше превосходительство, философствовать можно лишь с немногими женщинами.

– Дон Франсиско, а что, если нам как-нибудь вместе весело и с пользой для дела провести вечер? Вы, прелестная вдовушка и несколько друзей, с которыми приятно поужинать, выпить вина, поболтать и помузицировать? – предложил дон Мануэль, отбросив уже все условности и недомолвки. – Если я не ошибаюсь, донья Лусия тоже знакома с нашей вдовушкой. Но только при условии, что и вы примете участие в этой вечеринке, дорогой мой дон Франсиско.

Условия сделки были обозначены с предельной ясностью: дон Мануэль готов был обсуждать участь Ховельяноса, если Гойя проявит сговорчивость относительно вдовушки. Франсиско мысленным взором увидел Пепу – полулежащую на диване, пышную, томную, призывно взирающую на него своими зелеными, широко расставленными глазами. Теперь он знал, как надо писать ее: например, в ее тяжелом зеленоватом платье с кружевами, оно очень подошло бы к его новому серебристому мерцанию. Первый ее портрет, написанный им для адмирала Масарредо, тоже неплох; он тогда был по-настоящему влюблен в Пепу и сумел перенести свое чувство на полотно. Забавно, что тем удачным портретом он сам пробудил аппетит дона Мануэля к Пепе. Теперь он отчетливо видел Пепу – какой она была, какой он должен был ее написать и, может быть, еще напишет. И хотя он намеревался еще разок-другой провести с ней ночь, в эту минуту он прощался со своей подружкой Пепой Тудо.

– Сеньора Хосефа Тудо, разумеется, почтет за честь и будет рада видеть ваше превосходительство, – ответил он сухо.

Вскоре после этого вошел слуга в красных чулках и доложил:

– Ваше превосходительство, дама ждет уже десять минут.

Неподвижное, сдержанно-почтительное лицо его не оставляло сомнений в том, кто была эта дама: королева.

– Жаль… – вздохнул дон Мануэль. – Придется прервать наш сеанс.

Домой Гойя возвращался с двойственным чувством. Ему случалось обижать женщин, бросать их ради карьеры. Но никто никогда не осмеливался обратиться к нему со столь наглым предложением. Если бы не Ховельянос, он ни за что не пошел бы на такую низость.

В мастерской он застал Агустина. Этот тип со своим вечно угрюмым, вечно недовольным лицом тоже внес свою лепту в интригу, жертвой которой он оказался. Франсиско занялся набросками, сделанными на приеме у дона Мануэля, и вскоре мясистое лицо герцога утратило добродушие, одухотворенность, на нем все заметнее проявлялась печать похоти и свинства. Гойя разорвал эскиз, насыпал на стол песку и принялся рисовать на песке. Сначала сладострастную, лукавую Лусию с лицом злой кошки, потом угловатого Мигеля с лисьим лицом. В конце концов он тяжело вздохнул и стер изображения.

Прусский посланник, герр фон Роде, писал в своем донесении в Потсдам о доне Мануэле, герцоге Алькудиа:

«Встает он рано и тотчас дает своим шталмейстерам и прочим слугам подробнейшие указания на весь день и на ближайшие часы. В восемь часов отправляется он в манеж своего загородного дворца; во всякий день, около девяти часов, его там навещает королева, чтобы разделить с ним удовольствие верховой езды. Он прекрасный наездник. Там они остаются до одиннадцати часов. Если король рано возвращается с охоты, он присоединяется к ним. Герцога к тому времени уже ждет целая толпа чиновников, подрядчиков, купцов и просителей. На все дела у него уходит не более четверти часа. Затем начинается официальный утренний прием, на который, по обыкновению, приглашают с полдюжины знатных дам; звучит музыка в исполнении лучших музыкантов. В час пополудни дон Мануэль отправляется в королевский дворец, где у него есть собственные покои: гостиная, кабинет, спальня. В качестве камергера он формально присутствует на официальном обеде короля, затем удаляется в свои покои, расположенные непосредственно под личными покоями королевы. Там он обедает в присутствии королевы, которая спускается к нему по потайной лестнице, в то время как король снова предается охотничьим забавам. Во время этих встреч донья Мария-Луиза и дон Мануэль обычно обсуждают политические меры, которые потом предлагают королю.