Предполагая, что они доберутся.
Когда он подумал об этом, ему пришло в голову, что это было ещё одной вещью, про которую Писание никогда не обещало, что она будет происходить всегда.
Хор приблизился к концу жертвенного гимна, и, подняв правую руку, Хаскенс начертал Скипетр Лангхорна.
— Откройте свои сердца, дети мои.
Знакомые, любимые слова литургии слетели с его языка, когда последняя нота органа последовала за голосами хора и наступила тишина. Простое предписание было тихим в этой тишине, но он почувствовал, что его утешение, как всегда, укрепило его голос.
— Мы открываем их Господу и Архангелам, которые являются слугами Его.
Многоголосый ответ пророкотал в унисон, заполняя древнюю церковь, отражаясь от почерневших от времени балок над головой.
— Давайте теперь возблагодарим Бога, который создал нас, и Лангхорна, который был, есть и всегда будет Его слугой, — сказал он.
— Это нормально и правильно так поступать.
Все эти дополнительные голоса придавали ответу дополнительную силу, но в этой силе было нечто большее, чем простые числа. Официальный ответ нёс в себе пылкость, говорил о потребности, которая выходила далеко за рамки обычного успокоения и единства мессы. Это были уже не просто слова изрядно заезженной, возможно, чересчур знакомой литургии. На этот раз, сегодня, в этой церкви, люди, стоящие за этим ответом, осознали себя детьми Божьими в мире, плавающем в пресловутом море бед. Они были напуганы и обратились — как всегда — к Матери-Церкви и её духовенству за утешением и направлением.
— Это очень правильно, согласитесь, и наш священный долг в том, что мы должны во все времена и во всех местах благодарить Тебя, о Господь, Творец и Строитель Вселенной, Боже Всемогущий. Поэтому, с Архангелом Лангхорном и Архангелом Бе́дард, и всей благословенной компанией Архангелов, мы восхваляем и возвеличиваем славное Имя Твоё; вечно восхваляя Тебя и говоря…
— Свят, свят, свят, — ответили прихожане, их голоса слились и окутали его собственный в их объединённом величии, — Господь Бог Вседержащий, небо и земля полны славы Твоей: Слава Тебе, о Господь Всевышний. Аминь.
— Аминь, — тихо закончил Хаскенс в тишине после этих громких голосов и улыбнулся, когда спокойствие его священнического призвания снова охватило его.
«Всё в порядке, — подумал он. — Что бы ни случилось, к чему бы это ни привело, всё в порядке, пока Ты пребудешь со мной».
— Садитесь, дети мои, — пригласил он, и по всей церкви зашаркали ноги и зашуршала одежда, пока они, повинуясь ему, усаживались на скамьи. Те, кто стоял у стен, конечно, этого сделать не могли, хотя он чувствовал, что многие из них прислонились спиной к твёрдой каменной кладке и древним деревянным панелям. И всё же во многих отношениях расслабление прихожан было чисто физическим. Только расслабление мышц и сухожилий, чтобы умы и души могли ещё более полно сосредоточиться на том, что должно было произойти.
Он улыбнулся и, подойдя к кафедре, открыл огромный экземпляр Священного Писания, лежавший там. Массивный том был значительно старше Хаскенса. На самом деле, он был подарен Святой Кэтрин в память о глубоко любимых матери и отце одной из немногих по-настоящему богатых семей прихода за три года до рождения его собственного отца, и даже тогда он, вероятно, стоил почти вдвое больше годового жалованья Хаскенса. Это было одно из сокровищ Святой Катрин — не массовый экземпляр, а красивое издание, написанное от руки, с украшенными буквицами и великолепными иллюстрациями, заполняющими поля и промежутки между колонками слов. Аромат свечного воска и благовоний глубоко въелся в украшенную драгоценными камнями обложку и тяжёлые, кремовые, шероховатые страницы. Когда он открыл книгу, этот аромат воспарил к Хаскенсу, как благоухание самого Бога, и он глубоко вдохнул его в свои лёгкие, прежде чем снова взглянуть на ожидающих прихожан.
— Сегодняшняя проповедь взята из пятой главы Книги Бе́дард, начиная с девятнадцатого стиха, — сказал он этому морю лиц и получил от этого некоторое дополнительное утешение. Возможно то, что текст для этой среды был взят из книги покровителя его собственного ордена, было хорошим предзнаменованием.
— Узрите, — прочёл он. — Я скажу вам великую истину, достойную всех людей и священную для Господа. Услышьте её и внемлите, ибо в Последний день потребуют отчёта вашего. Церковь создана Богом и Законом Лангхорна, чтобы быть хранительницей и учительницей человеческих душ. Она не была предназначена ни для того, чтобы служить воле Человека, ни для того, чтобы ею управляли тщеславные Человеческие амбиции. Она была создана не для того, чтобы прославлять Человека или быть использованной Человеком. Ей была дана жизнь не для того, чтобы этой жизнью можно было злоупотреблять. Она — великий маяк, лампа самого Бога, установленная на могучем холме в Зионе, чтобы быть зеркалом Его величия и силы, дабы могла она дать свой Свет всему миру и прогнать тени Тьмы. Убедитесь, что вы сохраняете дымоход этой лампы ясным и святым, чистым и незапятнанным, без пятен или грязи. Вспомните Закон, который вам был дан, волю Божью, которая приведёт вас к Нему в безопасности в последний, предельный конец времён. Охраняйте её всегда, соблюдайте Писание, и всё будет хорошо и с вами, и с детьми вашими, и с детьми детей ваших, до последнего поколения, когда вы увидите Его и Нас, Его слуг, лицом к лицу в истинном Свете, которому не будет конца.
Он посмотрел в тишину, которая внезапно стала намного более напряжённой, чем была, и улыбнулся.
— Это Мир Божий, для Детей Божьих, — произнёс он.
— Благодарение Господу и Архангелам, которые являются Слугами Его, — ответили прихожане, и он закрыл Писание, сложив руки на обнадёживающем авторитете этой могущественной книги и посмотрел на их лица.
Его прежний страх, его прежняя тревога исчезли. Он знал, что они оба вернутся, потому что он был простым смертным, а не одним из Архангелов, вернувшимся на Сэйфхолд. Но сейчас, в этот день, он наконец-то был свободен, чтобы передать послание, которое так долго горело в его сердце. Послание, которое, как он знал, горело в сердцах гораздо большего числа Божьих священников, чем те, кто носил оранжевую рясу викария, могли когда-либо подозревать.
— Дети мои, — начал он глубоким, звучным голосом, — нам не дано было жить в спокойные времена. Если, конечно, у вас нет несколько иного определения слова «спокойный», чем я смог найти в любом из моих словарей!
Его улыбка стала шире, и весёлое бормотание — но всё-таки не перешедшее в смех — пронеслось по церкви. Некоторое время он наслаждался этим, но затем позволил своей улыбке смениться более мрачным выражением лица и покачал головой.
— Нет, — сказал он тогда. — Не спокойные. Не мирные. А скорее, пугающие. И давайте будем честны друг с другом, дети мои. Это страшные времена, и не только для нас самих. Какой отец не старается изо всех сил, чтобы его дети были сыты и в безопасности? Какая мать не отдаст всё, что у неё есть, чтобы уберечь своих детей от зла? Чтобы изгнать тени кошмара и дурного сна? Чтобы перевязать все душевные раны, а также поцарапанные в детстве колени и ушибленные пальцы ног? Всё, что есть в нас, взывает, чтобы уберечь их от опасности. Чтобы защитить их. Чтобы охранять их и держать каждую угрозу далеко-далеко от тех, кого мы любим.
Тишина в церкви была глубокой, и он медленно повернул голову, окидывая взглядом прихожан, устанавливая прямой контакт с как можно большим количеством их глаз.
— Задача Матери-Церкви также состоит в том, чтобы уберечь всех своих детей от зла, — сказал он им. — Мать-Церковь — это крепость для детей Божьих, воспитанная и посвящённая Архангелами, дабы быть слугой Божьей в мире, созданная как великий учитель для Его народа. И поэтому во времена опасности — во времена чумы, смуты, бури, пожара, землетрясения… и войны — дети Божьи обращаются к Святой Божьей Церкви, как ребёнок ищет объятий отца своего во время шторма, объятий матери своей, когда ночью к ним приходит кошмар. Она наш дом, наше убежище, наш опорный камень в мире, слишком часто искажённом насилием, жестокостью и амбициями людей. Как сказала нам сама Святая Бе́дард, она — великая лампа, установленная высоко на холме, освещающая всех нас, как она освещает каждый дюйм Божьего творения отражением Его святого Света.
